Моя подруга всегда против
Шрифт:
Тем не менее, утром я одевался как на работу и бродил по городу почти до вечера, возвращаясь домой в обычное время. Понятно, я не желал, чтобы Урсула знала о больничном, иначе она мигом придумала бы кучу нудных обязанностей. Приближался последний этап переезда, она как пить дать поручила бы мне паковать вещи или заниматься еще какой-нибудь ерундой. Урсула не проявила сочувствия, увидев мое фото в газете.
– Скажи, ты расходуешь всю свою энергию на то, чтобы ставить меня в дурацкое положение?
– Знаешь, не всю.
– У тебя несомненный талант.
– Слушай,
– Как будто у меня своих неприятностей мало… Как ты думаешь, как отреагировала Ванесса, увидев твой снимок в газете?
– Возбудилась? Воспылала страстью? Томлением духа и плоти?
– Она нашла еще один повод, чтобы укусить меня. Пришлось тебя защищать, а ты же знаешь, как я этого не люблю.
Модель механизма переезда на новое место состоит в черепашьем темпе сборов с внезапным переходом к лихорадочной гонке на время. Пока я делал вид, что улаживаю кое-какие дела на работе, произошел скачкообразный переход к стадии суеты. И все-таки я решил заскочить в кафе «У Патрика» на обед, чтобы поболтать с Трейси и Ру. Я рисковал нарваться на кого-нибудь с работы, но рассчитывал, что прижимание руки к животу и постная рожа упредят ненужные вопросы.
– Что лучше – быть умным или красивым?
– Ну, – отозвался Ру, – я был лишен подобного выбора… С этим трудно смириться, но все же красота требует от ее обладателя гораздо меньших усилий. Красивым человек остаетсядаже во сне, и потом, умному легче изобразить из себя красавца. Гения от безумца отделяет тонкая грань, зато грань между красотой и уродством очень, очень толстая.
– По-моему, некрасивые люди в большинстве своем глупые, – добавила Трейси.
– А это не предрассудок? – спросил я.
– Я не про то, – в знак протеста Трейси энергично замахала руками, – у меня хватает некрасивых друзей. Я хотела сказать вот что: они глупы в своем отношении к красоте. Они отвергают людей, родившихся красивыми, потому что… ну, не знаю… красота досталась им без труда, наверное, поэтому. Мол, природа случайно распорядилась. Однако никто не издевается и не говорит: «Да он просто родился с талантом к музыке» или «Его блестящие способности к математике – всего лишь врожденный дар». Наоборот, такие люди вызывают уважение. Спортсмены, шахматные гроссмейстеры, артисты считаются ужасно положительными людьми. Но если человек принимает участие в конкурсе красоты, над ним смеются. Знаете, откуда это идет? Красота – качество, которое, как правило, ассоциируется с женщинами, поэтому общество, где хозяйничают мужчины, стремится принизить красоту.
– Ни хрена себе, – хором произнесли я и Ру.
– Похоже, ты давно эту теорию вынашивала и только ждала подходящего случая, чтобы донести ее до всеобщего сведения, верно? – поинтересовался Ру.
– Чуть больше трех с половиной лет, – Трей-си наморщила нос, – или около того.
– Господи… А я-то думал, что, отрешенно глядя в голубую даль, ты мечтаешь об Антонио Бандерасе.
– И это тоже.
– Ну ладно, поболтали – и хватит, – непререкаемым тоном объявил Ру. – Есть вещи поважнее. Согласно
– О-о, ты же знаешь, как любят эти газетчики делать из мухи слона. Я вам не говорил, что мы скоро переезжаем? Сразу, как только вернемся из Германии.
– Правда? Здорово! А насчет туалета…
– Кстати, я для этого и приехал – встретиться со студентами, желающими снять наш дом. Хотел…
– А как же…
–..до конца…
– …насчет…
– …разобраться.
– …туалета?
– Лучше я побегу, перехвачу их до начала лекций.
– Ру, он вот-вот выскользнет у тебя из рук, – предупредила Трейси, поднося чашку кофе к губам.
– У меня много чего скользит в руках, – ухмыльнулся тот.
Трейси хрюкнула прямо в чашку, расплескав кофе по всему столу.
– Извините, некогда любоваться, как вы устраиваете здесь свинарник, надо идти отлавливать квартиросъемщиков, – сказал я.
И ушел. Ру с Трейси сливали кофе со стола в пепельницу закатанным в пластик меню.
Размораживание холодильника – одно из самых серьезных испытаний отношений на разрыв. Я льстил себе мыслью, что кому-кому, а мне хватает мудрости, чтобы понять: ничто на свете не стоит мучений и нервных расстройств, связанных с этой процедурой. Я бы согласился пожертвовать морозилкой, отдав ее во власть цепких толстых щупальцев безжалостного льда. В ловушку, расставленную Урсулой, я угодил за ужином.
– Эй-эй-эй, – сказал я, когда Джонатан начал сползать со стула, стремясь улизнуть из-за стола, – доешь свой горох.
– Я не люблю горох.
– Нет, любишь.
– Не люблю. Горох – гадость. Я его ненавижу.
– Тихо. Раньше ты любил горох.
Первобытный инстинкт родителя заставляет меня говорить за столом самые разные вещи. Например: «Что значит „не люблю“? Горох – прекрасная еда».
– Нет, не любил.
– Когда ты был совсем маленький, ты его ел.
Джонатан метнул в меня взгляд, в котором читалось: «А чего-нибудь пооригинальнее не мог придумать?»
– Ладно, съешь хотя бы половину, – пошел я на попятную. – Я тоже не очень люблю горох, но ем же. Нельзя выбрасывать еду, ведь (я едва удержался, чтобы не сказать: «В мире полно голодающих людей») всего несколько горошин осталось.
– В холодильнике упаковка завалялась, – пожала плечами Урсула, – надо было доесть.
– А я люблю горох, – вставил Питер.
– Несколько? – фыркнул Джонатан. – Целых тридцать четыре штуки, посмотри.
– А я люблю горох, – повторил Питер.
– Вон Питер любит горох, пусть он и доест, – нашелся Джонатан.
– Так не пойдет.
– Почему?
– А потому, что мы – родители и нам решать, кто будет есть горох и сколько.
Сурово сдвинув брови, расправив плечи, я восседал в грозном молчании, словно неумолимый властелин. Урсула же взяла и попросту перебросила горох с тарелки Джонатана на тарелку Питера.
– Займешься укладкой вещей? Только посуду сначала помой.
– Стоит ли? При преждевременных сборах всегда возникает соблазн упаковать лишнее. Потом приходится распаковывать в поисках вдруг понадобившейся вещи, а переезд еще и не начинался.