Моя подруга всегда против
Шрифт:
– Ты уже кое-что сказал, и это требует ответа.
– Нет, я не хочу говорить по частям, выслушай до конца.
– Я тоже только часть сказала.
– Ты свою часть сказала, дай мне свою досказать.
– Ты просто не желаешь слушать.
– Желаю, но только когда выскажусь. Если не дашь мне сказать, я просто не стану слушать дальше. Ясно? Так будет справедливо.
– Но отец…
– Я оглох. – Тряхнув головой, я отвернулся к окну.
– Отец…
– Можешь говорить что хочешь, все равно не услышу.
– Отец задает…
– Ля-ля-ля…
– …вопросы. Он…
– Ля-ля-ля-бум-бум…
– …расспрашивает о твоей…
– Ля-бум-ля…
– …работе,
– Нет, не интересуется, – огрызнулся я, обернувшись. – Не интересуется! Вопрос «Ты все еще сидишь в дерьме?» не является признаком интереса. И потом, он меня постоянно отключает. Сначала говорит со мной, словно я идеально понимаю по-немецки, и тут же говорит обо мне, прямо передо мной, как будто я не понимаю ни слова.
– Возможно, он говорит что-нибудь сложное и не хочет перегружать тебя громоздкими фразами на немецком.
– Я вполне прилично понимаю немецкий, спасибо.
Фыркнув, Урсула разразилась тирадой на немецком, в которой я не понял ни единого слова.
– Это, – нацелил я в нее палец, – ничего не доказывает.
– Ну вы даете… – улыбнулся Йонас, глядя на нас в зеркало заднего вида. – Если будете продолжать в том же духе, на лыжи сил не останется.
– Это ты ей скажи, Йонас.
– Ну конечно, опять я виновата? – взвилась Урсула.
Йонас приподнял плечи и выдержал паузу:
– Какая разница, кто виноват. Я просто предложил, чтобы вы перестали ругаться.
– Согласен. Не я первый начал.
– Еще бы. Ты никогда первый ничего не начинаешь. В очередной раз отвертелся, а меня выставил мегерой.
– Пропускаю твои слова мимо ушей. Видишь? Ради поддержания мира не стану отвечать, хотя то, что ты сказала, – полный идиотизм. Все. Сижу тихо.
– Сброшу тебя с фуникулера.
Йонас и Сильке воистину ангельские существа, они сами вызвались присмотреть за нашими детьми, пока мы будем рассекать на лыжах. Обычно мы с Урсулой катались по очереди – один летел с горы, другой следил за Джонатаном на пологом склоне и медленно доходил до изнеможения с Питером на санках под вопли «Еще! Еще!». Нетрудно догадаться, что такой расклад провоцирует вопросы типа «Где тебя черти носили?», постукивание по часам, неловкие оправдания, мол, не с той стороны горы спустился, а также необходимость напрягать все извилины, чтобы вернуться с другого конца Тирольских Альп, не запутавшись в хитроумной системе лифтов. Жгучие упреки еще долго отзывались эхом в австрийских долинах. И вот наваждение как рукой сняло – Йонас и Сильке с радостью взяли на себя присмотр за детьми, выговорив только полчаса в день, чтобы самим сгонять на лыжах (причем по ровной местности, что никак не соответствует понятию «кататься», но больше смахивает на попытку заморочить новичкам голову).
Впервые после рождения Джонатана мы наслаждались свободой ссориться по иным поводам. Мы давненько не практиковались в ссорах на лыжне, но на удивление легко обрели прежнюю форму. Уже на подъемнике мне почудилось, что мы отсюда никуда и не уезжали.
– Убери свои лыжи! Я сейчас вывалюсь.
– Я лишь уравновешиваю крен, который ты создаешь. Прекрати высовываться.
– Я не высовываюсь, просто отодвигаюсь от твоих лыж.
– Нет, ты… следи за палками! Если ты меня перевернешь, клянусь, я убью тебя.
– Держи свои лыжи вместе, черт возьми. Мне
– Смотри, мы уже наверху, выходи… выходи… Да уходи же с дороги!
Меня захлестнули эксгумированные воспоминания. Здесь, в горах, время будто потекло вспять и перенесло меня в ту эпоху, когда мы с Урсулой жили в Германии – в крохотной квартирке в крохотном поселке на Рейне. Нас перфорировали комары (точнее, одного меня, Урсулу они не кусали – боялись), за нормальным хлебом приходилось таскаться за сотни миль. В те дни мы орали друг на друга на фоне потрясающих пейзажей, да и легкие у нас были моложе и сильнее.
– Поехали. – Урсула оглянулась на меня, опираясь на лыжные палки.
– По-моему, надо перебраться во-он туда.
– Нет, спустимся прямо здесь.
– Но это экстремальный склон.
– Ну и что?
– Если я съеду по такому, костей не соберу.
– А ты попробуй. Когда вконец замучаешься, сбрось лыжи – докатишься на заднице.
– Я понял, к чему ты клонишь. Думаешь, не понял? Лыжи – единственное, в чем ты меня превосходишь, поэтому решила поизгаляться.
– Нам дня не хватит на перечисление того, в чем я тебя превосхожу. Я лучше тебя даже в том, в чем ты тренировался дольше и прилежнее всего, – в мастурбации. У меня явно лучше получается, иначе бы ты не просил тебе помочь.
– Хорошо залепила… Улыбайся, улыбайся. Здесь холодно, улыбка примерзнет к твоим губам, и их придется раздвигать стамеской.
– Слушай, на тот склон идти неинтересно. Там полно новичков, родителей с детьми, слепых, хромых, загипсованных и дряхлых.
– Я не говорил тебе, что в лыжном костюме твой зад кажется невероятно массивным?
Так мы дискутировали несколько дней кряду. Обычно Урсула соглашалась перейти на склон попроще, чтобы «подобрать меня, если поскользнусь», но жажда романтики и острых ощущений (из-за которых она, кстати, согласилась жить со мной) взяла свое и выманила ее на экстремальный склон. Катаясь среди детсадовской ребятни и неуклюжих визгливых баб среднего возраста, прибывших из графства Кент, я наблюдал, как Урсула утирает мне нос, поднимаясь наверх к экстремальному склону на пару с каким-то густо загорелым чуваком, рядом с которым меркли даже герои Олимпиад. Урсула непрерывно смеялась и картинно трясла гривой.
– Это еще кто? – спросил я, небрежно кивнув в сторону придурка в зеркальных очках и с модной небритостью, помахавшего Урсуле, когда они разъехались в разные стороны в конце трассы.
– Да так, лыжник, с которым я вместе ехала на подъемнике.
– Лыжник, говоришь?
– Его зовут Бернт. Он доктор, у него своя практика в Базеле, каждые полгода берет отпуск – горные лыжи, скалолазание, сплав по горным рекам и все такое.
– Кажется, я созрел, чтобы спуститься с тобой по экстремальной трассе.
– Я не настаиваю.
– Нет, я должен.
Площадка на выходе из подъемника была усеяна людьми, неподвижно взиравшими вниз на трассу. Я присоединился к толпе, все мы молча думали одно: «Это – пиздец!» Спуск скорее напоминал отвесный обрыв, стиравший разницу между горными лыжами и прыжками с парашютом.
– Ух ты! Посмотри, какой вид! – воскликнула Урсула, указав на ломаные линии гор, гряда за грядой сплетавших сверкающий ковер шириною от нас до самой бесконечности.
– Да-а, – протянул я, видя перед собой только место своей скорой кончины. – Теперь я понимаю, почему люди говорят, что в горах человек ближе к Богу.