Мусульманские паломники
Шрифт:
— Эль-хамди-лилляхи! — было единственнымъ отвтомъ со стороны араба.
Мой Юза что-то еще сказалъ, должно быть, очень хорошее, предводителю хаджей, такъ какъ этотъ послдній посл того обратился къ своимъ спутникамъ съ нсколькими словами, на которыя они отвчали дружнымъ — машаллахъ (да будетъ восхвалено имя Господне)!
Караванъ сталъ подходить еще ближе къ намъ и расположился шагахъ въ двадцати отъ нашей стоянки. Безъ всякихъ усилій со стороны вожатыхъ, верблюды стали, согнули колни жалобно заревли, какъ бы прося, чтобы сняли скоре грузъ съ ихъ, натертыхъ до крови, спинъ и горбовъ. Нсколько десятковъ всадниковъ медленною и важною поступью сошли со своихъ сэрджъ (нчто въ род верхового сдла) и сняли разное тряпье, служившее имъ подстилкою. Затмъ стали разгружать животныхъ съ тою величественною медленностью и неторопливостью, какою отличается житель востока отъ юркаго, суетливаго европейца.
Несмотря на всевозможныя восклицанія и привтствія, сыпавшіяся вокругъ меня и обращенныя, разумется, ко мн, на которыя бойко отвчалъ Юза, я стоялъ, какъ вкопанный, и не спускалъ глазъ съ разгружающагося каравана. Полный напряженнаго вниманія, я только и видлъ темно-бронзовыя, загорлыя, большею частью испитыя, лица, освщенныя огненными глазами, сурово глядвшими изъ подъ черныхъ съ поволокою длинныхъ рсницъ… Цлая коллекція всевозможныхъ типовъ предстала предо мною, и сердце мое дрогнуло отъ пріятной возможности видть и сравнить цлый рядъ типическихъ физіономій, принадлежавшихъ къ самымъ разнообразнымъ областямъ мусульманскаго міра. Въ первую же минуту я уже началъ различать представителей различныхъ мусульманскихъ націй, и струнка этнографа первая заговорила во мн, едва я усплъ оправиться отъ изумленія, овладвшаго мною, когда вокругъ нашего тихаго становища закопошился многочисленный людъ. Даже не врилось, чтобы полчаса тому назадъ мы были одни въ мертвой пустын, безъ всякой надежды увидть лицо человческое, — и вдругъ очутились въ большомъ обществ, подобныхъ вамъ, странниковъ. Прошло съ четверть часа, и я уже освоился съ своими новыми товарищами настолько, что пересталъ чуждаться ихъ и съ любопытствомъ разсматривалъ эту смсь народностей. Рядомъ съ величавымъ туркомъ, одтымъ въ великолпную чалму и въ широчайшихъ шальварахъ, выступалъ стройный, закутанный въ бурнусъ, сынъ аравійской пустыни, съ мускулами, какъ бы вылитыми изъ стали; рядомъ съ гибкимъ и юркимъ египтяниномъ выдлялся черный лоснящійся суданецъ, — эіопъ въ полномъ смысл этого слова, съ блыми, словно слоновой кости, зубами, желтоватыми зрачками и курчавыми жесткими волосами; кром этихъ преобладающихъ типовъ, въ караван хаджей были и другія народности, которыхъ трудно было распознать точно съ перваго взгляда. Съ чувствомъ, понятнымъ этнографу и антропологу, я разсматривалъ эту смсь народностей, и отыскивалъ сходства и различія, проводилъ параллели, устанавливалъ антропологическія характеристики. Скоро, однако, мое вниманіе было отвлечено новою оригинальнйшею личностью.
Мой Юза уже давно говорилъ съ однимъ почтеннымъ паломникомъ съ длинною сдою бородою и въ цвтномъ бурнус, но я какъ-то не сразу остановилъ на немъ свой глазъ; но зато обративши свое вниманіе на этого старца, я уже не могъ оторваться отъ него. Невольно привлекала меня эта почтенная личность. Благообразный, сдой, высокій старикъ съ умнымъ складомъ лица, обрамленнаго длинною шелковистою бородою, съ прекрасными не потухшими глазами, такъ напоминалъ собою библейскаго патріарха, что сравненіе само напрашивалось на языкъ. Длинный посохъ въ рук и нчто въ род капюшона, одтаго на зеленую чалму, еще боле дополняли сходство; когда же послдній лучъ догоравшаго солнца освтилъ еще этого истаго сына пустыни, позолачивая верхнія складки его бурнуса, который разввался тихо въ воздух, онъ явился мн вдохновеннымъ старцемъ, повдающимъ волю небесъ избранному народу. Рчь его также тихо и торжественно лилась изъ устъ, осненныхъ шелковистыми сдыми усами и бородою, а безпрестанно подымающіяся руки вверху съ разввающимися рукавами и возводимыя часто въ небу черные пламенные глаза словно призывали небесное благословеніе на окружающихъ.
Окончивъ разговоръ съ Юзою, благообразный старецъ подошелъ и ко мн; снова вдохновенная рчь полилась изъ его устъ, глаза сверкнули какимъ-то яркимъ огнемъ, какъ у провозвстника правды, въ голос послышались чудныя ноты, въ поднимающейся рук — казалось, творилось благословеніе… Много и долго говорилъ почтенный старецъ, Юза едва успвалъ переводить.
— Миръ теб благородный хакимъ (врачъ) московъ {Московъ — русскій; такъ называютъ насъ на Восток.}, началъ онъ, прикладывая свою правую руку поочередно то ко рту, то въ сердцу, то въ голов,— Аллахъ да благословитъ твой путь, умножитъ твою силу, укрпитъ твоихъ верблюдовъ; да будетъ милость великаго пророка надъ твоею головою. Абдъ-Алла, шейхъ арабовъ пустыни, призываетъ тнь Аллаха на тебя и твоихъ спутниковъ. Отъ священной Каабы и горы Арарата идетъ Абдъ-Алла и ведетъ оттуда много хаджей въ Масеръ-ель-Кахира (Каиръ). Онъ проситъ своихъ верблюдовъ, благородный господинъ, поставить рядомъ съ твоими и раскинуть свои шатры на томъ же благословенномъ мст, куда пророкъ привелъ и твой караванъ, эффенди. — Аллахъ муссэлемъ, вуссэлемъ аалейху (хвала Богу, а посл Бога — пророку!!!).
На эту длинную рчь я отвчалъ всми, извстными мн, арабскими вжливостями и приглашалъ именемъ пророка — вахіатъ-эль-расуль — весь караванъ расположиться рядомъ съ нашею стоянкою, прибавивъ еще нсколько разъ — мархаабкумъ! (добро пожаловать).
Шейхъ, а затмъ Юза, громогласно передали еще разъ мое приглашеніе, что было совсмъ напрасно, потому что караванъ и безъ того уже остановился вполн въ нашихъ владніяхъ. Посл вторичнаго приглашенія однако, хаджи начали ставить свои походныя палатки изъ войлока, грубо скатаннаго изъ темной верблюжьей шерсти при постоянныхъ восклицаніяхъ:
— Аллахъ-селлэмакъ (Господи, благослови)! — и — бэ-биссмилиллахи (во имя Божіе), — обращенныхъ къ Богу или его пророку.
Теперь вокругъ нашей, еще недавно мирной, стоянки образовалось нчто въ род базара; люди толклись, путались и копошились, хотя и не безъ дла; только одни верблюды были спокойны; разгруженные со спутанными ногами, они бродили вокругъ становища, отыскивая свою незатйливую пищу на полувыжженной пустын и изрдка только пофыркивая, какъ бы отъ наслажденія отдыхомъ посл труднаго перехода. Изъ разгруженныхъ пожитковъ образовались небольшія кучи, около которыхъ темнолицые ихъ обладатели разбивали свои незатйливые шатры такимъ первобытнымъ способомъ, что казалось, будто передъ нами семья древнихъ евреевъ или блуждающихъ номадовъ — семитовъ — дтей пустыни, разбиваетъ свои палатки во времена, которыя знаетъ Библія.
Да они и не измнились почти съ тхъ поръ — истые сыны пустыни… Какими были они во времена Моисея, такими остались и понын. Какъ однообразна и неизмнчива пустыня, такъ неизмнчивы и обитатели ея — пожалуй, счастливыя дти пустыни и свободы… Да и т, которые не могутъ назвать своею матерью пустыню, ея временные гости въ род насъ, или этихъ хаджей, хлопочущихъ около нашей стоянки, не далеко стояли отъ истыхъ дтей пустыни въ отношеніи жизненнаго комфорта. Пустыня представляетъ свои условія, она требуетъ, чтобы всякій кто ни придетъ сюда, — гость или постоянный житель ея, жилъ такъ, какъ слдуетъ жить въ пустын — этомъ безграничномъ простор, мор песковъ, царств свободы, которое, однако, не создано для жизни… только насильно врывается жизнь въ эту безжизненно-мертвую часть природы и, благодаря своей живучести и могучимъ силамъ приспособляемости, она еще можетъ не только существовать съ боя, но и развиваться въ пустын…
II
Разбиты шатры, угомонились понемногу верблюды и люди… Солнце уже закатилось, и ночь какъ-то незамтно, неслышно подкралась и опустилась надъ пустыней… Есть зори и въ пустын, и он такъ прекрасны, что ихъ не опишетъ никакое перо, ихъ надо видть, чтобы имть понятіе… Но того сумрака, который бываетъ у насъ на свер передъ наступленіемъ ночи, не бываетъ въ пустын. День смняется ночью прямо, какъ только дневное свтило утонетъ въ золот, пурпур, лазури и огн за песчаною каемкою, за которую уходитъ горизонтъ пустыни. Ночи и зори въ пустын — это гордость ея; лучшаго она дать не можетъ, да и трудно себ представить что-нибудь лучшее на земл…
Суетня и бготня въ нашемъ становищ уже прекратились… человкъ и животное отдыхаютъ въ ночной тиши. Кое-гд вспыхнули огоньки, зажженные изъ сучьевъ тарфъ (манновыхъ деревьевъ), бурьяну и навозу, отчасти привезенныхъ издалека, отчасти собранныхъ по берегамъ привтливо журчащаго ручейка. Какъ отрадно, тихо и спокойно все вокругъ! Какъ все дышетъ нгою, покоемъ и южною ночью! Не могу успокоиться только я, потому что вниманіе мое развлечено разнообразными сценами усыпающагося каравана. Наконецъ вниманіе мое остановилось на групп, которую я замтилъ уже давно. Не видъ мирно отдыхающаго каравана, не прелесть ночи, къ которымъ я усплъ уже присмотрться впродолженіе многихъ дней, прожитыхъ въ пустын — привлекли мое вниманіе, а т блыя странныя фигуры, которыя я замтилъ еще издалека полулежащими на бокахъ верблюдовъ… Я видлъ, какъ ихъ бережно снимали, какъ ихъ укладывали на песк, предварительно устроивъ нчто въ род постели, какъ ихъ накрывали шатромъ; видлъ даже, что эти фигуры двигались, но подходить къ нимъ не ршался, думая, что это похищенныя, выкраденныя гд-нибудб по дорог… Зная же ревность мусульманъ по отношенію въ женщинамъ и свое положеніе одного среди десятковъ правоврныхъ, я не могъ и думать поближе разсмотрть предметъ, привлекшій мое вниманіе.
Недавняя встрча съ торговцами невольницъ на берегу Краснаго моря такъ врзалась въ мою память, что я и теперь чуть не въ каждомъ араб пустыни видлъ продавцовъ живого товара. Въ данномъ случа подобное подозрніе было вовсе неосновательно, потому что воровать для продажи женщинъ каравану паломниковъ, возвращающихся изъ Мекки, едва ли было прилично, хотя и случались подобные грхи. Юза говорилъ, что иногда хаджи привозятъ съ собою въ Каиръ хорошенькихъ рабынь изъ Счастливой Аравіи и выгодно перепродаютъ ихъ въ Египт сластолюбивымъ пашамъ, что, разумется, длается секретно, потому что торговля человческимъ мясомъ запрещена теперь въ Египт. Почтенная личность шейха, обходившаго весь караванъ, и напутствовавшаго его привтливыми пожеланіями — Аллахъ-архакумъ (Богъ съ нами), — прогоняли это подозрніе. Я терялся въ догадкахъ насчетъ значенія этихъ таинственныхъ блыхъ фигуръ и внимательно наблюдалъ за ними; ихъ было всего три; около нихъ стояло нсколько человкъ, которые по временамъ что-то бормотали надъ лежащими, призывали громко имя Аллаха, но меня не подпускали подойти поближе. Около четверти часа я наблюдалъ за этою любопытною группою, пока громкій, словно предсмертный, стонъ не вырвался изъ груди одной изъ блыхъ фигуръ, которая вдругъ начала шевелиться и развертываться. — Аллахъ-архамкумъ (да помилуетъ тебя Господь!) — воскликнули арабы въ одинъ голосъ и принялись начитывать цлые зурэ (стихи) изъ корана… Тогда я понялъ, что странныя блыя фигуры были больные паломники, которыхъ добрые товарищи не хотли бросить въ пустын на пути, гд ихъ ожидала врная смерть, а везли съ собою, несмотря на то, что они были лишнимъ, тяжелымъ балластомъ. Я командировалъ Юзу къ старому шейху распросить подробне объ этихъ больныхъ, потому что во мн заговорило тогда чувство состраданія въ ближнимъ. Теперь я уже удивлялся тому, что не могъ догадаться сразу, что передо мною были больные, и терялся напрасно въ догадкахъ… Стоны, однако, начали вырываться изъ груди несчастнаго все сильне и сильне. онъ началъ вдругъ изо всхъ силъ корчиться, а потомъ кричать раздирающимъ образомъ, какъ бы стараясь освободиться отъ савана, крпко окутывающаго его члены. Несмотря на вс препятствія со стороны окружавшихъ, я пробился въ несчастному страдальцу и сорвалъ покровы съ его головы…