Мусульманские паломники
Шрифт:
Пройдя съ четверть версты по теченію ручейка, я подошелъ къ каменной громад, подходившей съ сверо-востока и замыкавшей въ себ узкую горную уади. Какъ узкая трещина, въ стн чернлось ущелье; его мрачныя, словно прорубленныя, скалы расходились, казалось, только внизу, чтобы образовать ложбинку для ручейка, да на верху, чтобы пропустить снопъ серебристыхъ лучей въ мрачную тснину.
Все ущелье было загромождено камнями, разбросанными въ хаотическомъ безпорядк, и въ каменной стн тснины, и на пути извивающагося змйкою ручейка. Когда я вступилъ въ эту горную трещину, когда охватили меня отовсюду каменныя стны въ свои холодныя объятія, — какъ-то грустно защемило сердце; мн показалось, что я изъ вольнаго простора сіяющей пустыни попалъ въ темницу, изъ трепещущаго, пронизаннаго фантастическимъ свтомъ, воздуха — въ какую-то мрачную, давящую своею неподвижностью атмосферу. Настоящимъ входомъ въ Дантовъ адъ мн казалось это дикое ущелье, которое Абдъ-Алла поэтически прозвалъ почему-то сердцемъ дьявола — кхольбы-эль-шайтанъ.
Гіена, почуявъ приближеніе человка, быстро начала удаляться; ея вой уже слышался все выше и выше и вмст съ тмъ все дальше и дальше, такъ что два мои выстрла, пронесшіеся съ грохотомъ по ущелью и отдавшіеся по нскольку разъ въ горныхъ дебряхъ, служили скоре указаніемъ несносному животному, чмъ дйствительною угрозою. Посл выстрла совсмъ замолкъ марафилъ и саахръ — волшебникъ, испугавшійся не столько гнва пророка и заклинанія съ талисманами Абдъ-Алли, сколько выстрловъ берданки, которые дйствительно были очень эффектны въ мертвой тишин ночи въ горномъ ущель. Даже мрачный худхудъ, другъ афритовъ, до сихъ поръ, несмотря на вс проклятія и самыя ужасныя пожеланія арабовъ, продолжавшій сзывать духовъ пустыни, замолкъ посл двухъ выстрловъ, потрясшихъ всю окрестность. Простякъ Рашидъ, восхищенный эффектомъ берданки, все-таки утверждалъ, что, вроятно, сами африты попрятались по своимъ норамъ и ущельямъ, если они прогуливаясь вблизи, заслышавъ ружье москова, не испугавшагося ихъ близкаго присутствія.
Настоящимъ побдителемъ я вернулся въ нашъ лагерь.
— Аллахъ-арханкулъ, эффенди (Господь тебя помиловалъ господинъ)! Машаллахъ (да будетъ восхваленъ Богъ)! — встртили меня при моемъ возвращеніи.
— Субхану-ву-талэ (Ему честь и слава)! — отвилъ я, стараясь попасть въ тонъ мусульманъ. Этотъ отвтъ до того пріятно поразилъ Абдъ-Аллу, что онъ пожелалъ мн столько благополучій, что я не понялъ и десятой доли ихъ.
Было уже далеко за полночь, когда я воротился съ цлью поскоре лечь спать. Луна сіяла въ полномъ величіи на серебристой синев неба, озаряя спавшую непробуднымъ сномъ пустыню; костры потухали по недостатку топлива; верблюды дремали сладко; только люди еще не могли успокоитбся. Долго еще продолжались толки и шопотъ и разговоры; много еще было прочтено молитвъ и стиховъ изъ корана, много душеспасительнихъ изреченій было произнесено для назиданія некрпкимъ въ вр; много еще проклятій раздалось въ ночной тиши несчастнымъ афритамъ, худхуду и марафиламъ, которымъ, вроятно, пришлось бы разсыпаться въ прахъ, если-бы хотя одна сотая пожеланій, сыпавшихся на ихъ головы, могла бы исполниться… Мало-по-малу, однако, вс начали поуспокоиваться. Абдъ-Алла, пожелавъ мн спокойной ночи, отправился въ свою палатку.
— Леилькумъ-саиди (пріятнаго сна)! — отвчалъ я ему по-арабски, подученный Букчіевымъ.
— Раббэна-таликъ-муселемъ-эффенди (Господь да сохранитъ, тебя, благородный господинъ)! — проговорилъ самымъ нжнымъ голосомъ старый шейхъ, уже опуская полотнища своего шатра.
Двое часовыхъ были оставлены на всякій случай Абдъ-Аллою; съ своей стороны, я поставилъ на первую очередь Рашида. Вс трое ночныхъ караульныхъ собрали со всхъ костровъ оставшійся горючій матеріалъ, зажгли огонекъ, осмотрли тщательно оружіе, и закуривъ свои длинныя трубки, которыхъ было много у хаджей, расположились коротать свою очередь до второй смны. Когда Ахмедъ и Юза улеглись, а Букчіевъ забрался подъ свой шатеръ, я обошелъ еще разъ весь караванъ, уже начинавшій укладываться, а потомъ и самъ собрался. отдохнуть посл треволненій ночи.
Какъ изваянные изъ камня, высились верблюды, лежавшіе неправильнымъ кругомъ около нашей стоянки; палатки и покрывала, натянутыя на ружья и, палки, разбросанныя въ безпорядк корзины съ провизіею, занны и зимзимы (кожаные мшки съ водою), кое-гд торчавшія ружья и пики, и кучка людей у небольшого востра — все это, залитое луннымъ сіяніемъ, представляло чудную картину, которой декораціями служила только блистающая пустыня, да блдно-голубое небо, подернутое серебристою, дымкою, сливающеюся съ горизонтомъ.
Какъ и въ прежнія ночи, проведенныя въ пустын, я не хотлъ спать въ палатк, а предпочелъ лечь подъ покровомъ голубого неба, вдыхая бальзамическій ночной воздухъ пустыни. Подложивъ толстое одяло въ углубленіе въ песк, а свою походную сумку подъ голову, и прикрывшись простынею, я улегся рядомъ съ Ахмедомъ и Юзою, уже давно спавшими богатырскимъ сномъ въ ожиданіи своей очереди. Событія послднихъ дней прошли длинною вереницею въ моемъ воображеніи, невольно я перебиралъ ихъ по одиночк, какъ бы стараясь запомнить хорошенько. Переходъ черезъ пустыню въ 40° жары, хорошій отдыхъ въ Акаб посл перенесенныхъ страданій въ глубин Синайскаго полуострова и на берегахъ Краснаго моря, встрча съ паломниками и антропологическія наблюденія надъ арабами на пути — вотъ въ общемъ все, чмъ наполненъ былъ мой дневникъ за послднее время. Хотя я давно ожидалъ встртить паломниковъ Мекки, и хотлъ, если возможно, провести съ ними нсколько часовъ, но все-таки я никогда и не думалъ, чтобы можно было такъ близко сойтись съ мусульманскими фанатиками — хаджами, и встртить среди ихъ два такихъ различныхъ типа, какъ Абдъ-Алла и нашъ Букчіевъ.
Оба они отличались другъ отъ друга, какъ небо отъ земли, и оба вмст съ тмъ они сходились между собою, если не по наружному, то по внутреннему содержанію. Ихъ разсказы для меня были полны такого захватывающаго интереса, что я едва успвалъ записывать ихъ въ свою дорожную книжку. Сцена, происшедшая съ суеврными паломниками при крик худхуда и во гіены, отчасти виднная мною въ Феран и Буддра, скоро улетучилась въ моихъ воспоминаніяхъ, уступивъ мсто мысли о встрч съ грозною эпидеміею, о которой я досел зналъ только по наслышк; она показалась мн центромъ событій моихъ послднихъ дней, группировавшихся вокругъ нея, какъ группируются факты обыденной жизни около событія, составляющаго эру. Снова защемило и сжалось успокоившееся было сердце, какъ бы въ предчувствіи грозящаго несчастія; снова ничмъ инымъ какъ мыслью о ней — страшной гость — наполнилось все мое существованіе… Голова, уставшая уже мыслить логично, стала создавать грозные образы, страшныя виднія… Мн казалось тогда, что я увидлъ воочію ужасную гостью, бичъ человчества, который съ этимъ караваномъ идетъ въ Египетъ, чтобы оттуда пробраться въ Европу. Грозный призракъ неумолимаго врага всталъ во всемъ всеоружіи своего потрясающаго облика, своей безпощадной жестокости въ моемъ воображеніи и заставилъ померкнуть другіе образы, другія представленія… Порою, сквозь сонъ, мелькала мысль о томъ, что я долженъ остановить этотъ караванъ, несущій смерть въ благословенную Нильскую долину; порою казалось мн, что я и самъ служу сосудомъ, въ которомъ азіатская гостья пойдетъ дале въ глубь тхъ земель, куда она не могла бы проникнуть иначе. Какъ тяжелый кошмаръ, давили меня эти неотвязныя мысли и не давали забыться мозгу, и безъ того усталому отъ впечатлній минувшихъ дней… Не много, вроятно, я спалъ въ эту ночь, потому что работа мысли не давала покоя; отдыхало тло, но не покоился умъ; что-то душило мою грудь, что-то заставляло трепетать и замирать сердце, что-то непонятное наполняло все мое существованіе…
IV
Проснулся я на другой день рано, сонъ какъ-то бжалъ отъ меня. когда я открылъ глава и приподнялся, караванъ хаджей уже шевелился, несмотря на то, что вс улеглись очень поздно вчера, посл сцены заклинанія худхуда. Солнце еще не взошло, но по всему небу уже побжали пурпуровыя, багровыя и золотистыя съ краснымъ полосы, которыя, играя по голубому небосклону, то расходясь, то сливаясь, производили игру утренней зари. Чтобы видть это прекрасное явленіе природы во всей его красот, надо пойти самому въ пустыню, переспать на ея пескахъ подъ покровомъ безоблачнаго неба и его блестящихъ созвздій, и, вперя свой взоръ въ небеса, обрызганныя ихъ серебристымъ мерцаніемъ, дождаться того часа, когда на ясномъ свод померкнутъ свтила ночи, и, утопая въ набгающемъ откуда-то на небосклонъ бловатомъ свт, уйдутъ въ безпредльную надзвздную глубину. Тогда почувствуетъ каждый, кто до сихъ поръ жилъ далеко отъ природы, забившись въ тсныя конуры городовъ, все величіе и красоту мірозданія; тогда ему станетъ понятно, почему арабъ — этотъ сынъ пустыни, который ежедневно видитъ и золото, и пурпуръ, и лазурь на восток, обращаетъ туда свое лицо и, повергаясь въ прахъ, полный благоговнія произносить свой утренній феджэръ (утренняя молитва)… Я провелъ уже много ночей въ пустын на ея сыпучихъ пескахъ подъ покровомъ одного неба и много разъ любовался чуднымъ восходомъ дневного свтила; мн была знакома волшебная картина этого явленія, и, несмотря на то, каждое утро съ одинаково напряженнымъ вниманіемъ я созерцала вс фазисы разцвта утренней зари — этой прекрасной богини арійскихъ миологій.
— Аллахъ-хуакбаръ (Богъ великъ!)! — раздалось, около, меня. Я оглянулся; старый Абдъ-Алла, вышелъ изъ палатки съ глиняной кружкой съ длинною шейкой. Увидвъ восходящее свтило, онъ набожно развелъ руками и повергся ницъ, погружая, свое лицо въ песокъ, и прочиталъ небольшую фэтха. Затемъ онъ привтствовалъ меня словами — саба-хелькеръ, (счастливое утро)! Пожелавъ кром того мира душ моей и освдомившись о моемъ здоровь, онъ пошелъ къ ручейку, чтобы совершить омовеніе. Уже въ догонку старику я послалъ свое привтствіе.
За полчаса до восхода солнца каждый мумменинъ (правоврный) долженъ совершить утреннюю молитву — фэджэръ, чтобы ангелъ утра, нисшедшій съ небесъ, занесъ его въ списокъ совершившихъ законъ пророка. Въ городахъ Востока муэзинъ съ высоты минарета въ этотъ часъ длаетъ свой первый призывъ въ молитв, обыкновенно далеко до восхода солнца, когда задребезжатъ первые лучи нарождающагося дня.
Старый Абдъ-Алла въ пустын принялъ на себя обязанность муэзина. Громкимъ, привычнымъ проповдывать голосомъ, онъ началъ приглашеніе, войдя въ середину каравана.