Мусульманские паломники
Шрифт:
Старый Абдъ-Алла, какъ шейхъ и имамъ, приступилъ къ обряду погребенія немедленно, какъ только была готова могила. Пятеро хаджей длинными своими ножами и ятаганами, при помощи другихъ товарищей, работавшихъ просто руками, выкопали небольшую яму въ песк, саженяхъ въ ста отъ нашего становища. Мои, Юза и Рашидъ, усердно помогали имъ въ ихъ благочестивомъ занятіи; ханджары (длинные ножи) оказывали мн всегда большую услугу въ раскопкахъ, и теперь они работали, какъ лопаты, въ сыпучемъ песк. Не трудно рылась могила, но работа спорилась не быстро, такъ какъ часто ее прерывали обильными молитвословіями и отдыхами. Наконецъ выкопана была яма сажени полторы длиною и футовъ пять глубиною, — и настоящее погребеніе началось съ подобающею торжественностью.
Посл короткой молитвы, произнесенной шейхомъ, человкъ восемь хаджей на помочахъ, сдланныхъ изъ плаща покойнаго, подняли его трупъ и медленно понесли по направленію къ могил головою впередъ. Вся толпа громогласно возопила: ля-иль-аллахъ-аллахъ, у-Мухаметъ-расуль-аллахъ! Напвая медленнымъ и торжественно печальнымъ голосомъ слова этого символа исламизма, вс пошли вслдъ за покойнымъ. Многіе хаджи при этомъ плакали и шептали въ промежутки зурэ изъ корана. Мы съ Букчіевымъ замыкали шествіе, а Абдъ-Алла открывалъ его. Нсколько верблюдовъ, увлеченные толпою людей, признали своихъ хозяевъ и присоединились къ процессіи. Человкъ до шестидесяти участвовали въ этомъ погребальномъ шествіи. Только Ахмедъ да трое хаджей, ухаживавшихъ за умирающими собратами, остались въ становищ. Недалеко было до могилы, но наша печальная процессія продолжалась минуть десять, въ продолженіе которыхъ безостановочно слышалось мрное, потрясающее своимъ однообразіемъ и заунывнымъ напвомъ исповданіе мусульманской вры.
Абдъ-Алла снялъ свой голубой плащъ съ плечъ и положилъ въ могилу; въ этомъ акт должна была выразиться вся теплая привязанность его въ умершему собрату; на длинныхъ рсницахъ шейха виднлись крупныя слезы, катившіяся по щекамъ сдовласаго старца. На плащъ Абдъ-Аллы былъ опущенъ бережно трупъ Хафиза, причемъ ноги покойнаго были обращены въ юго-востоку, въ Мекк, по направленію Каабы, куда долженъ смотрть правоврный, даже въ могил. Когда вострубитъ Израфіилъ въ день судный, тогда возстанетъ и мусульманинъ прямо лицомъ къ Кааб и провозгласитъ исповданіе вры. Въ голубой плащъ обвернули покойнаго, чтобы этотъ плащъ съ плечъ самого шейха служилъ и гробомъ, и покровомъ, которыхъ нельзя достать въ пустын. Короткую молитву прочиталъ Абдъ-Алла надъ опущеннымъ въ могилу покойнымъ, и должно быть эта фэтха была очень умилительна, потому что прослезился даже Букчіевъ, до сихъ поръ довольно холодно относившійся ко всему обряду. Про другихъ хаджей и говорить нечего, они и не скрывали своихъ слезъ.
— Братья мои и друзья, — началъ наконецъ Абдъ-Алла посл долгаго молчанія, окончивъ религіозную сторону погребенія — эшхету-ипула-иль-аллахъ (исповдуйте, что Богъ единъ)!
— Ву-эшхету-ину, Мухаметъ-расуль-аллахъ (исповдуемъ, что Магометъ пророкъ его)! — отвчали вс въ одинъ голосъ.
Такое исповданіе вры, со стороны присутствовавшихъ при церемоніи, свидтельствовало, что они вс ручаются, что погребенный умеръ истиннымъ мусульманиномъ, и что ушедшій въ могилу и въ другой жизни, словами своихъ, оставшихся въ живыхъ товарищей, исповдуетъ исламъ.
— Господь благій и премудрый отнялъ отъ насъ товарища, — продолжалъ снова старецъ — онъ взялъ Хафиза съ земли, чтобы водворить его въ своемъ раю, гд встртятъ ангелы угоднаго пророку. Онъ много претерплъ ради Аллаха, и Аллахъ его помиловалъ)!.. Хафизъ молился у гроба пророка и у святого чернаго камня; онъ приносилъ жертву на гор Арарат; онъ былъ истый мусульманинъ, но дни его были сочтены. Его жены не увидятъ боле мужа, дти — своего отца, мы — своего друга; онъ останется здсь въ пустын, пока ангелъ смерти не позоветъ его на небо… На берегу тихаго Нила есть небольшая деревня; въ ней жилъ Хафизъ; я знаю его благословенный домъ, осненный пальмами, и онъ былъ всегда открытъ для странника. Добрый Хафизъ (да благословитъ его Богъ!) былъ радъ всякому гостю, и Аллахъ благословилъ его своею милостью за его благодянія… Но потомъ послалъ ему испытанія. Старшій сынъ Хафиза — Юсуфъ, былъ убитъ въ Судан въ войн съ шилуками; старшая дочь его Заина, красотой подобная цвту жасмина, утонула въ рк; любимая жена его была похищена изъ гарема пашею Хуссейномъ. Померкли дни Хафиза, какъ померкаютъ звзды передъ зарей. Онъ пошелъ со мною въ Мекку, чтобы молить пророка помиловать его, и Аллахъ услышалъ молитву праведнаго, призвавъ Хафиза къ себ… Садъ, орошенный небесною влагою, возраститъ цвты и плоды; роса, подобная жемчугу, разбросанная по трав, напитаетъ мотыльковъ; роза, преисполненная благоуханіемъ, дастъ плодъ и смена, — но земля, принявъ въ себя человка, не возраститъ изъ положеннаго въ нее — другого человка… Жизнь человка подобна сорванному цвтку…
Выстрлъ, похожій на хлопанье бича, раздавшійся недалеко отъ насъ въ ущель прервалъ краснорчіе Абдъ-Аллы. Онъ остановился на минуту, посмотрлъ въ сторону выстрла и закончилъ свою рчь обычнымъ призваніемъ имени Аллаха.
Онъ замолчалъ; потомъ нагнулся и обими пригоршнями бросилъ песокъ на завернутое въ плащъ тло Хафиза; за нимъ четверо арабовъ начали руками и ногами сбрасывать песокъ въ могилу, произнося: хауэнъ-аалейна, я-раббэна (помилуй насъ, Господи)! Скоро было засыпано, виднвшееся сначала голубымъ пятномъ изъ-подъ золотистаго песка, тло погребеннаго; могила его сравнялась съ землей, и надъ нею поднялся небольшой холмикъ изъ песку.
— Эльхамди-лиллахи! — проговорили арабы вслдъ за Абдъ-Аллою и пошли прочь отъ могилы.
А солнце по прежнему свтило ярко и горячо, наполнивъ всю пустыню и воздухъ безпредльнымъ сіяніемъ. Но не долго кости Хафиза будутъ лежать въ земл; гіены и шакалы разроютъ своими лапами небольшой холмъ, и разбросаютъ обглоданныя кости безвстно погибшаго путника по пустын, чтобы напомнить и другимъ о смерти… Скоро люди, забудутъ о Хафиз, но — вритъ мусульманинъ — не забудутъ его небожителя: Мункиръ и Накиръ, два ангела, придутъ тотчасъ же навстить покойнаго и спросятъ его, доволенъ-ли онъ вчнымъ сномъ и могилою. И когда онъ дастъ утвердительный отвтъ, тогда душа его придетъ и послдній разъ взглянуть на покинутое тло, чтобы возлетть въ заоблачныя выси, а тамъ Аллахъ въ день судный взвситъ все содланное Хафизомъ на земл и разсудитъ по справедливости…
Мрачные возвращались хаджи отъ могилы въ своему становищу, какъ будто они оставили въ ней самое дорогое для нихъ всхъ. Даже мой веселый Юза былъ хмуръ, какъ осенняя ночь, что вовсе не шло въ его подвижному лицу.
V
Было еще довольно рано, и пустыня не успла сдлаться раскаленною печью, а потому я, чтобы разсять непріятное впечатлніе, оставленное похоронами Хафиза, отправился вмст съ моимъ Юзою вдоль ручья по ущелью, въ надежд развлечься охотою. На утренней зар въ камняхъ я слышалъ верещанье куропатокъ и перепеловъ и крикъ каменнаго козла (carpa sinaitica), а потому надежда встртить какое-нибудь живое существо не была невозможною, тмъ боле, что Абдъ-Алла уврялъ, будто въ ближайшихъ въ намъ горахъ очень многочисленны еще даманы или жиряки (hyrax siriacus), которыхъ онъ называлъ «уерберами», часто встрчающіеся въ горахъ Каменистой Аравіи.
Вскинувъ свои ружья на плечи и захвативъ еще по длинному ножу съ веревкою, всегда необходимыми въ горахъ, мы вступили въ самое сердце каменной громады, разсдающейся вдоль ручья. Скоро насъ охватили со всхъ сторонъ холодныя стны ущелья, и мы были уже такъ далеко отъ каравана, что оттуда не доносилось въ намъ ни одного звука.
Торжественно, спокойно и дико было въ мрачномъ ущель. Огромныя каменныя тснины, выдвинувшіяся впередъ черными утесами, и кругомъ, разбросанные какъ бы гигантскимъ наводненіемъ, не только чудовищной формы и величины камни, но и цлыя скалы — вотъ и все, что было въ ущель. Ни откуда — ни звука, ни движенія, ни признака жизни на этихъ обожженныхъ склонахъ, ни признака растительности на огромномъ выжженномъ аравійскимъ солнцемъ пространств. Жизнь и немыслима среди этихъ камней, хотя бы они были облиты плодоноснйшею влагою въ мір. «Изъ камня родится огонь», говоритъ арабское изреченіе, — но изъ камня не родится никогда жизнь… Мы поднялись по камнямъ на ближайшіе утесы; оттуда, помогая другъ другу и прибгая жъ помощи ружей, ножей и веревки, мы взобрались на такую высь, что въ начал казалось даже невозможнымъ подняться такъ высоко. Везд, гд мы пробирались, особенно на мстахъ подъемовъ и спусковъ, мы оставляли небольшія кучки камней — необходимая предосторожность, чтобы не заблудиться въ этомъ хаос скалъ, утесовъ и горныхъ склоновъ.
Пробираясь трудною стезею вокругъ подошвы одного изъ грандіознйшихъ утесовъ, мы замтили свжій характерный пометъ козла… Охотничье сердце заговорило во мн… Я забылъ обо всемъ, и о недавно пережитыхъ минутахъ, и о трудности пути, и о спускахъ съ отвсно стоящихъ высотъ, и о палящемъ немилосердно наши головы аравійскомъ солнц… Одна мысль, одно желаніе было — скоре настигнуть дорогую добычу… Храня полное молчаніе, лишь изрдка перемигиваясь и держа на готов ружья, мы съ Юзою начали цпляться дальше по кромк, которая неправильною спиралью восходила на вершину одного изъ высочайшихъ утесовъ въ этой групп горъ. Стараясь не заглядываться внизъ, мы стремились все выше и выше, такъ какъ очевидно, что козлу невозможно никуда спрятаться на обнаженной скал, если мы застигнемъ его по возможности ближе къ вершин. Эта увренность и поддерживала наши, начинавшія уже падать, силы…