Мы будем жить
Шрифт:
– Мы ничего…
Но Карлус Поттер не дает и слова сыну вставить: – Тебе повезло, что вы нарвались именно на отряд Аластора. А если бы это был кто-нибудь другой?! Вы оба чистокровные, на вас бы сразу пали подозрения, а там и до обвинений в сотрудничестве с террористическими организациями недалеко! – Пап, дай мне все… – Помолчи! – резко обрывает отец. – Да, конечно, я бы смог все замять, но вот пометки в личном деле ты бы точно не избежал! Прекрасный задел на будущее, правда?! Тебе пятнадцать, Джеймс, пятнадцать, хватит вести себя как пятилетний, пора учиться нести ответственность за свои поступки! «Представляю, каково сейчас Сириусу!», – мрачно думает Джеймс. Вальбурга Блэк разговаривала со старшим сыном в кабинете Дамблдора. Сириус побледнел, когда увидел свою мать посреди школьного коридора и пошел к ней так медленно, словно ему к ногам гири привязали. – Но обошлось же! – не выдерживает Джеймс. Под суровым и холодным взглядом отца Джеймс ежится, но готовится начать спорить. – Ты ничего не понял, ничего! – взрывается папа, выходит из кабинета и громко хлопает дверью. Растерянно открыв рот, Джеймс в отчаянии оборачивается к маме. Она по-прежнему сидит на стуле, устало трет лоб и молчит. – Ма… – жалобно обращается к ней Джеймс, надеясь, что та дрогнет. Дорея подходит к нему и успокаивающе гладит по плечу. – Мы испугались. В Запретном Лесу и в ночном Хогсмиде очень опасно. А если бы с тобой что-то случилось? Джим, ты самое дорогое, что у нас с папой есть. И больше всего на свете мы боимся тебя потерять. Он обнимает маму, по старой детской привычке прижимается щекой к материнской
Джеймс спускается с крыльца, на ходу прячет в карман какой-то пергамент и подходит ближе.
– Можно с тобой поговорить, мам? – Конечно, – она немного удивлена. Опять, наверное, что-то натворил! Мать и сын устраиваются в садовой беседке, Джеймс мнется, явно не решаясь начать. Он ерошит волосы, кусает губы, прежде чем спросить: – Мам, вы с папой любите друг друга? Дорея оскорблено поднимает брови. – Разве у тебя хоть раз был повод в этом усомниться? Джеймс краснеет и понимает, что ляпнул лишнее. – Нет, – тут же начинает оправдываться он. – Я не то хотел сказать… Как все началось? Теперь Дорея улыбается своим воспоминаниям. – Когда мне исполнилось семнадцать, мои родители устроили по этому поводу роскошный праздник – пригласили всех знакомых, у которых были сыновья. Собирались присмотреть мне будущего мужа – во многих семьях договорные браки считаются нормой. На самом деле я до сих пор не понимаю, как твой отец оказался на этом приеме, ты же знаешь, он терпеть не может подобные мероприятия! Так вот, он пролил красное вино на мое новое, сшитое специально к этому дню платье. Я расплакалась, убежала, твой отец догнал меня, извинился, а потом уговорил сбежать оттуда… – Дорея рассмеялась. – Я росла послушной девочкой, которая всегда подчинялась правилам, а Карлус потащил меня кататься на «Ночном рыцаре» и гулять по магловскому Лондону… До этого мы почти не общались, Гриффиндор и Слизерин, сам понимаешь, а тут вдруг обнаружили столько общего… Последний год в Хогвартсе был сумасшедшим: я чуть экзамены не завалила, все время проводила с твоим отцом. Мои родители были против этого романа, Карлус им никогда не нравился, они грозились выдать меня замуж за Малфоя… Твой папа несколько раз встречался с моей семьей, пытался договориться, а однажды устроил грандиозный скандал и поклялся украсть меня прямо перед свадьбой, я объявила голодовку… В конце концов родители не выдержали и дали согласие, наверное, испугались скандала. Репутация для них это все, – она сделала паузу. – Мне очень повезло: я замужем за удивительно добрым, заботливым, внимательным мужчиной, который подарил мне много счастья. Мы столько лет женаты, но порой мне кажется, что с каждым годом совместной жизни я люблю твоего папу все больше и больше. А еще у нас самый лучший сын на свете, – Дорея потрепала Джеймса по волосам. Джеймс все так же серьезен и сосредоточен. Дорея вглядывается в лицо сына, стараясь понять, что с ним происходит. Не только сегодня. Уже из Хогвартса он вернулся задумчивым, расстроенным, со свежей раной на щеке, которую не смогли залечить ни школьная медсестра, ни сама Дорея – пришлось обращаться в Мунго. Им дали какую-то чудодейственную мазь, сейчас и следа не осталось… – Мам, а можно я еще спрошу… – Джеймс вдруг краснеет. – Одному моему другу… ты его не знаешь, очень нравится девчонка. Он очень хочет, чтобы эта девчонка, ну… стала его девчонкой, понимаешь? Этот парень постоянно приглашает ее на свидания, дарит подарки, цветы, повсюду за ней ходит, а ей все равно. Он уже все перепробовал, даже с другими встречался, думал, она будет ревновать, но стало только хуже… А недавно, – голос Джеймса зазвенел, – один придурок со Слизерина ее очень сильно обидел, обозвал гряз… хм… Мой друг вступился, собирался врезать этому уроду, а она его опять послала. Вот скажи, что он делает не так? – А этой девочке точно не нравится кто-нибудь другой? – Нет, вроде… – бормочет Джеймс и мрачнеет. – Не может же ей носатый упырь нравиться… – Женское сердце – загадка, – улыбается мама. – И что, у твоего друга все так серьезно? Джеймс пожимает плечами. – Наверное… Он сам не понимает, что с ним творится. Так как ему быть, мам? Он старается о ней забыть, но не может… – Если так, – она смотрит Джеймсу в глаза, – тогда он не должен сдаваться. А вдруг она та самая единственная… Джеймс кивает и, по-прежнему задумчивый, уходит в дом. А Дорея провожает высокую фигуру нежным теплым взглядом и, пряча улыбку, думает: «Мой сын влюбился». Август, 1976 – Вы хотите его прогнать? – Джеймс весь так и пышет гневом. – Тогда и я уйду, ясно?!
Карлус цокает языком, а Дорея складывает руки словно в молитве.
– Да нет же, Джим! Просто я считаю, что мы должны написать его матери, пусть она приедет сюда, они поговорят… Джеймс моментально подскакивает. Этого еще не хватало! – Нет, не пиши, пообещай, что не напишешь! – Но его мама волнуется, если бы ты пропал среди ночи… – Волнуется? Матери Сириуса наплевать! Он поэтому и приезжает сюда на каникулы, потому что видеть своих родителей больше не может! Они запирают его в комнате, промывают мозги всем этим чистокровным бредом, орут по поводу и без, и, Сириус никогда не рассказывал, но я уверен, что еще и бьют! На самом деле Джеймсу очень хочется выложить все то, что он узнал от Сириуса сегодняшней ночью. О том, что родственники Сириуса подались в Пожиратели Смерти, что Вальбурга спит и видит, что ее сыновья тоже отправятся на службу к долбанному Волан-де-Морту, что вся семья Сириуса – свихнувшиеся чистокровные фанатики, а еще Вальбурга вчера вечером пыталась испробовать на нем Круциатус. Но Джеймс умеет хранить чужие секреты. – Бьют?! – мама хватается за сердце. – Я не знаю точно, – спешит успокоить ее Джеймс. – Мам, все, что нужно сейчас Сириусу – общение с нормальными людьми. И, может быть еще, твои блинчики с вареньем. Он их обожает, – Джеймс улыбается. Мистер Поттер решает, что ему пора вмешаться. – Дорогая, действительно, пусть мальчик отдохнет, успокоится, придет в себя, а потом мы решим, что делать дальше. Не беспокойся, – он повернулся к сыну, – Сириус нам уже давно как родной и может оставаться здесь сколько захочет. – Спасибо. Вы у меня самые лучшие! – Джеймс целует маму в щеку и быстро обнимает отца. – Пойду… Дверь в столовую открывается. Сириус смущенно и растерянно смотрит на теплую семейную сцену, по его лицу пробегает едва заметная тень, но в следующую секунду он торопливо и, с неизменной вежливостью, говорит: – Извините. – Ничего, – Дорея идет к Сириусу, не сдерживается и ласково треплет его по спине. – Хорошо, что ты спустился. Сейчас будем пить чай. Июль, 1977 Карлус Поттер читает книгу, время от времени поглядывая на Джеймса. Он сидит в кресле, листает свежий номер квиддичного журнала, но, судя по всему, даже не старается вникнуть в турнирную таблицу. Между бровей сына упрямая складка, он о чем-то думает и иногда косится на букет белых лилий, стоящий на столе.
Сириус ушел на свидание. Каждый год на каникулах он заводит новый роман, а потом девушки весь сентябрь приходят к дому Поттеров, задают вопросы, Дорея, сочувственно улыбаясь, раз за разом объясняет, что Сириуса вряд ли можно будет увидеть раньше Рождества. Стоит, наверное, поговорить с Сириусом по душам, объяснить, что… Карлус усмехается. Как будто он был другим в семнадцать лет! Пока в его жизни не появилась Дорея, конечно.
Джеймс вздыхает, запуская пятерню в волосы. Странно, почему в теплый летний вечер, когда в Годриковой Лощине сладко пахнет розами, распустившимися во всех садах, когда поют цикады, а с неба падают звезды, его сын сидит в душной комнате, а не гуляет с какой-нибудь девчонкой по липовым аллеям? Год назад он, вместе с Сириусом, возвращался домой ближе к полуночи, получая очередной нагоняй от матери, только беспечно улыбался, по ночам в комнате сына что-то взрывалось, хлопало
– Джеймс?
Мысленно выругавшись, Джеймс застывает на пороге, глубоко вдыхает и выдыхает, прежде чем обернуться на голос отца.
Что сейчас начнется….
Папа почему-то молчит. Наверное, подбирает такие слова, чтобы Джеймс сразу же устыдился содеянного… Или же копит воздух, чтобы начать кричать. На всякий случай Джеймс виновато опускает глаза.
Мистер Поттер жестом показывает на лестницу.
Понятно, собирается казнить его на кухне, чтобы не забрызгать кровью мамин ковер…
Но папа не спешит с нотациями. За каникулы им так и не удалось поговорить наедине. Папа рассказывает, что мама просила его молчать и ничего не сообщать ни Джеймсу, ни Сириусу, но война все ближе и она гораздо страшнее, чем пишут в газетах. В красках описывая боевые действия, отец, судя по всему, пытался его переубедить, отговорить от подачи документов в мракоборческий центр, пару раз упомянул о гонорарах квиддичных игроков… Джеймс благоразумно отмалчивается. Он, не без оснований, считал своего отца храбрецом и настоящим героем. И хотел быть похожим на него не только внешне. Нельзя позорно прятаться или колесить по стране метлой под мышкой, когда вокруг творится черт знает что!
Заметив знакомое упрямство на лице сына, Карлус меняет тему.
– Лили чудесная девочка. Очень отзывчивая, удивительно добрая, а главное, в ней есть стержень. Нежная и хрупкая с виду и такая сильная в душе. И ты ей очень дорог, это видно. Насколько все серьезно, Джеймс? – Я люблю её, – ответ был легким, но от этого не менее взрослым. – Тогда ты должен её беречь, – мистер Поттер смотрит Джеймсу в глаза. – Ты молодец, сынок, – с ноткой гордости говорит папа. – Будь счастлив. – Буду, – он вспоминает сияющие зеленые глаза. – Самым счастливым. Карлус усмехается: – И еще, Джеймс, ты, кажется, слишком буквально понял слова мамы о том, что мы хотим внуков. Это вовсе не значило… – Пааап… – стонет Джеймс.
Он бродил по пустому осиротевшему дому, стараясь до конца осознать случившееся. Меньше трех недель назад мама и папа сидели на этом диване, хохотали над словами Сириуса, звали Лили погостить на летних каникулах… В родительской спальне еще пахло мамиными духами, в шкафу висели ее мантии и платья, на прикроватной тумбочке лежала папина книга, раскрытая на середине и его именные часы. Комнатные цветы начали вянуть, и Джеймс, ни о чем не думая, наполнил кувшин водой и принялся поливать мамины фиалки. Как будто в этом теперь есть какой-то смысл. Как будто мама сможет обрадоваться тому, что распустился очередной бутон. Как будто ему просто снится бесконечный кошмар…
Черствое печенье в вазочке, пыль на подоконниках, припорошенная снегом садовая дорожка, которую некому подмести, и зеркала, затянутые белыми простынями.
Этот дом дышал светлыми воспоминаниями, скучал по папиному раскатистому хохоту и маминым шагам, без своих хозяев он вдруг стал холодным, унылым. Джеймс прежде даже не подозревал, какие огромные и пустые здесь комнаты, какие жесткие стулья, какие неудобные кровати…
На кладбище было много людей. Дальние родственники, папины коллеги, друзья семьи – Поттеры любили принимать гостей, Джеймс с детства привык, что по праздникам в доме шумно и весело, играет музыка, домовик разносит закуски… К нему подходили со словами сочувствия, утешали, обещали, что все наладится, просили быть сильным, стойким, не падать духом… Позже Джеймс думал, что если бы не Сириус, то он бы точно рехнулся в те дни. Сириус не лез с дурацкими утешениями, а просто был рядом, он же разговаривал с работниками кладбища, послал к черту мужика из Гринготса, который что-то бубнил про наследство, тыкал Джеймсу под нос какие-то бумажки... Родители лежали в двух одинаковых черных лакированных гробах, со спокойными светлыми лицами, а впереди зияла глубокая земляная яма, одна на двоих, даже сейчас папа и мама были вместе как и всегда. Пока звучали поминальные речи, Джеймс все ждал, что он сейчас проснется и все будет как прежде, мама подаст завтрак, а папа будет торопливо допивать свой кофе, опаздывая на работу.
– Сохатый, – Сириус тронул его за плечо, – ты должен… – он охрип. – Нужно попрощаться. Джеймс, тяжело ворочая ногами, словно на них надели кандалы, подошел к гробам, мягко провел ладонью по окоченевшим рукам матери и поправил складку на мантии отца. – Я очень вас люблю. И всегда буду помнить, – тихо-тихо, чтобы слышали только они, прошептал Джеймс. Затем выпрямился и отошел в сторону, замирая рядом с бледным Бродягой. Гробы медленно опустили. Стук замерзшей земли, стучащей по их крышкам, Джеймс запомнил на всю свою жизнь. Под этот звук ломалась на куски вся его жизнь, уходили последние мгновения счастливого, беззаботного и беспечного детства. Он вспомнил, как сильно в последнее время его раздражала мамина опека, например, она в присутствии Лили заставляла его надевать теплые носки или повязывала шарф, как докучали папины поучения, как выводили из себя вопросы об оценках, постоянные напоминания об экзаменах… Каким же он был неблагодарным и глупым! Он навсегда опоздал сказать маме и папе, как они ему дороги. Казалось, что рухнуло абсолютно все. Он больше никогда не сможет прийти к папе за советом, а сразу появилось столько вопросов… Они больше не полетают вместе на метлах, не выйдут в море под парусом, не обсудят последние новости, не вступят в шутливый спор. Папа, смеясь, утверждал, что Джеймсу нужно перестать зазнаваться, что пора стать хотя бы чуточку серьезнее, взяться за ум… Он снял со стены фотографию и мама, совсем еще молодая, двадцатилетняя, с водопадом темно-каштановых кудрей, мягко улыбнулась. Мама… Мамочка. Она всегда была на его стороне, чтобы он не натворил, теплые заботливые руки снимали любые тревоги и заботы, казалось, что рядом с мамой нет места страху, что она убережет его от всего на свете. Первое, что Джеймс о себе помнил: темная комната, простыни, пахнущие лавандой и мамины губы, прижимающиеся к его лбу. И ее голос: «Спокойной ночи, Джейми». Мама. Джеймс умылся ледяной водой. Скосил глаза, а там, на полке, лежала папина бритва, стояли мамины баночки с кремами, пузатые флакончики с чем-то цветочным и сладко-пахнущим, висели родительские халаты… Дом, в который всегда хотелось возвращаться, сейчас казался предателем, словно нарочно напоминая о счастье скрипом половиц, колдографиями, статуэтками, картинами, качелями на заднем дворе… Наверное, от такой боли можно умереть. А еще от пустоты, от отчаяния, от невозможности повернуть время или просто, хотя бы на час, все забыть и уснуть… – Нам пора, – Сириус протянул ему школьную мантию. Джеймс кивнул, и они поочередно шагнули в зеленое пламя камина. ***