Мятеж на «Эльсиноре»

Лондон Джек

– Что вам нужно было, – заявила она с новым приступом смеха, – так это – наружное лечение.

– Пожалуйста, не говорите мне, что у меня корь или ветряная оспа, – запротестовал я.

– Нет, – она качала головой, заливаясь новым приступом хохота, – ведь вы страдаете от жестокого нападения…

Она остановилась и посмотрела мне прямо в глаза.

– Клопов! – закончила она. И затем – само воплощение серьезности и практичности – продолжала. – Но мы это уладим в одну минуту. Я переверну вверх дном кормовое помещение «Эльсиноры», хотя знаю, что ни в каюте отца, ни в моей их нет. И хотя это мое первое плавание с мистером Пайком, я знаю, что он слишком опытный, старый моряк, чтобы не держать в чистоте свою каюту. Ваши клопы (я оцепенел от

страха: вдруг она скажет, что это я их принес с собой на судно), вероятно, переползли из носовой части. У них там всегда они есть.

– Ну, а теперь, мистер Патгёрст, я иду вниз заняться вашей каютой. Вы бы распорядились, чтобы Вада приготовил вам все, что нужно для бивака. Две-три ночи вам придется проспать в кают-компании или в рубке. И смотрите, чтобы Вада убрал из вашей каюты все серебряные и металлические изделия, которые могут потускнеть. Тут начнется всякого рода окуривание, отдирание деревянных частей и приколачивание их вновь. Доверьтесь мне. Я этих зловредных насекомых знаю хорошо и умею с ними обращаться.

Глава XIV

Какая чистка и ломка! В продолжение двух ночей – одной в капитанской рубке и одной – на диване в кают-компании – я прямо-таки упивался сном и сейчас словно одурел от его излишка. Берег кажется очень далеким. По странной игре воображения, у меня такое впечатление, словно недели или месяцы прошли с тех пор, как я покинул Балтимору в то морозное мартовское утро. Между тем это было двадцать восьмого марта, а сейчас – только первая неделя апреля.

Я был вполне прав в первой оценке мисс Уэст. Она – самая способная, практичная, умелая женщина, какую я когда-либо встречал. Что произошло между нею и мистером Пайком, я не знаю; но как бы то ни было, она не сомневалась, что в истории с клопами он не виноват. Каким-то странным образом насекомые наводнили только мои две каюты. Под руководством мисс Уэст скамьи, ящики, полки и всякие другие деревянные части вынесли прочь. Она задала плотнику работу на целый день и затем, после целой ночи окуривания, два матроса, вооруженные скипидаром и белилами, закончили чистку. Теперь плотник занят восстановлением моих кают. Потом наступит очередь окраски, и через два-три дня я надеюсь вновь переселиться в свое помещение.

Всех людей, протиравших мои каюты скипидаром, было четверо. Двух из них мисс Уэст вскоре отправила обратно как непригодных для этой работы. Первый из них, Стив Робертс, как он мне назвал себя, интересный малый. Я поболтал с ним немного, пока мисс Уэст не приказала ему убраться и не послала сказать мистеру Пайку, что ей нужен настоящий матрос.

Стив Робертс впервые видит море. Как он попал из западных скотопромышленных штатов в Нью-Йорк, он мне не рассказал, как не рассказал и того, каким образом нанялся на «Эльсинору». Но как бы то ни было – он здесь теперь не «моряк верхом на лошади», а «ковбой на море». Он низенького роста, но очень крепко сложен. Его плечи очень широки, мускулы выступают под рубахой. При этом у него тонкая талия и худое лицо со впалыми щеками. Впрочем, это не от болезни или слабого здоровья. Хотя он и новичок на море, Стив Робертс умен и сообразителен… да и хитер. У него манера смотреть прямо в глаза тому, с кем он разговаривает, с самым простодушным видом, а между тем в эти-то минуты я и ощущаю какую-то хитрость с его стороны и не могу избавиться от этого впечатления. Но, если бы что-то случилось, на этого человека можно рассчитывать. По своим манерам он напоминает ту троицу, которую так моментально невзлюбил мистер Пайк – Кида Твиста, Нози Мёрфи и Берта Райна. И я уже заметил, что в промежутках между вахтами Стив Робертс довольно тесно общается с этим трио.

Второй матрос, которого мисс Уэст отвергла после пятиминутного молчаливого наблюдения за его работой, был Муллиган Джекобс, человечек с искривленным позвоночником. Но прежде, чем она отправила его прочь, случилось нечто, в чем был замешан и я. Я находился в каюте, когда Муллиган

Джекобс пришел работать, и я не мог не заметить пораженного, жадного взгляда, который он бросил на мои большие книжные полки. Он подходил к ним с таким видом, с каким вор подходил бы к тайным сокровищам; и как скупец ласкает взглядом золото, так Муллиган Джекобс любовался заголовками книг.

И что у него за глаза! Весь яд, вся горечь, которыми, по словам мистера Пайка, обладал этот человек, выражались в его глазах. Это были маленькие, бледно-голубые глаза, пронизанные пламенем. Его воспаленные веки еще больше усиливали жестокий и холодный огонь зрачков. Этот человек по природе своей был ненавистником, и я скоро узнал, что он ненавидел все на свете, кроме книг.

– Вы бы хотели почитать что-нибудь? – гостеприимно спросил я.

Вся ласковость, с какой он смотрел на книги, исчезла, когда он повернул голову, чтобы взглянуть на меня, и прежде чем он заговорил, я уже знал, что он ненавидит и меня.

– Ведь это возмутительно, не так ли? Вы, со здоровым телом, с бесчисленными слугами, которые таскают за вами такую тяжесть, как эти книги, и я, с искривленной спиной, которая вливает адское пламя в мои мозги!

Как я могу передать ту страшную ядовитость, с которой он произнес эти слова! Я знаю только, что вид мистера Пайка, прошаркавшего в это время мимо моей открытой двери, придал мне крайне приятное облегчение и чувство безопасности. Быть в каюте наедине с этим человеком похоже было на то, как если бы я был заперт в клетке с тигром. Злоба, что-то дьявольское и, более всего, бездна жгучей ненависти, с которыми этот человек смотрел на меня, были в высшей степени неприятны. Клянусь, я испытал страх – не продуманную осторожность, не робкое опасение, а слепой, панический, безумный ужас. Злобность этого человека пахла кровью; она не нуждалась в словах для своего выражения; она исходила от него, от его окаймленных красными веками горящих глаз, от его морщинистого, исковерканного лица, от его искривленных рук с обломанными ногтями. И все же в этот самый момент инстинктивного ужаса и отвращения я чувствовал, что мог одной рукой схватить за горло это исковерканное существо и вытряхнуть из него его исковерканную жизнь.

Но эта мысль меня не слишком успокаивала – не более, чем она была бы успокоительна для человека, находящегося в норе очковых змей или стоножек, потому что прежде чем он раздавил бы их, они впустили бы в него свой яд. Так было со мной в присутствии этого Муллигана Джекобса. Страх мой перед ним был страхом перед отравленным его ядом. Я ничего не мог с этим поделать. У меня было видение – черные, обломанные зубы, которые я видел у него во рту, впиваются в мое тело, отравляют меня, разъедают своим ядом, уничтожают.

Одно было совершенно ясно: в нем самом страха не было. Он абсолютно не знал страха. Он был так же лишен его, как зловонная слизь, на которую иногда наступаешь в кошмаре. Господи, Господи, вот чем был этот человек – кошмаром!

– Вы часто страдаете? – спросил я, стараясь взять себя в руки, призывая на помощь все свое сочувствие.

– Постоянно ощущаю пламя в мозгу, жгучее пламя, которое горит и горит, – отвечал он. – Но по какому проклятому праву у вас есть все эти книги и время, чтобы их читать? Целые ночи, чтобы читать их и упиваться ими, когда мой мозг в огне, и я несу вахту за вахтой, и мой искривленный позвоночник не позволяет мне перенести и полусотни книг?

«Еще один сумасшедший», – решил я, но тотчас же должен был изменить это мнение, потому что, думая пошутить с безумным мозгом, спросил его, какие именно полсотни книг он носит с собой и каких авторов предпочитает. В библиотеке, как он мне сказал, прежде всего имеется полное собрание сочинений Байрона. Затем весь Шекспир, а также весь Броунинг в одном томе. Кроме того, у него было с полдюжины книг Ренана, один том Лекки, «Мученичество человека» Уинвуда Рида, кое-что Карлейля и восемь-десять романов Золя. Золя не сходил у него с языка! Хотя первым его любимцем был Анатоль Франс.