Мятеж на «Эльсиноре»

Лондон Джек

Он замолчал и добрых полминуты смотрел на меня с торжествующим видом.

– Мистер Патгёрст, я слышал, вы пишете. И когда мне в агентстве сказали, что вы собираетесь идти с нами пассажиром, я решил непременно пойти посмотреть вашу пьесу. Ну, о пьесе я сейчас ничего не скажу. Но я хочу вам только сказать, что вы, как писатель, соберете массу материала за это плавание. Ад вспыхнет, поверьте мне, и вот тут перед вами стоит пес, который сыграет в этом большую роль. Некоторый интерес для вас представит и такой старый чурбан, как я…

Глава XV

Как я спал! Спасибо мисс Уэст. Это она вернула мне чудесный нормальный сон! Почему капитан Уэст или мистер Пайк, оба такие опытные люди,

не смогли определить моей «болезни»? А Вада? Но нет, для этого потребовалась мисс Уэст. И снова я стараюсь разгадать женщину. Это как раз такой случай из тысячи других, который приковывает к женщине внимание мыслителя. Они – поистине матери и ангелы-хранители рода человеческого.

Как бы я ни иронизировал по поводу ее полнокровного довольства жизнью, я не могу не преклониться перед ней за то, что она вернула меня к жизни. Практичная, разумная, упрямая, устроительница гнезда и комфорта, обладающая всеми приводящими в ужас атрибутами слепоинстинктивной матери человеческого рода, – и все же я, должен сознаться, очень признателен судьбе за то, что она находится с нами. Если бы ее не было на «Эльсиноре», я бы в настоящее время так переутомился бы от недостатка сна, что уже грыз бы самого себя и выл, став таким же безумцем, как любой из нашей кучки сумасшедших. И вот мы приходим к ней – к вечной загадке: женщине. Может случиться, что мы не в состоянии будем существовать вместе с ней, но неоспоримо, как и в старое время, что мы не можем существовать и без нее. Но в отношении мисс Уэст я питаю одну горячую надежду – именно, что она не суфражистка. Это было бы уж слишком.

Капитан Уэст может быть самураем, но он в то же время человек. Он был по-настоящему взволнован сегодня утром, хотя со свойственной ему сдержанностью выражал сожаление по поводу нападения насекомых на мои каюты. Он, по-видимому, очень гостеприимен и чувствует, что я на «Эльсиноре» его гость и, хотя он равнодушен к команде, он не равнодушен к моему комфорту. Из немногих слов, которыми он выражал свое сожаление, видно, что он себе простить не может небрежного отношения к моей «болезни». Да, капитан Уэст настоящий, живой человек. Разве же он не отец своей нежной, дикой, стройной дочери?

– Слава Богу! Это улажено, – воскликнула мисс Уэст сегодня утром, когда я сказал ей, как чудесно спал.

И затем, позабыв, отбросив этот кошмарный эпизод с клопами, как совершенно ликвидированный, она добавила:

– Пойдемте смотреть цыплят!

И я сопровождаю ее по паутинной лесенке на крышу средней рубки, чтобы взглянуть на одного петуха и четыре дюжины жирных кур в судовом курятнике.

Когда я шел позади нее, с удовольствием глядя на ее живую, эластичную походку, я не мог не подумать о том, как, переезжая на буксире из Балтиморы, она обещала не надоедать мне и не требовать, чтобы я ее занимал.

– Пойдемте смотреть цыплят! – О, какое чисто женское чувство собственности в этом простом приглашении! Может ли что-нибудь превзойти в дерзости свивающую гнездо, населяющую планету самку – женщину? – «Пойдем смотреть цыплят!» – О да, может быть, матросы на баке и закоренелые негодяи, но я могу уверить мисс Уэст, что здесь, на юте, имеется один пассажир мужского пола, который не женат и решивший никогда не жениться, который является таким же закоренелым искателем приключений на матримониальном море. Просматривая в уме свой перечень, я вспоминаю, по крайней мере, нескольких женщин с б'oльшими данными, чем у мисс Уэст, которые пели мне свою песню пола, но не смогли избежать крушения.

Перечитывая то, что я написал, я замечаю, как морская терминология прокралась в мой мыслительный процесс. Я невольно думаю морскими терминами. Еще я замечаю избыток превосходных степеней. Но ведь на «Эльсиноре» все – в превосходных степенях. Я постоянно

ловлю себя на выискивании точных и подходящих выражений. И постоянно сознаю, что мне это не удается. Например, всех слов во всех словарях мира не хватило бы для того, чтобы передать, насколько ужасен Муллиган Джекобс.

Но вернемся к цыплятам. Несмотря на все предосторожности, очевидно, им пришлось тяжко за время последних бурь. Так же очевидно, что мисс Уэст не забывала о них даже во время своей морской болезни. По ее указаниям буфетчик установил в большом курятнике маленькую керосиновую печку, а сейчас она вызвала его на крышу, проходя к кубрику, чтобы дать ему дальнейшие инструкции относительно их кормления.

Где отруби? Им необходимы отруби. Он этого не знал. Мешок с отрубями затерялся среди разнообразных запасов, но мистер Пайк обещал прислать после полудня двух матросов, чтобы разобрать склад и разыскать этот мешок.

– Побольше золы, – говорила она буфетчику. – Не забывайте. И если курятник не будет ежедневно вычищен, доложите мне. И давайте им только чистый корм – никаких порченых отбросов, помните это. Сколько было вчера яиц?

Глаза буфетчика светились восторгом, когда он ответил, что вчера было девять штук, а сегодня он рассчитывает на целую дюжину.

– Бедняжки! – сказала мне мисс Уэст. – Вы не можете себе представить, как дурная погода сказывается на их кладке. – Она снова обернулась к буфетчику. – Помните, наблюдайте за ними и заметьте, какие куры не несутся, и режьте их первыми. И спрашивайте меня каждый раз перед тем, как их резать.

Я почувствовал себя заброшенным здесь, на крыше, пока мисс Уэст рассуждала с китайцем о курах. Но зато это давало мне возможность наблюдать за ней. Продолговатый разрез ее глаз подчеркивает спокойствие взгляда – разумеется, с помощью темных бровей и ресниц. Я снова отметил теплый серый цвет ее глаз. И я начал разбирать, определять ее. Физически она – представительница лучшего типа женщин старинной Новой Англии. Никакой худобы, ни признаков вырождения, полное здоровье и сила, и в то же время ее нельзя было бы назвать богатыршей.

Она – воплощение жизненности. Когда мы вернулись на корму, и мисс Уэст ушла вниз, я обратился к мистеру Меллеру со своей обычной шуткой: – Ну, что, О’Сюлливан еще не купил сапоги Энди Фэя?

– Нет еще, мистер Патгёрст, – последовал ответ, – хотя он чуть-чуть не получил их сегодня рано утром. Пойдемте со мной, сэр, я вам что-то покажу.

Без дальнейших пояснений помощник повел меня по мостику, через среднюю и переднюю рубку. Глянув отсюда на люк номер первый, я увидел двух японцев, иглами и бечевкой зашивавших в парусину сверток, несомненно заключавший в себе человеческое тело.

– О’Сюлливан пустил в ход свою бритву, – сказал мистер Меллер.

– И это Энди Фэй? – воскликнул я.

– Нет, сэр, это не Энди. Это один голландец. Его имя, по спискам, Христиан Джесперсен. Он попался по пути О’Сюлливану, когда тот шел за сапогами. Это и спасло Энди. Энди оказался более подвижен. Джесперсен не мог спастись от самого себя, тем более – от О’Сюлливана. Вон там сидит Энди.

Я проследил за взглядом мистера Меллера и увидел смуглого пожилого шотландца, скорчившегося па перекладине и курившего трубку. Одна рука у него была на перевязи, на голове – повязка. Рядом с ним скорчился Муллиган Джекобс. Они составляли хорошую пару: у обоих голубые и у обоих недобрые глаза. И оба они выглядели одинаково исхудавшими. Нетрудно было заметить, что они с самого начала плавания почувствовали свое родство в злобности. Я знал, что Энди Фэю шестьдесят три года, хотя на вид ему казалось все сто; но Муллиган Джекобс, которому было только около пятидесяти, восполнял разницу лет адским пламенем ненависти, горевшим в его лице и глазах. Я старался угадать, сидел ли он рядом с раненым из сочувствия к нему, или же чтобы в конце сожрать его.