Мятеж на «Эльсиноре»

Лондон Джек

В этот миг мистер Меллер или, вернее, Сидней Вальтгэм сделал, несмотря на свои пятьдесят лет, то, что мог бы сделать только моряк. Он боком перелез через перила мостика, поймал болтающийся взад и вперед привод крюйс-стеньги и легко опустился на крышку люка номер третий. Но он не остановился там. Он побежал по люку и через дверь своей каюты проник в среднюю рубку палубы.

И так велика была сила страсти мистера Пайка, что на одно мгновение он замер на месте, как сомнамбула, тыльной стороной руки протер себе глаза и только теперь, казалось, начал просыпаться.

Но второй помощник побежал в свою каюту отнюдь не для того, чтобы найти там убежище. Через момент он появился с тридцатидвухзарядным Смитом-и-Вессоном в руке и сразу же начал стрелять.

Мистер

Пайк снова стал самим собой, и я видел, как он призадумался, выбирая между двумя побуждениями, которые бушевали в нем. Первый импульс подсказывал – перепрыгнуть через перила мостика и броситься вниз на стрелявшего в него человека. Второй – подсказывал отступить. Он отступил. И в то время как он отступал по узкому мостику, начался мятеж. Артур Дикон на крюйс-марсе подался вперед и пустил свою железную свайку в спасающегося старшего помощника. Свайка, падая вниз, сверкнула на солнечном свете. Она упала в двадцати шагах от мистера Пайка и едва не задела Поссума, испуганного выстрелами и дико метавшегося взад и вперед. Свайка своим острым концом с такой силой упала на деревянный мостик, что, вонзившись в его обшивку, уже не двигаясь, еще долго сильно вибрировала.

Сознаюсь, что я не был в состоянии заметить и десятой части того, что произошло в течение ближайших минут. Как я ни стараюсь собрать воедино все то, что случилось, я знаю, что пропустил многое. Знаю, что люди, работавшие наверху у бизани, спустились вниз, на палубу, но я не видел, как они спускались. Знаю, что второй помощник разрядил все свои обоймы, но я не слышал всех выстрелов. Знаю, что Ларс Якобсен оставил штурвал и на своих разбитых, еще не заживших от ран ногах, прихрамывая, быстро спустился вниз по лестнице, побежал по корме и очутился впереди меня. Знаю, что он должен был прихрамывая бежать на своих больных ногах, знаю, что я должен был видеть его, но клянусь, у меня не осталось никакого впечатления, что я действительно видел его.

Я слышал топот людей, бежавших с бака вдоль главной палубы. И я также видел, как мистер Пайк спрятался за стальной мачтой. Точно так же, когда второй помощник маневрировал, желая попасть на поверхность люка номер третий для того, чтобы сделать последний выстрел, мистер Пайк шмыгнул за угол командной рубки и пустился назад вниз, по направлению к маленькому люку. И я действительно слышал этот последний, безрезультатный выстрел, как слышал и свист пули, рикошетом отскочившей от стальной стенки рубки.

Что касается меня самого, то я не двигался с места. Я очень хотел все видеть. Возможно, из-за недостатка мужества или же опыта в таких делах я не принимал никакого участия в событиях, которые так быстро разыгрывались на моих глазах. Как бы там ни было, я не оставлял своей позиции на краю кормы и продолжал смотреть. Я был единственным человеком на юте, когда на него устремились мятежники во главе со вторым помощником и тремя висельниками. Я видел, как они поднимались по лестнице, но мне не пришло в голову воспрепятствовать им в этом. И я правильно сделал, потому что в противном случае был бы убит за противодействие, а остановить бунтовщиков не смог бы. Я был один на юте, и матросы пришли в полное замешательство, не видя там врагов. Проходя мимо, Берт Райн едва не зацепил меня своим складным остро отточенным ножом, который он держал в правой руке. Но затем (я знаю, что в данном случае я совершенно верно определил ход его мыслей) он нелестно для меня определил мою персону как совсем не стоящую внимания и побежал дальше.

Именно теперь меня поразило отсутствие здравого смысла в каждом из них, отсутствие плана в их действиях. Мятеж до того внезапно захватил корабельную команду, что даже сами матросы почти не выходили из состояния замешательства. Например, в течение всех тех месяцев, что мы покинули Балтимору, ни днем, ни ночью, даже тогда, когда оснащали дополнительные тали, не было такого момента, чтобы у штурвала не стоял рулевой. Вся команда настолько привыкла к этому, что буквально была

поражена ужасом при виде брошенного руля. Матросы на мгновение остановились, чтобы взглянуть на него. Затем Берт Райн что-то быстро приказал итальянцу Гвидо Бомбини, и тот побежал к штурвалу, обогнув рулевую будку. Тот факт, что итальянец завершил круг, доказал, что за будкой никого не было.

И опять я должен сознаться, что в быстром напоре событий мне удалось увидеть очень немного. Я знал, что большинство членов команды по трапу взбираются на корму, но я не видел этого. Я следил за кровожадной группой, находящейся позади, у штурвала, и обратил внимание на весьма важную вещь: Берт Райн, висельник, а не второй помощник отдавал приказания, и все ему повиновались.

Он сделал знак еврею Исааку Шанцу, который еще раньше был ранен О’Сюлливаном, и Шанц направился по ширборду к правой двери командной рубки. Пока это продолжалось (не больше секунды), Берт Райн осторожно осматривал лазарет через открытый маленький люк.

Исаак Шанц распахнул настежь дверь командной рубки. Все происходило в таком стремительном темпе! В ту самую минуту, как он дернул железную дверь, огромный двухфутовый нож, мясницкий секач, блеснул в сморщенной желтой руке и опустился на еврея. Он миновал голову и шею и опустился на верхушку левого плеча.

Все при этом отпрянули, а еврей отлетел к борту, правой рукой зажимая рану. Я заметил при этом хлынувшую между его пальцами темную кровь. Берт Райн бросил свое исследование маленького люка и вместе со вторым помощником, который все еще не выпускал из рук разряженного Смита-и-Вессона, прыгнул в толпу, собравшуюся у двери командной рубки. О мудрый, ловкий, осторожный старый китаец-буфетчик! Он не показывался. Тяжелая дверь раскачивалась взад и вперед в такт качке «Эльсиноры», и ни один человек не догадывался, что там, внутри, с этим поднятым кверху тяжелым ножом засел буфетчик. А пока они колебались и не отрывали глаз от отверстия двери, которая то открывалась, то снова закрывалась, началась стрельба из маленького люка, который находился между командной рубкой и штурвалом. Там был мистер Пайк со своим 44-автоматическим кольтом.

Были еще выстрелы, но стрелял не он. Я знаю, что слышал их, но не знаю, кто стрелял. Все находилось в состоянии полного расстройства и неразберихи. Доносилось очень много выстрелов, и сквозь гам и суматоху я слышал ежеминутно возобновляющиеся, однообразные выстрелы из кольта 44.

Я видел итальянца Мике Циприани, судорожно сжавшего свой живот и медленно опустившегося на палубу. Карлик, японец-полукровка, клоун в жизни, пританцовывая и скаля зубы, гримасничая и истерически хихикая, бросился наутек вниз через корму и скатился с трапа. Никогда до сих пор я не видел более разительного примера массовой психологии. Карлик, самый нестойкий из всей этой толпы, своей неустойчивостью вызвал отступление и всех мятежников. В тот самый момент, когда под непрестанными выстрелами из автоматического пистолета в руках первого помощника пал духом и отступил Карлик, за ним тотчас пали духом и потянулись все остальные. Наименее уравновешенный из всех, он перевесил!

Шанц, сильно истекавший кровью, стал одним из первых, последовавших за Карликом. Я видел Нози Мёрфи, остановившегося на сравнительно долгое время для того, чтобы метнуть свой нож в мистера Пайка. Нож стремительно полетел, с металлическим звоном стукнулся об одну из медных шпиц штурвала и упал на палубу. Второй помощник с пустым револьвером и Берт Райн со своим складным ножом пронеслись бок о бок мимо меня.

Мистер Пайк появился из маленького люка и случайным выстрелом уложил на месте Билля Квигли, одного из «каменщиков», упавшего к моим ногам. Последним ушел с кормы мальтиец-кокни, остановившийся на верхней ступеньке трапа взглянуть на мистера Пайка, который внимательно прицеливался, держа в руках автоматический револьвер. Тогда мальтиец, пренебрегая трапом, спрыгнул с кормы на палубу. Но кольт только щелкнул. Его последняя пуля уложила Билля Квигли. И корма была наша.