Мятежник

Корнуэлл Бернард

– Вы и правда убили трех человек?

Траслоу бросил на него странный взгляд, будто не понял, зачем вообще задавать подобные вопросы.

– Как минимум, - презрительно ответил он.
– А что?

– И что чувствуешь, когда убиваешь человека?
– спросил Старбак. На самом деле он хотел спросить, почему и как Траслоу совершил эти убийства, и пытался ли кто-нибудь призвать его к ответу, но вместо этого задал дурацкий вопрос про чувства.

Траслоу посмеялся над этим интересом.

– Что чувствуешь? Иисусе, парень, временами от тебя больше шума, чем от разбитого горшка. Что чувствуешь? Сам узнаешь, парень. Иди и убей кого-нибудь, тогда сам ответишь мне на этот вопрос, - Траслоу пришпорил лошадь, у него вызвал отвращение тот нездоровый интерес, с которым Старбак задал этот вопрос.

Той ночью они встали лагерем на мокром холме над небольшим поселением, чьи горящие плавильные печи мерцали, как врата преисподней, и им пришлось вдыхать вонючий дым от сжигаемого угля, доходивший до вершины холма. Старбак не мог заснуть.

Он сел рядом с часовыми, дрожа от холода и мечтая, чтобы дождь наконец-то прекратился. Он поужинал своей порцией вяленого мяса и намокшего хлеба с тремя другими офицерами. Фалконер был в чуть лучшем расположении духа, чем в предыдущие ночи, даже найдя в неудаче рейда кой-какие утешительные стороны.

– Может, нас и подвел порох, - сказал он, - но мы показали, что можем быть опасны.

– Это верно, полковник, - преданно ответил Хинтон.

– Им придется приставить охрану к каждому мосту, - объявил полковник, - а человек, охраняющий мост, не сможет вторгнуться на Юг.

– И это верно, - бодро согласился Хинтон.
– И им может понадобиться много дней, чтобы убрать тот паровоз с путей. Он ужасно глубоко увяз.

– Так что это не было провалом, - добавил полковник.

– Отнюдь нет!
– капитан Хинтон был решительно оптимистичным.

– И послужило отличной тренировкой для наших разведчиков-кавалеристов, - посчитал полковник.

– Именно так, - Хинтон улыбнулся Старбаку, пытаясь вовлечь и его в эту более дружелюбную атмосферу беседы, но полковник лишь нахмурился.

Теперь, по мере наступления ночи, Старбак всё глубже погружался в отчаяние, свойственное юности. Дело было не только в отчужденности Вашингтона Фалконера, которая его угнетала, но и в осознании того, что его жизнь пошла совершенно не в том направлении.

Тому были оправдания, возможно, и вполне достойные, но в глубине души он понимал, что сбился с пути. Он покинул свою семью и церковь, даже собственную страну, чтобы жить среди незнакомых людей, а привязанность к ним не проникла настолько глубоко и не была настолько сильной, чтобы дать ему какую-нибудь надежду.

Вашингтон Фалконер был человеком, чье яростное неодобрение было таким же сильным, как вонь из плавильных печей. Траслоу был союзником, но сколько это еще продлится? И что у Старбака общего с Траслоу?

Траслоу со своими людьми мог воровать и убивать, но Старбак не мог представить, что и он станет этим заниматься, а что до остальных, таких как Медликотт, то они ненавидели Старбака, за то что он выскочка-янки, незнакомец, пришлый, любимчик полковника, превратившийся теперь в козла отпущения.

Старбак дрожал под дождем, притянув колени к груди. Он чувствовал чудовищное одиночество. Так что же ему делать? Дождь монотонно лил, а за его спиной топтались привязанные лошади. Дул холодный ветер, поднимающийся от поселка с его мрачными плавильными печами и рядами однообразных домов.

Огонь от печей освещал здания зловещим мерцанием, а на склоне между ним и поселком сквозь дым выступали замысловатые силуэты деревьев, образуя непроходимый клубок перекрученных черных ветвей и срубленных стволов. Это настоящая дикость, подумал Старбак, а за ней находилось лишь пламя ада, и мрачный ужас этого склона показался ему прообразом собственного будущего.

Отправляйся домой, говорил он себе. Настало время признать, что ты был неправ. Приключение окончено, и пора вернуться домой. Из него сделали дурака, сначала Доминик, а теперь эти виргинцы, не любившие его за то, что он был северянином. Он должен ехать домой. Он все равно может стать солдатом, даже должен им стать, но будет драться за Север.

Будет сражаться за "Доблесть прошлого" - флаг США, за продолжение славного столетия американского прогресса и благопристойности. Он отбросит лицемерные аргументы тех, кто притворялся, что дело не в рабстве, а вместо этого присоединится к крестовому походу за правое дело. И внезапно он вообразил себя крестоносцем с красным крестом на белом плаще, галлопирующим по залитым солнцем равнинам истории, чтобы победить самое большое в мире зло.

Он отправится домой. Он должен уехать туда ради собственного блага, потому что иначе запутается в клубке мрачной дикости.

Он пока не представлял, как ему удастся добраться до дома, и несколько яростных мгновений раздумывал над идеей схватить лошадь и просто убраться с этого холма, правда, лошади были привязаны, и полковник Фалконер, опасаясь преследования кавалерией северян, настоял на том, чтобы выставить часовых, которые наверняка бы остановили Старбака.

Нет, решил он, он подождет, пока они не доедут до Фалконера, а там поговорит с Вашингтоном Фалконером начистоту и признается в своем разочаровании и неудачах, а потом попросит, чтобы тот помог ему добраться до дома. Ему казалось, что во время перемирия корабли плавают вверх по реке Джеймс, а Фалконер наверняка поможет ему найти место на борту одного из них.

Он посчитал, что принял решение и был доволен правильным выбором. Он даже немного поспал, проснувшись с посвежевшим взглядом и радостью на сердце, чувствуя себя Христианином из "Путешествия пилигрима в Небесную Страну", будто разом избежал и Ярмарки Суеты, и Топи Уныния и направляется прямиком в Небесный Град [7].

Спустя день группа, участвовавшая в рейде, достигла долины Шенандоа и пересекла ее, а на следующее утро они спустились с Голубого хребта под ясным небом и теплым ветерком. Остатки белых облаков сдуло на север, по зелени тучных полей мелькали их тени.