На далеких рубежах
Шрифт:
– - Налей, Николаша!
Телюков налил немного, но, заметив, что одноглазый недовольно поморщился, добавил еще.
– - За твое здоровье, Николаша!
– - Он выпил и даже не поморщился, аппетитно крякнул и понюхал корочку хлеба.
Телюков поднес кружку старику. Тот, прежде чем взять ее, вытер жирные пальцы о лоснящуюся фуфайку и вопросительно поглядел на одноглазого, как бы испрашивая разрешения.
– - Пейте, пейте, дедушка!
– - предлагал старику Телюков.
Старик огладил бороду, выпил, причмокнул и тоже крякнул
Сам Телюков пить не стал. Но как только он собрался спрятать флягу, одноглазый поймал его за руку и умоляюще протянул:
– - Не руш... Дай еще глотнуть. Не скупись! Ух, вкусен! Хочешь, я тебе за него целую козу отвалю?
– - Простите... как вас величать?
– - Антоном зови меня.
Услышав это имя, Телюков невольно вздрогнул и едва не выронил флягу. Только теперь он обратил внимание на то, что лицо у одноглазого было как бы поклевано -- все в оранжево-синих пятнах. Это, несомненно, следы дроби. Неужели?.. У него прямо дыхание остановилось...
– - Так вы... Ага, Антоном вас звать?
– - Телюков не сразу овладел собою.
– - Я, видите ли... спирт этот мне еще нужен... Но если вы... Ну, ладно, берите. Да берите всю флягу. Там уже немного и осталось.
Не то от жадности, не то боясь, что летчик вдруг передумает, одноглазый тут же опорожнил ее одним духом. Он хотел что-то сказать, но только хлопал глазом не в силах передохнуть.
– - Закусите.
Антон отрицательно замахал рукой:
– - Нет, нет! Закусишь -- выпивки как не бывало... То ли пил, то ли не пил -- не разберешь.
– - Трезвый у вас рассудок, -- пошутил Телюков и, чтобы окончательно убедиться, что передним тот самый Антон, в которого Нина пальнула из ружья, спросил: -- Что это у вас с лицом? Медведь лапу приложил, что ли?
– - Нет.
– - Рысь?
– - Баба.
– - Баба? Это как же?
– - Девка.
– - Да ну?
– - наигранно удивился Телюков.
– - Из ружья, каналья... А девка!.. Эх, девка! Слушай, летчик, ты еще таких не видывал. Его дочь, -- он указал на старика.
– - Ну, ну, интересно!
– - Ох, девка!
– - продолжал Антон, ударив себя в грудь.
– - Вот она у меня где, окаянная! В руках держал, да недодержал. Убегла. Но я найду ее! Из-под земли достану! Либо моей будет, либо укорот ей дам! Вздерну на суку. И его, -- он опять махнул рукой в сторону старика, -- его тоже вздерну, как собаку. О, ты, брат, меня не знаешь! Повешу!
У пьяного постепенно развязывался язык.
С трудом сдерживаясь, Телюков внимательно слушал.
– - Ей-богу, повешу! Эй, Самсоныч, слышишь?
– - И он гадко выругался.
– Говори! Приведешь ее сюда? А не приведешь -- болтаться тебе на суку... Слышишь?
Старик сидел, скрестив ноги, и, казалось, совершенно не реагировал на угрозы. Он, видимо, привык к ним, а может, все уже было ему безразлично.
Одноглазый поднялся пошатываясь на нетвердых ногах.
– - Где Нина?
– -
– - Куда ты ее упрятал?
Он был страшен, этот одноглазый, хмельной человек, и Телюков пожалел, что напоил его. Вскочив с места, он твердо и решительно сказал:
– - Прошу не оскорблять старого человека.
– - Все равно повешу...
– - Успокойтесь, слышите?!
– - Ты!..
– - единственный глаз Антона постепенно наливался кровью.
– Эх, ты... девка... Люблю... Ей-богу, люблю больше жизни... Королева!
Он метался по хижине в бессильной ярости, потом неожиданно упал, зарылся в листву, как дикий кабан, и вскоре захрапел.
А Нинин отчим сидел у огня все так же неподвижно, лениво пожевывая беззубыми челюстями полусырое мясо. Подбросит в огонь дров, сметет рукавом листья у костра и снова жует.
Телюков, подкрепившись козлятиной, начал присматриваться, где бы поудобнее устроиться. Он наскреб листьев и сухих прутьев, вымостил себе ложе в противоположном углу и, ослабив ремень, лег, повернувшись лицом к одноглазому.
– - Ложитесь и вы, папаша!
– - окликнул он старика.
Тот поднял голову и отрицательно покачал головой.
Ясно: спать старику не разрешалось.
Интересно, узнает ли когда-нибудь этот бородач, что он ночевал в таежной хижине со своим зятем? Пожалуй, не узнает. Конечно, если бы старик не был глуховат и если бы не его рабская покорность одноглазому, Телюков рискнул бы -- поведал ему о Нине. Но в данном случае лучше было молчать. Начнешь рассказывать, одноглазый услышит, и тогда могут возникнуть крупные неприятности. Пускай лучше все остается в тайне.
В течение дня экспедиция техник-лейтенанта Гречки, разбившись на три группы, обошла всю зону вынужденного катапультирования, выпустила в воздух не менее тридцати ракет и, не добившись никаких результатов, направилась в ближайшее село Коряковку на ночлег.
Солдаты возвращались уставшие и голодные. Да и сам Гречка едва держался на ногах. Собирались в помещении сельсовета. Поужинали и легли спать, забравшись в спальные мешки.
Дальнейший план был таков: поднять утром жителей села, прочесать еще раз зону и, если не удастся найти Телюкова, живого или мертвого, идти в горы, в тайгу и там продолжать поиски. Гречка склонялся к мысли, что летчик не попал в обозначенную зону, перелетел ее, пока готовился к катапультированию.
Примостившись на столе у окна, Гречка прислушивался к завыванию бури. Тоскливо и тревожно было на душе. Не везет ему! Не первый раз уже разыскивает он летчиков. Дважды приходилось бродить так же в Каракумах. Правда, хоронить еще никого не хоронил, но, очевидно, на сей раз придется... Что-то не припоминает он случая, чтобы кто-нибудь когда-нибудь катапультировался ночью в такую пургу...
Одним словом, долетался Телюков. А еще на Марс собирался... И дался же ему этот Марс! Пускай бы себе мигал там, в космосе.