На исходе дня. История ночи
Шрифт:
Особенно серьезным преступлением считалась ночная кража со взломом. При Тюдорах она стала одним из первых преступлений, исключенных из списка тех нарушений закона, которые позволяли преступнику избежать смертного приговора. В графстве Мидлсекс во второй половине XVI века более четырех пятых осужденных за ночные грабежи были приговорены к повешению. Повешение или пожизненная каторга — вот обычные наказания за то же преступление во Франции. Ассамблеи американских колоний сохранили английское право без существенных изменений. В 1715 году в Массачусетсе, где пуритане поначалу не хотели вводить высшую меру наказания для тех, кто посягнул на чужое имущество, правительство объявило ночную кражу со взломом тяжким преступлением, наказуемым смертью, даже если вор попался впервые62.
Только одно деяние, совершенное ночью, могло получить снисхождение в суде: убийство забравшегося в дом постороннего. Самые ранние своды законов, от «Двенадцати таблиц» и эдикта короля Ротари середины VII века до «Кутюмов Бовези» 1283 года, признавали этот основной принцип, равно как Августин Блаженный и английское законодательство. То, что днем считалось убийством, пусть даже жертвой оказывался забравшийся в дом неизвестный, ночью признавалось вполне оправданной самозащитой. Поэтому в 1743 году прокурор Женевы отказался предать суду крестьянина, застрелившего вора-взломщика. Генеральный прокурор не только процитировал Моисеевы законы, но и объяснил, что крестьянин никак не мог ночью определить, что на уме у человека, забравшегося к нему в дом, — воровство или убийство. «В дневное время, — рассуждал корреспондент London Magazine в 1766 году, — наверное, можно было бы догадаться, кто он [вор] такой, и предположить, что он намеревался только украсть, но не убить. В этом случае, — объяснял автор, — человеку следует не самостоятельно наказывать вора, а доставить его в магистрат». Ночью же дела обстояли иначе: «Тогда хозяин дома не мог знать ни кто курсив мой. — А. Р. Э.) этот человек, ни надеяться на помощь других»63.
Нет ничего удивительного в том, что процедура судебных разбирательств и суровость наказания, а по сути — основные права и привилегии горожан менялись в зависимости от времени суток. Наступление темноты усиливало необходимость обеспечения общественного порядка. Французский прокурор в 1668 году сетовал, что двух воров из Льежа приговорили всего лишь к повешению: «Общественная безопасность в ночные часы настолько важна, что следовало бы их колесовать». Ночь позволяла преступнику оставаться незамеченным, но мешала честным людям, особенно если они спали, постоять за себя или прибегнуть к помощи соседей. Воровство, совершаемое ночью, есть, несомненно, воровство с отягчающими обстоятельствами, — утверждал шотландский прокурор, — потому что люди после наступления темноты наиболее беззащитны». В случае кражи со взломом лунный свет, в отличие от дневного света, не смягчал тяжести преступления, даже если была известна личность взломщика. Сэр Уильям Блэкстоун заявлял в 1769 году: «Пагубность преступления происходит не столько оттого, что оно совершается в темноте, сколько оттого, что оно содеяно в глухую ночь, когда все мироздание, кроме злодеев и хищников, отдыхает, когда сон уже разоружил хозяина и его крепость сделалась беззащитною»64.
Таково было положение дел. Вплоть до описываемой эпохи большинство людей оставались с ночью один на один, противостоя преступлениям и другим напастям в лучшем случае при помощи домочадцев и соседей. Несмотря на неуклонное укрепление государственной власти, ночь не поддавалась ее влиянию. Принимая это во внимание, законы Нового времени тщетно пытались удержать преступников от использования естественных преимуществ ночи. Без поддержки дневных институтов управления власти, чтобы сдерживать чрезмерные проявления насилия, полагались на репрессивные меры.
Но толку было немного. В середине XVIII века некий лондонец жаловался на «адские полчища», которые «производят опустошения на наших улицах» и «захватывают власть в городе каждую ночь». То же самое наблюдалось в Париже. Один правовед писал в 1742 году: «Никто не выходил из дому после десяти вечера», хотя к тому времени к городскому ночному дозору добавилась и профессиональная охрана (garde). Вместо добропорядочных горожан по главным улицам шатались преступники с дубинами, прозванные «скотобойцами» (assommeurs). Следует, впрочем, отметить, что при отсутствии дозорных и примитивного освещения городская жизнь была бы намного хуже. Итак, ночь не поддавалась влиянию властей, что было проявлением законов природы, которые ни суды, ни констебли не могли преодолеть. Неизменный фатализм, основанный на ощущении всемогущества Господа и тленности человеческой жизни, окрашивал образ мыслей чиновников. Отсюда знаменитый псалом, начертанный на старинном здании датского города Ольборга: «Если город не хранит Господь, зря стоит дозорный на посту»65.
Глава четвертая
Мой дом — моя крепость
Безопасность жилища
I
Божьей милостью мы счастливо добрались до дому еще до захода солнца.
Задолго до того часа, когда закрывались городские ворота, природа давала человеку понять, что день отступает. Для многих семей вовсе не часы, а окружающий сельский пейзаж передавал пульс каждого дня жизни. С точностью матери-природы могли соперничать лишь колокола приходской церкви, звонившие с равными промежутками в течение дня. О наступлении вечера свидетельствовали бесчисленные приметы. Одни поддавались истолкованию легко, другие постигались внутренним чутьем, опиравшимся на мудрость ушедших поколений. Ближе к закату лепестки ноготков закрывались, стаи ворон возвращались в свои гнезда, кролики прыгали резвее. Зрачки у коз и овец, в дневные часы овальные, к вечеру становились круглыми. «Моими часами были козьи глаза», — вспоминал швейцарец Ульрих Брекер, работавший в юности пастухом2.
Никакое иное время суток не вызывало больших треволнений, чем наступление ночи. Никакая другая пора не требовала более внимательного к себе отношения. В ясные дни сами небеса давали подсказки: солнце садилось, оставляя на небе световые полосы. «Небо темнело, окрашиваясь в цвет волчьей морды», — писал неаполитанец XVII века. Самым надежным средством для определения времени были падающие на закате тени. Дневной свет тускнел, темнота опускалась постепенно. Так изо дня в день в утвердившемся ритме поля покрывались тенями. Французское слово brипе означает каштановый или коричневый цвет, оно же значит «сумерки» и передает изменение оттенков вечернего пейзажа. Сумерки в северо-западной части Европы не столь скоротечны, как в средиземноморских широтах. Типичный сельский житель Томас Гарди писал в романе «В краю лесов» (The Woodlanders; 1887): «Он способен различить тысячу последовательно сменяющихся оттенков и черточек пейзажа, которые никогда не замечает человек, привыкший внимать размеренному бою часов»3.
Люди доиндустриальной эпохи редко предавались размышлениям о красоте уходящего дня. Они пели хвалу рассвету. Закатом же никто не восхищался ни в литературе, ни в письмах, ни в дневниках. Мир охватывало скорее ощущение опасности, чем благоговейного восторга. «Ночь настает, пора домой вернуться», — писал поэт эпохи Стюартов. Никто не хотел встретить ночь под открытым небом, поэтому многие торопились домой, чтобы успеть туда «в добрую пору». Некоторые, замешкавшись, предпочитали переночевать у родственников или друзей, лишь бы не пускаться в ночное путешествие. Мэтью Паттен, фермер из американского Нью-Гемпшира, однажды задержался в суде. «Когда мы закончили рассмотрение дела, — писал он, — ночь была так близка, что мы не решились отправиться домой»4. Описывая наступление вечера, запоздалые путники говорили, что их «накрыло» или «охватило» темнотой. «Нас накрыла ночная мгла, и оставшаяся часть путешествия стала нежелательной и опасной», — рассказывал один из них. Иногда губительная атмосфера ночи казалась непроницаемой. «Ночь глухая, спустись, себя окутав адским дымом», — взывает леди Макбет [26] 5.
26
Перев. Ю. Корнеева.
II
Воры, волки и лисы теперь набрасываются на своих жертв, но крепкий замок и сообразительность предотвратят беду.
Наиболее распространенное английское выражение для обозначения сумерек было shutting-in (от глагола shut in — запирать, закрывать). Оно точнее других выражало опасения людей, связанные с этим временем суток. После короткого путешествия пуританский священник Сэмюэл Сьюолл записал в дневнике: «Благополучно добрался до дому, пока не пришла пора запирать засовы (before shutting-in). Благодарю Тебя, Господи». В определенной степени это распространенное выражение символизирует и метафорическое «закрытие» дневного света: «Я вернулся домой пешком, как раз когда дневной свет померк (shut in)», — рассказывал житель Лондона. Но в практическом смысле shutting-in подчеркивало идею закрытия всех дверей и ворот перед надвигающейся темнотой. Поэт XV века Франсуа Вийон писал: «Дом в безопасности, но ты проверь, надежны ли запоры». Английская поговорка гласит: «Люди запирают двери перед заходом солнца»7.
Выражение «Мой дом — моя крепость» обретало к ночи особый смысл. Эти проверенные временем слова, относящиеся по крайней мере к XVI веку, применимы как к землянкам, так и к каменным поместьям. По словам сэра Эдварда Кока, дом служит человеку «защитой от вреда и насилия, а также для отдохновения». Священная граница — вход в дом — отмечалась дверью и деревянным или каменным порогом. Открытый и доступный в течение дня, порог дома ночью становился границей, которую не должен был пересекать незваный гость. В Шотландии реакция сельских жителей на приближение ездока была всегда одинаковой. «Как только рядом с домом застучали копыта моих коней, — повествует Эдвард Берт, — огни погасли… и в жилище сразу же воцарилась тишина»8.