На исходе дня. История ночи

Экерч А. Роджер

Тьма предназначена в основном для отдыха. «День видит труд с заботой, а ночь — покой и мир», — писал иезуит Даниэлло Бартоли в своей работе «Досуги мудреца» (La Ricreazione del Savio; 1656). Ночной сон придавал верующим силы для дневных трудов. Один пуританский священник наставлял свою паству, утверждая, что сон не должен избегать «положенной ему поры», дабы «мы могли лучше служить Господу и своим ближним». Отвергать отдых — значит бросать вызов Божественному провидению, а также вредить собственному здоровью. Те, кто превращает ночь в день, утверждал преподобный Джон Клейтон, подвергают опасности как свои «принципы», так и свое «тело»⁴. В равной мере опасно пускаться в неоправданно рискованные путешествия, отправляясь навстречу «всем злоключениям и напастям, которые случаются ежеминутно». «Постарайтесь не покидать дом ночью, — советовал монсеньор Сабба да Кастильоне, — разве только в случае крайней необходимости»⁵.

Для властей предержащих высшее предназначение ночи состояло в возможности ощутить великолепие земного рая Господнего. Есть ли иной, лучший путь осознания того, сколь чудесна дневная жизнь, чем созерцание черного мрака ночи? Для людей той эпохи самым плодотворным способом исследования предмета было изучение его противоположности. По наблюдениям писателей, в соответствии с Божественным замыслом, ужасы тьмы ярче оттеняют жизненные блага. «Хранимое от опасностей ночной поры» человечество просыпается каждое утро, дабы лицезреть «красоту и порядок мироздания». «Не будь на свете ночи, я полагаю, что никто / Не знал бы точно, что такое день», — утверждалось в "Видении о Петре Пахаре». Позже эти слова не раз повторялись последующими поколениями. «Бог посылает нам ночь, чтобы сделать нас детьми дня» (курсив мой. — А. Р. Э.), — объявлял священник из Новой Англии⁶.

Таким образом, основное значение ночи, если не брать в расчет молитву и отдых, состояло в отрицании мира бодрствования. Поэтому неудивительно, что на лунатиков исстари смотрели со священным трепетом. Неудивительно и то, что никто особенно не заботился, чтобы ночью сделать большие дороги безопаснее и пригоднее для путешествий. И дело здесь не в безразличии или бездействии со стороны властей, поскольку, так или иначе, ночь все же вызывала серьезную озабоченность. Однако, вместо того чтобы превратить ночь во время более пригодное для существования, власти намеренно предпочитали ограничения и запреты. Чем меньше людей на улице, тем лучше. Ночь — ничейная «земля». Такой, по крайней мере, она виделась светским и религиозным властям.

Глава третья

Церковь и государство

Слабость власти

I

Городские ворота были заперты, а улицы перекрывались на время обеда, как будто шла война.

Файнс Морисон (1617)¹

На протяжении всего доиндустриального периода о наступлении ночи в больших и малых укрепленных городах сообщали колокольным звоном, барабанной дробью, звуком рогов, разносившихся со сторожевых башен, крепостных валов и церковных колоколен. И тогда в католических землях городской шум стихал, превращаясь в тихое бормотание: люди начинали читать благодарственную молитву Ave Maria. Когда крестьяне и коробейники пускались в обратный путь, горожане спешили по домам, прежде чем огромные деревянные ворота, укрепленные массивными перекладинами, закроются на ночь, а стражники поднимут мосты, проложенные поверх рвов и канав — естественных границ города. «Лишь Ave Maria услышишь, смотри, чтобы дом был поближе» — гласила распространенная поговорка. С приходом ночи всякое сообщение между городом и сельской местностью резко обрывалось, семьи укрывались за земляными, кирпичными и каменными стенами, некоторые из которых достигали более 15 метров в высоту и 3 метров в ширину. Летом ворота не запирались до восьми-девяти часов вечера, но зимой, когда рано темнело, их могли запереть и в четыре. В это время года контраст между городской и сельской жизнью был особенно заметен. Горожане со спокойной совестью оставляли окружающие деревни на произвол судьбы, хотя в самих городах по крепостным валам ходила дозором вооруженная стража с факелами. В итальянских городах дозорные обязаны были каждые пять минут звонить в маленький колокольчик, чтобы было слышно, что они не спят².

За порчу городской стены или попытку на нее взобраться предусматривались суровые наказания, а в Стокгольме даже отрубали голову. Если человек без предупреждения оказывался ночью рядом с городской стеной, это уже считалось преступлением. В 1602 году миланский ученый сообщал, что Ромул убил своего брата Рема за то, что тот перелез через римскую городскую стену. «Так погибнет каждый, кто перелезет через мои стены», — якобы заявил при этом Ромул³.

На протяжении нескольких столетий окружающий пейзаж украшали преимущественно средневековые городские укрепления. Настоящим бедствием крупных и малых городов было разрушение зубчатых стен с бойницами, на месте которых возводились другие, с заново укрепленными фасадами. Даже многочисленные небольшие поселения, несмотря на то что это требовало тяжелого труда, временных и материальных затрат, постепенно обретали необходимую защиту. В Нидерландах, к примеру, в XVI веке насчитывалось более двухсот укрепленных городов. Даже деревни иногда прятались за грубо сколоченными бастионами. По словам одного путешественника, в Германии «в каждой деревне имеются стена или окружной ров; фермерских хозяйств мало; люди живут скученно в городах». Страшась нападения разбойников со стороны реки, власти Амьена запретили в ночное время всякое судоходство по Сомме в том месте, где река протекает вблизи городского вала. От лодочников требовали, чтобы они до заката успевали внести в город свои лодки «под страхом быть объявленными врагами города»⁴.

Относительная безопасность Англии от иноземного вторжения в конце Средневековья в значительной степени объясняет сокращение количества на ее территории укрепленных поселений по отношению к периоду раннего Средневековья, когда их насчитывалось немногим более ста. Самые прочные укрепления окружали такие крупные города, как Норидж, Эксетер и Йорк. При отсутствии стен горожан защищали рвы или земляные валы. В Лондоне, несмотря на сохранившиеся древние обветшалые бастионы, было построено еще и множество ворот, отделявших одну часть города от другой. Строительство продолжалось даже после Великого пожара 1666 года. Наряду с воротами, от огня не пострадавшими, использовались и другие, перестроенные «с большею прочностью и великолепием», например Лудгейт и Ньюгейт. Все городские ворота, свидетельствовал Уильям Чемберлен в 1669 году, «содержатся в исправности и закрываются каждый вечер с вящим усердием»⁵. Для поддержания общественного порядка жители запирали их как в мирное, так и в военное время. Еще долго после того, как городские стены утратили свое первоначальное значение, они продолжали оберегать горожан от преступников всех мастей, включая бродяг и цыган. Разбойники, изгнанные из города днем, могли вернуться ночью и из мести устроить поджог. Еще в XIII веке Варфоломей Английский писал, что следует опасаться зла, чинимого «врагами» и «ворами». В одном французском городе члены магистрата беспокоились, что при отсутствии городских стен «войти может всякий»⁶.

Частенько запоздалые путники, застигнутые сумерками за городской чертой, были вынуждены ночевать прямо у закрытых ворот, если нельзя было устроиться в предместье. Трижды Жан-Жак Руссо, к своему ужасу, оказывался перед запертыми воротами Женевы — города, в котором предместий не было вовсе. Об одном таком случае он писал: «До города пол-лье, слышу сигнал отбоя; тороплюсь; слышу, как бьют в барабан, бегу со всех ног: задыхаюсь, весь в поту, сердце колотится; вдали вижу солдат на наблюдательных постах; бегу, кричу срывающимся голосом. Слишком поздно». В других местах для входа в город иногда требовалось заплатить пошлину, которая в Германии именовалась «плата за вход» (Sperrgeld). В Аугсбурге были особые ночные ворота Der Einlasse [23] , которые предполагали проход по ряду запиравшихся помещений, а затем по подъемному мосту. Во Франции однажды караульный сержант в надежде получить изрядную мзду от жителей, возвращавшихся с далекой ярмарки, приказал позвонить в городской колокол на полчаса раньше. Запоздавшие пилигримы оказались перед выбором: либо платить, либо ночевать за воротами. Толпу охватила паника — все как сумасшедшие бросились к воротам, и в последовавшей давке погибло более ста человек. Некоторые, включая кучера и шестерку лошадей, утонули, упав с подъемного моста. За свою жадность караульный был колесован⁷.

23

Ворота с калиткой (нем.).

Чтобы ограничить передвижения жителей внутри городских стен в ночное время, муниципальные власти ввели так называемый вечерний звон (curfew), или то, что мы теперь называем «комендантский час». Через некоторое время после закрытия ворот (или раньше, если на дворе было лето) колокола сообщали, что пора, погасив огонь, отходить ко сну. Само слово curfew, говорят, произошло от французского cuvre-feu, что буквально означает «закрыть огонь». До нас дошли сведения, что в 1068 году Вильгельм Завоеватель (ок. 1028–1087) якобы установил в Англии время «вечернего звона» — восемь часов. Неизвестно, хотел ли он таким образом избежать пожаров или, как предполагали позже, ночных заговоров, но сходные ограничения были распространены по всей средневековой Европе. Пешеходов прогоняли с улиц, а жителей домов, где после означенного часа горел свет, ожидали неприятности. Кроме штрафов, нарушителям могла грозить и тюрьма, особенно если их заставали на улице в неурочный час⁸. Правда, допускались редкие исключения, в основном когда речь шла о людях, профессиональная деятельность которых была напрямую связана с вопросами жизни и смерти, — священниках, врачах, повивальных бабках, мусорщиках, а также ветеринарах (потеря скотины могла стать настоящей трагедией для бедной семьи). Ночь допускала выполнение лишь самых неотложных обязательств. Плакальщикам, по крайней мере в Англии, разрешали всю ночь бодрствовать над телом усопшего (из боязни быть наказанными церковными властями за колдовство одна гильдия специально оговаривала, что никто из ее членов во время такого ночного бдения «не вызывает духов» и «не издевается над телом и добрым именем покойного»)⁹.

В дополнение к «вечернему звону» массивные железные цепи, закреплявшиеся тяжелыми висячими замками, перегораживали главные улицы городов, от Копенгагена до Пармы. В безлунные ночи это становилось серьезным препятствием как для всадников, так и для пешеходов. Только в Нюрнберге насчитывалось более четырехсот таких цепных заграждений. Каждый вечер цепи разматывали с огромных катушек и протягивали с одной стороны улицы на другую на уровне пояса, иногда в два или три ряда. В Москве, чтобы помешать ночным бродягам, вместо цепей поперек улиц выкатывали бревна. В 1405 году парижские власти приказали всем кузнецам ковать цепи для охраны не только улиц, но и Сены. В Лионе цепями отгораживали реку Сону, а в Амстердаме железные заграждения перекидывали через каналы¹⁰.

Лишь к концу Средневековья комендантский час стал соблюдаться не столь строго и приходился уже не на восемь, а девять и даже десять часов вечера. Существенно, однако, что власти были озабочены более общественным поведением людей, а не тем, как они вели себя дома, — их гораздо чаще волновали путники, бредущие неведомо куда, чем горожане, засидевшиеся допоздна при свете. Городской «Акт о ночных путниках», принятый в английском Лестере в 1553 году, осуждал «всяческих буянов и злонамеренных личностей», которые ночью «гуляют по улицам», тем самым «причиняя большое беспокойство добропорядочным людям, предающимся естественному отдохновению». Столь либеральная политика стала возможной не в результате искоренения ночных опасностей, а, скорее, из-за неэффективности прежних ограничений. Обеспечивать порядок удавалось плохо, гем паче что работа и общение затягивались во многих семьях и после «вечернего звона». Нередко окна частных домов были освещены дольше положенного срока на целый час и даже более. Но можно не сомневаться, что ночное веселье — дома или на улице — вызывало гнев городских властей. Как было написано в городском уставе Лондона в 1595 году, «никто после девяти часов вечера не должен следовать пагубной привычке испускать среди ночной тишины внезапные крики». Кроме пирушек, к типичным беспорядкам, согласно уставу, относились шумные ссоры, а также побои жены или слуг — каждый такой случай мог повлечь за собой штраф в три шиллинга и четыре пенса¹¹.