На качелях XX века

Несмеянов Александр Николаевич

Начало работы в университете

Шел 1924 г., и весна его (прошло два года со времени окончания мною МГУ) была для меня переломным временем в том отношении, что я был зачислен ассистентом кафедры органической и аналитической химии. Это была уже постоянная связь с университетом, длящаяся и по сей день, кроме того, это была платная должность. Ассистентами стали приблизительно в это же время и мои товарищи М.И. Ушаков, К.А. Кочешков и несколько позднее А.А. Баландин [139] , который стал работать на левой половине одного со мной стола, там, где работал раньше К.А. Кочешков. Последний занял более удобное место Б.А. Казанского — целый стол рядом с вытяжным шкафом. Это произошло после того, как из нашего «II практикума» выехал Б.В. Лонгинов.

139

Баландин Алексей Александрович — химик, создатель научной школы в области катализа. Академик АН СССР (1946). Дважды был репрессирован (в 1936–1939 гг. — административно сослан в Оренбург на 5 лет, в 1949–1953 гг. — осужден по 58-й статье на 10

лет) и дважды полностью реабилитирован.

С осени 1924 г. мы, все новые ассистенты, начали преподавать качественный анализ. Собственно говоря, мой первый дебют состоялся уже зимой 1924 г., когда я, заменяя выбывшего ассистента Зернова, провел группу в практикуме. Но это был эпизод. Теперь предстояло руководить этим практикумом всерьез и надолго. Мы завели в своем «II практикуме» полный набор реактивов качественного анализа и стали сами упражняться в решении новых и неожиданных или трудных комбинаций.

Нужно сказать, что в МГУ в то время практикум этот проходился не так, «как у людей». Сначала изучали анализ анионов и лишь затем переходили к катионам. Такой порядок установил Н.Д. Зелинский. Это имело известные преимущества. Анализ анионов меньше поддавался стандарту и сразу заставлял думать. По сути дела, знакомство с поведением анионов и катионов в водном растворе, то есть практическое ознакомление с неорганической химией водных растворов, и было содержанием этого практикума, а «качественный анализ» — прикладная сторона дела — реального значения не имел.

Уже существовали и развивались иные, более быстрые и современные методы анализа, например спектральный, применение которых не могло, однако, научить химии. Преподавание велось так: за каждым преподавателем была закреплена группа студентов человек двадцать. После опроса каждого из студентов с целью убедиться, насколько им освоен (по книге и в эксперименте) материал следующей задачи, преподаватель наливал в препараторской комнате из стоявших на полках склянок с кранами произвольную смесь растворов солей, записывая в своей книжечке данное. Студент должен был решить задачу, то есть, исследовав реакции содержимого задачи, применив методы разделения его составных частей, ответить, что было налито. Дело завершалось профессорской задачей, которую в начале 20-х гг. задавал лично Николай Дмитриевич Зелинский (например, я решил предложенную им задачу и принес ответ в его кабинет, отапливавшийся тогда «буржуйкой»).

Вспоминаю в этой связи комический случай. Кабинет Зелинского — это святое святых, где всегда тишина и порядок и лишь один или два ближайших сотрудника профессора священнодействуют, что-то перегоняя на длинной колонке или пропуская через огромную каталитическую печь, а сам Николай Дмитриевич либо сжигает что-то в аналитической печи, стоящей в первой, узкой, играющей роль вестибюля, комнате его трехкомнатного кабинета, либо взвешивает или читает во внутренней, третьей комнате. В этот кабинет, куда и мы, ассистенты, входили не без трепета, вбегает юный длиннокудрый студент в коротких штанах и шерстяных чулках по колено — наружность пажа, — предстает прямо перед изумленным Николаем Дмитриевичем и, задыхаясь от волнения, спрашивает его: «Что было налито в моей „профессорской задаче“»? — «Но, друг мой, это же Вы должны мне сказать!» — «Дело в том, что я нечаянно выпил эту задачу»?!

Николаю Дмитриевичу приходит идея попробовать целительные поглотительные свойства его активированного угля, и он заставляет этого студента — впоследствии достаточно известного химика-профессора — есть этот активированный уголь, что тот с большим усердием и осуществляет. Дело обошлось благополучно, то ли от целебных свойств и большого количества съеденного угля, то ли от невинного состава задачи, — не знаю.

От первых лет преподавания качественного анализа (я вел его примерно до 1930 г.) у меня остались самые светлые воспоминания. Мне было интересно и студентам также. Многих студентов, «прошедших через мои руки» в те годы, с которыми я даже и не встречался потом, я помню до сих пор. А с некоторыми из них я остался связанным работой и дружбой и по сей день. Назову, например, Р.Х. Фрейдлину [140] , ныне чл.-корр. АН СССР, Э.И. Кан [141] (фото 12), Л.Г. Макарову [142] , К.П. Лавровского [143] , тоже чл.-корр. АН.

140

Фрейдлина Рахиль Хацкелевна (1906–1986) — химик-органик, член-корреспондент АН СССР (1958). Мировую известность получили ее работы в области металлоорганической химии и радикальной теломеризации. Организатор (1954) и бессменный руководитель лаборатории гомолитических реакций элементоорганических соединений в ИНЭОС АН СССР.

141

Кан Эсфирь Иосифовна (1900–1996) — работала с А.Н. Несмеяновым с середины 20-х гг. С 1964 по 1975 г. возглавляла в ИНЭОС АН СССР его реферативную группу.

142

Макарова Любовь Геннадиевна (1906–1993) — доктор химических наук (1956), руководитель группы в лаборатории металлоорганических соединений А.Н. Несмеянова в ИНЭОС АН СССР (1954–1980). Крупный специалист в химии ониевых соединений и элементоорганических производных переходных металлов. Одна из первых сотрудниц А.Н. Несмеянова (с 1928 г.), которая постоянно работала с ним, включая эвакуацию в Казань.

143

Лавровский Константин Петрович (1898–1972) — химик-органик, член-корреспондент АН СССР (1953). Основные труды в области химии и технологии переработки нефти, а также органического катализа.

Практикум по качественному анализу отнимал вряд ли больше 2–3 часов в день. Остальные 9-10 часов ежедневно были безраздельно отданы лаборатории

и библиотеке. Я продолжал стучаться в двери науки. Они начали приоткрываться, вероятно, с 1926 г.

Нужно сказать, что 1925–1929 гг. во многих отношениях были для меня кульминационными.

В 1924 г. целая компания химиков, включавшая Б.А. Казанского, М.И. Ушакова, Д.Н. Курсанова, К.А. Кочешкова, Г.С. Павлова, А.В. Новоселову, А.П. Титову, мою будущую жену Н.В. Коперину [144] , В.Н. Пребстинг-Гаврилову и возглавляемая Н.И. Гавриловым — самым старшим среди нас и давним любителем Кавказа, отправилась в путешествие по Военно-Осетинской дороге, а затем провела остатки месяца на Зеленом Мысу под Батумом.

144

Коперина Нина Владимировна (1900–1985) — химик-аналитик, работала в ИОХ АН СССР. Жена А.Н. Несмеянова с 1925 по 1963 г.

Вряд ли стоит описывать здесь это незабываемое, поэтическое путешествие по тогда безлюдным и достаточно диким местам, нисколько не тронутым еще туризмом, хотя я во время этого путешествия испытывал свои обычные, но удесятеренные муки: на каждом привале горцы резали барана, чтобы удовлетворить аппетит моих спутников. По-видимому, кроме распорядителей в лице главным образом Н.И. Гаврилова, никто этих мук особенно не замечал или не обращал внимания, пока не подавали кушанья. А я мучился так, как мучился бы человек, совершавший путешествие в компании разбойников и людоедов, которые мило обедали, зарезав очередную человеческую жертву, заступиться за которую он не имел никакого права.

Летом 1925 г. мы поехали в основном той же компанией опять на Кавказ: от Кисловодска до Эльбруса, а затем горными тропами обратно в Кисловодск, на побережье и морем — на Новый Афон. Вернулся я в Москву уже с невестой, о чем знали пока лишь мы двое.

В 1925 г., как я уже говорил, мама стала заведывать школой на Ленинградском шоссе, и все семейство, кроме меня и Васи, переселилось в полученную мамой квартиру. Мне предстояло найти жилье Васе, чтобы иметь возможность устроиться самому с Ниной Владимировной в комнате мезонина у Ключаревых. Это удалось сделать, и в исключительно жаркий день 6 июня 1926 г. мы праздновали нашу свадьбу. Летом мы сначала жили у родителей Нины Владимировны на станции Конобеевская, а затем отправились в Киржач и жили у Никольских. Вскоре и Нина Владимировна отказалась есть мясо, видя, как это мне тягостно, честно размыслив над ужасным людским обыкновением и отвергнув его.

Возвращаюсь к науке и моим попыткам достучаться в ее двери.

Мои ранние симпатии к неорганической химии, к элементам и их свойствам и псевдоэлементам, не оставляли меня и в моем теперешнем чисто «органическом (более того — углеводородном) увлечении». Металлоорганические соединения обладали тем привлекательным свойством, что сочетали в себе обе области химии. То же привлекательное для меня свойство имели сложные эфиры неорганических кислот.

К этому времени я хорошо изучил Neuere Anschau-ungen auf dem Gebiet der anorganischen Chemie [145] Вернера [146] . Напомню, что эта классическая книга, открывшая в неорганической химии новые горизонты, была в то время еще в «юношеском возрасте». Я увлекался тогда воззрениями Косселя [147] , по-новому осветившего формальные концепции Вернера. Я даже дважды делал публичные доклады (в большой химической аудитории МГУ) по новой для большинства теории Косселя; это были мои первые лекции. Моя мысль заключалась в том, что, быть может, возможно существование нового обширного класса соединений — сложных эфиров комплексных кислот, таких, например, как метиловый или фениловый эфир кислот HHgJ₃ или с детства мне симпатичной железистоцианистоводородной кислоты. Особенно интересной и загадочной казалась мне долженствующая существовать изомерия некоторых такого рода сложных эфиров и металлоорганических соединений, как, например, CH₃– Pb-J₃ и CH₃– J-PbJ₂.

145

«Новые воззрения в области неорганической химии» (нем.).

146

Вернер Альфред (1866–1919) — швейцарский химик-неорганик. Создатель координационной теории, которая легла в основу химии комплексных соединений, лауреат Нобелевской премии по химии (1913).

147

Коссель Вальтер (1888–1956) — немецкий физик. Выдвинул гипотезу (1916), которая легла в основу теории ионной химической связи и гетеровалентности.

Я взялся за эксперимент. Первое, что я стал делать — получил фенилдиазониевую соль железистоцианистоводородной кислоты и, разложив ее, надеялся получить искомый сложный фениловый эфир этой кислоты (с выделением азота). Разложение вел с каталитическим участием меди. Все шло так, как я и предвидел: азот из этой бурой соли выделялся, и оставалось органическое вещество, содержавшее и железо, и циан, и фенил, но оно не было индивидуальным, и мне после кропотливой работы удалось разделить его на два изомерных — бесцветное и лиловое, каждое из которых обладало составом (C₆H₅)₂H₂Fe(CN)₆. Было не ясно, откуда взялись кислые водороды, и надо было разбираться со всем этим дальше. Параллельно с этим я вел аналогичную работу и с фенилдиазониевой солью комплексной кислоты HHgJ₃, имевшей состав C₆H₅N₂HgJ₃. И здесь я получил столь увлекшие меня результаты, что вынужден был оставить свое фиолетовое и белое вещества, к которым так и не возвратился никогда.