На рубеже веков. Дневник ректора
Шрифт:
Путин в своем рассуждении по ТВ говорил о внезапности решения Ельцина. Такой наивный мальчик! Работавший ранее в разведке и, наверняка, сохранивший все связи. Так внезапно, что указ о безопасности Ельцина уже был подготовлен и тут же в одночасье подписан. Некрасива и сама тайная идея подготовки этого указа. Станет ли он законом!
Начинаю трубить над главой о Троцком. К С.П. приехала мать, Клавдия Макаровна, он будет эти дни с ней и, значит, даже не зайдет хоть изредка погулять с собакой. У Долли началась течка.
4 января, вторник. По московскому каналу показывали московскую власть: в ряд сидели ладком и отчитывались Лужков, Ресин, Никольский, Толкачев. Давно не видел такого скопления сановных миллионеров.
Телевидение передало о пожаре в Обществе книголюбов. Какие-то аварии с электропроводкой.
6 января, четверг. Утром ездил в больницу к Александру Григорьевичу Чучалину, моему знаменитому врачу. Ему — 60 лет. Он был одет в какой-то элегантный пиджак, в галстуке и без халата. Скольким людям спас он жизнь или хотя бы, как мне, позволил жить нормальной и полной жизнью. В малом конференц-зале уже был накрыт стол человек на двадцать. Меня угощали жареным поросенком, но я постарался поскорее смыться, хотя и выпил глоточек вина. По дороге к лифту меня перехватил Илья Дорофеевич, заставил скинуть рубашку и послушал: ни одного хрипа, но дозу лекарств, пока холодно, приказал не сокращать.
Днем был на работе, созвонился с Натальей Леонидовной Дементьевой, договорились с нею встретиться в понедельник. Тема — комната Платонова.
Был на Пушечной, у книголюбов. Загорелся где-то кабель под книголюбами в ювелирном магазине. Воспользовавшись этим, пожарные все, что можно разломали и побили, какие можно, большие стекла. Рассказывали, что под маркой пожара шел еще настоящий грабеж. В своих тяжелых робах, вернее, под ними пожарные выносили телефоны, принтеры, даже компьютеры. Как изменилось время! В 1992 году, когда у меня в квартире случился пожар и пожарные расхаживали по квартире, не пропала ни единая мелочь. Я хорошо помню, как на столе В.С. в это время лежали кольца и другие цацки с камнями.
7 января, пятница. Еще во время последнего семинара, который прошел в конце декабря, Паша Быков пригласил меня в церковь. Паша не только пытается писать прозу, но еще ради приработка поет в церкви. Он сразу пообещал мне, что если я приду, то меня проведут поближе к алтарю и я услышу рождественскую службу. Мы договорились, что накануне рождества Паша мне позвонит. Мне казалось, что только моя обязательность согнала меня с места. Накануне я не выспался, и идти страшно не хотелось. Существовала проблема и возвращения домой с Большой Ордынки. Паша поет в церкви «Всех скорбящих радости». Забегая вперед, скажу, что у свечного ящика, при входе в храм, с Пашей мы не встретились, но я был рад, что сделал усилие и пошел в церковь. Дело не в том, что я сразу стал верующим, правда, неверующим я не был никогда, и еще в самом начале перестройки в одном из своих интервью требовал свободы совести для коммунистов. Но атмосфера баженовского храма на меня подействовала самым необыкновенным образом. Мне трудно это описать, колеблясь между чувственным и рациональным объяснением. Во-первых, много мыслей вдруг возникло под пение в храме. Это было что-то похожее на собственное течение, когда слушаешь хорошую музыку. Воспринимаешь три-четыре места из программы, но масса своего входит в сознание. Во-вторых, здесь каким-то образом накалена энергетика и по-другому слышатся чужие тексты, то есть свежо и ново воспринимается сам Божий текст.
Первое, что поражает — это обилие русских замечательных, как правило, молодых лиц. Но и лица пожилых людей освещены каким-то родным и исконным светом. У меня, кроме сакрального, есть еще и рационалистическое объяснение. Живой, теплый свет свечей заставляет по-новому играть краски на лицах. Необычность момента также пробивается в выражении. Подумалось в эти минуты о православии, как религии русских. Как значительно и важно само по себе то, что в определенный час вся страна в огромных и стройных городских храмах и в маленьких сельских церквушках стоит у своих алтарей! Можно восхитится этой одновременностью, хотя она, наверное, из прошлого. Но это снова и опять будет, потому что такое единение соответствует сокровенному желанию русских, начинающих тонуть в море иных народов. Одновременно возникла мысль коварная: как же так быстро русский народ смог сдать свою церковь, которая отвечала его чаяниям?
Среди верующих было много ребят, бритоголовых, бандитского вида, которые пучками ставили свечи не разбираясь куда. Что они замаливали? Конечно, для них посещение церквей — это не постоянное занятие. Очень отчетливо я их вижу, этих ребят, высаживающих какого-нибудь богатого джентльмена силой из его «мерседеса», роскошествующих в казино или отдыхающих со всей неистовой молодой страстью где-нибудь в публичном доме. Но вот они, внимательные и вежливые, как дети. Здесь возникает у них первая робкая попытка вглядеться в себя. Как нужно сегодняшнему человеку, если не побыть наедине с Богом, то хотя бы побыть с собой.
Все мне на этот раз в церкви кажется чудесным. По-другому вдруг смотрится обряд покупки свечей. Каждый покупает свечу не в соответствии со своим богатством и положением, а со своими возможностями. Все участвуют в общей духовной жизни исходя из того, чем располагают. Это как дифференцированный налог. Конечно, поразило меня, как нечто Богом внушенное торжественное скандирование нескольких молитв. Одну я точно знаю: «Отче наш, Иже еси на небеси…». Здесь каждый голос опирался на соседствующий и на общее предчувствие.
Я достоял службу до без двадцати час, когда закрывается метро, но в метро я узнал, что работают они сегодня до двух ночи и вернулся в храм. Отчего-то остро вспомнилось, как я лет в четырнадцать или пятнадцать всю ночь простоял в Елоховском соборе. Такое было светлое и дивное настроение, когда я возвращался домой.
Транслировали большой концерт в поддержку Громова, избираемого губернатором Подмосковья. Лужков произнес речь, в которой порицал кремлевское руководство за организацию поддержки «своих» на гостелевидении. Была произнесена некрасивая инвектива об участии Селезнева в приватизации «Правды». О коммунистах Лужков говорил так, будто ни сам не состоял в КПСС, ни сам в Москве ничего не приватизировал. А разве поддержка кума Громова такими дорогостоящими концертами это не господдержка? Господдержка правительства Москвы.
8 января, суббота. Еще вчера вечером начал читать дневники покойного Игоря Дедкова в 11 номере «Нового мира». Все очень точно искренне и тем не менее есть напряжение в создании художественного текста. Я сделал выписки для «Книги цитат». Цитаты я отдам сделать Екатерине Яковлевне. Себе в дневник выписываю лишь суждение о Володе Крупине. «Крупин показался мне человеком не очень глубоким и скорым на обобщения, как правило, сомнительного свойства». Я думаю, Володя что-либо в разговоре сказал с намеком на евреев. У Игоря к этой теме очень свое отношение. Я бы так хотел искренне думать и смотреть на этот вопрос, как и он, но я живу в другой действительности. Недавно у меня возникло такое соображение: в процентном отношении состав новой Госдумы наверняка выше, чем те же самые отношения — русские и евреи — в действующих войсках в Чечне. Что-то я не видел на телеэкране ни одного еврейского юноши. По отсрочкам и по негодности к воинской службе они кладут на лопатки русских.
В том же номере «Н.М.» посмотрел роман «Читающая вода» Ирины Полянской. Много любопытного по истории кино, но все без нервов, гладкое, умное, холодное письмо. С интересом посмотрел и библиографию, которую новомирцы делают очень интересно, с выделением некоторых смысловых моментов и крошечными цитатами. Судя по спискам, литературная жизнь бурлит, но опыт чтения убеждает меня в обратном. Это литература возросшей грамотности и Интернета. Опять не могу удержаться, чтобы не выписать:
Михаил Новиков. Рыбки изящной словесности. — «Коммерсантъ», 1999, № 115, 3 июля.