На руинах
Шрифт:
Взгляд Самсонова затуманился грустью.
— Я не знал, простите. Все равно — уезжайте. Я о ней позабочусь, даю слово.
— Нет, — Алексей сказал это очень мягко, но твердо, — Тая моя, видите ли, немного не от мира сего. Ее многие обижали в жизни, поэтому она всех боится и никому не верит — кроме меня, — смех его зазвенел нежно и немного смущенно, — не знаю уж, чем я удостоился. Знаете, что я сделаю — раз вы говорите, что мне тюрьма светит, то поеду-ка я пока к Тае и у нее отсижусь. Москва велика, кому там до меня будет дело — своих расхитителей,
Самсонов вздохнул.
— Ладно, я вижу, что вас не переубедишь. Летите в Москву и сидите там у своей Таи — носа никуда не высовывайте. Единственно, о чем я хотел вас просить… — внезапно он запнулся, потом прикрыл глаза и качнул головой, — хотя нет, не надо.
Алексей мягко коснулся его руки.
— Как ваши дети — вы знаете?
— Нет, — из груди Самсонова вырвался тяжелый вздох, — после нашего с вами разговора я решил не вмешиваться в их жизнь — ничего хорошего это не даст. Решил, что мне не следует их видеть, с ними разговаривать — даже по телефону. Не следует о них думать, даже знать о них ничего не следует. Но сейчас мне вдруг стало тревожно — «Эхо Москвы» сообщило, что Ельцин едет в Москву, у «Белого дома» начал собираться народ. Наверняка будут беспорядки, а ведь молодые всегда первыми везде лезут.
— А знаете что, — неожиданно предложил Алексей, — давайте, я к ним зайду. Посмотрю, как живут, поговорю, если надо.
— Да ведь вы боитесь чужих мест, — рассмеявшись, возразил Самсонов, — помните, как в Париже ударились в панику, когда заблудились на Вандомской площади?
— Ничего, как-нибудь. Говорите адрес.
— И как же вы им представитесь?
— Как есть, так и представлюсь — что я друг их отца. Покойного отца, раз уж вы так решили.
— Вы не знаете ни моего настоящего имени, ни фамилии…
— А вы мне их скажете. Скажете ведь? — Алексей спокойно посмотрел Самсонову в глаза, и тот опустил голову.
— Скажу, — глухо произнес он. — Я мог бы предоставить в ваше распоряжение одну из наших машин в Москве, но у вас ведь нет прав, а мне не хочется, чтобы кто-то из водителей знал…
— И не надо, я на метро доберусь. Метро там далеко?
— Когда мы только переехали, было далеко, но в восемьдесят седьмом открыли новую ветку. «Теплый Стан» в двух шагах от нашего… от их дома.
— Доберусь, у людей спрошу, в крайнем случае. Но если вдруг что…
Их глаза встретились, Самсонов кивнул.
— Я позабочусь о вашей Тае, не тревожьтесь.
Самолет прибыл в Москву по расписанию. По дороге из Домодедова до метро «Парк Культуры» Алексей и остальные пассажиры экспресса слушали включенное на полную мощь радио, оторопело переглядывались, но комментировать услышанное не решались. В метро же люди вели себя раскованней, двое мужчин, стоявших вплотную к Алексею, весело обсуждали текущие события прямо у него под ухом, сквозь стук колес поезда до него отчетливо доносились обрывки фраз:
— Слушал «Эхо Москвы», сообщили, что Ельцин приехал в Белый дом, Руцкой и Хасбулатов тоже там. Говорят, народ собирается, к ночи ждут штурма.
— Не будет никакого штурма — Язов и Янаев не решатся устроить побоище в центре Москвы. К тому же говорят, что все танки без боеприпасов.
— Тогда зачем было их вообще вводить? Нет, какую-нибудь провокацию да устроят, и жертвы будут, это я уверен на сто процентов.
— Да уж точно — когда так накалено, без жертв не обойтись.
— С другой стороны, танки пригнали, а на Площади Революции в метро обращение Попова на стенках расклеили, и никто его не снимает — все ходят себе и читают.
— А главный-то наш где? Ни слуху, ни духу.
— Объявили же, что заболел у себя на Форосе.
— Неизвестно, его, может, уже и убрали, кто сейчас что знает?
Заслушавшись, Алексей чуть не проехал «Белорусскую» — выскочил в последний момент, когда двери уже закрывались. До дома Таи он дошел пешком, и самым странным ему показалось, что Москва жила своей привычной жизнью — троллейбусы и автобусы следовали по обычным маршрутам, толпы приезжих сновали по магазинам, а о политических переменах напоминали лишь выложенные на прилавки киосков газеты с крупными буквами ГКЧП на первой полосе.
Тая была дома — еще в мае, когда врач подтвердил ее беременность, Алексей велел ей уволиться со склада. Она красивым почерком переписала написанное им заявление «по собственному желанию» и на следующий день понесла Вадиму Сергеевичу.
С утра его не было. Тая положила заявление ему на стол, а потом, обвязав голову платком и надев халат, принялась за привычную работу. Заведующий появился только после обеда, а когда увидел заявление у себя на столе, был ошеломлен до глубины души и совершенно искренне расстроился. Позвав Таю, он сначала накричал на нее, обозвал неблагодарной идиоткой и велел отнести заявление на помойку, потом пригрозил, а под конец начал уговаривать.
Тая стояла, молча слушала и спокойно улыбалась — теперь, когда она душой и телом принадлежала Алексею, только его слово имело для нее значение. Увидев, что говорить с ней — только слова бросать на ветер, Вадим Сергеевич плюнул и, поставив на заявлении свою подпись, в сердцах рявкнул:
«Две недели отработаешь, как миленькая, иначе по статье уволю».
Однако Алексей, предвидя такую его реакцию, заранее отрепетировал с Таей ответ. И она, вскинув свое похорошевшее за последние месяцы личико, спокойно ответила:
«Меня уволить нельзя, я жду ребенка. А если не отпускаете сразу, то мне доктор на две недели больничный выпишет».
Побагровев, как кумач, Вадим Сергеевич махнул рукой и сказал почти жалобно:
«Раньше не могла предупредить? Где я сейчас уборщицу найду? Ладно, черт с тобой, только инвентарь прямо сейчас сдай, а то обходной лист не подпишу. Все до единого сюда неси, я по списку проверю — веники, скребки, рабочую одежду свою сдавай. Чтобы мне потом днем с огнем по всему складу не рыскать».