На южных рубежах
Шрифт:
– Думаю, из этой шутки не выйдет худа. Ведь господин полполковник хотел бы иметь подле себя как можно больше казахов. Что до бая, то, думаю, во время его отсутствия аулы не пропадут от голода – одним брюхом меньше и то славно! Да и ему не повредит посмотреть, как живут русские и татары. Ты, Кожегул, ведь не единственный, кто зажил оседло. Многим будет полезно поучиться возделывать землю или садоводству. Пока наши люди кочуют и не хотят ничего знать, кроме того, чтобы первыми занять сочное пастбище, русские переселенцы и старые казаки получают землю и обрабатывают ее, чтобы не быть голодными, строят дома с печами, чтобы не мерзнуть зимой. Предприимчивые татары богатеют на торговле, строят мечети и толкуют Коран, обучают своих детей в медресе и не брезгуют русскими школами. Пора бы и нам дать волю своим купцам, возвысить ремесленников, записывать песни акынов в книги… Мы не должны зависеть только от нашего скота и одного единственного джута 39 … Много чего предстоит нам сделать, Кожегул. Но, если сюда придет кокандский хан со своей ордой, то боюсь нам останеться либо рыть могилы в выжженой войной степи, либо примерять кандалы и отправляться на хивинский невольничий рынок.
39
Массовый падеж скота.
Глава 4. Слухи
Слухи доходили до Верного еще раньше сведений разведчиков и здесь преобразовывались в хитро закрученные сплетни. Люди шептались и передавали новости дальше, приукрашенными и раздутыми. Говорили об огромных ордах эмиров Коканда, которые сметают на своем пути все живое. Загулял слух о том, что при виде столь могучего войска, казахские беки не раздумывая присоединялись к нему, с именем Аллаха на устах. Таким образом, додумывали люди, орда хана становилась еще больше, а всем подданным империи не миновать жестокой погибели, либо уз позорного плена. Более вдумчивые, однако, задавались вопросом: если казахи поддерживают хана, то какой им прок жечь свою родную землю, оставляя за собой лишь корм для стервятников? В этом случае, тяжко придется лишь русским, в то время как всех правоверных, хан обязательно примет под свое крыло.
Такие размышления ходили и по татарской слободе. Здесь знали о том, что хан объявил газават – священную войну, и многие татарские мусульмане спешили делать выводы. Кто-то искал путь для сношения с ханскими эмирами или их приближенными, стремились заявить о своей покорности «мечу Аллаха», чтобы не быть принятыми за предателей веры, когда войско кокандцев явится в Верный. Другие завидовали кочевым казахам, которым было проще придаться к хану со всем своим имуществом и домочадцами. Третьи шли закапывать сундуки с добром в предгорья, до лучших времен.
Среди казахов, обосновавшихся на зимние стоянки близко к форту, также не было единого мнения. Большинство беков, как водится, блюли только свои личные интересы, а утомленный бедный люд, коих было подавляющее большинство, слали проклятия в адрес хана и кокандцев, которые снова потревожили недавно обретенный покой под защитой русских штыков. Но, небольшое расстояние и регулярные сношения с фортом и верненскими поселениями, имели огромную притягательную важность. От того, чтобы открыто выступить на поклон к хану, многих беков удерживало наличие пушек и казачьих отрядов неподалеку от их аулов. Также, трудно было долее бездействовать, либо отмалчиваться – кое-кто боялся мести русских за вероломное поведение, в случае, конечно, если последних не перебьют до единого.
Многие понимали, знали на своем опыте или из рассказов современников, очевидцев боевых событий последних лет, что у русских есть и сила, и твердость. Есть у них артиллерия и стремительные казаки. Есть грозная, хоть и малочисленная пехота. Есть отважные и талантливые люди среди командующих. Но и жестокость кокандцев людям была известна. Знали и боялись также своих владык, властных султанов и беков, способных собрать, вооружить и посадить на коней сотни и тысячи джигитов. Русских же было слишком мало, а вокруг находилось множество мирных переселенцев, крестьян и ремесленников, с бабами и детьми. То были крепкие мужики, но отнюдь не воины. Все это воспринималось многими балластом для немногочисленного имперского воинства. Даже за верненским частоколом, с пушками и ракетами, разве выдержит эта горстка солдат и казаков, натиск грозной ханской орды? А коли хана поддержат казахские племена?
Шли дни и недели, кончился сентябрь. Несмотря ни на что, Верный кипел.
Это быстрорастущее поселение, расположенное в благодатном месте, в предгорьях, полных леса, между живительными речками, этими журчащими жизненными артериями, уже не могло застыть, даже в ожидании бури. Никто не отменял обязательств по заказам, долгов и выплат, деловых встреч. Рубился еловый лес, строились дома и работали лавки, поселенцы собирали урожаи со своих огородов, дети срывали с деревьев дозревающие плоды, а их матери и бабушки готовили бочонки для засолов и вареньев на зиму. Не сидели сложа руки и военные – ежедневно из-за стен крепости звучал барабанный бой и грозные мелодии труб, слышались тактовые удары сапог о плац и резкие выкрики офицеров.
Султан Аблес, по поручению Герасима Алексеевича, отбыл в аулы, расположенные к юго-востоку от Верного. Он со вздохом облегчения перепоручил докучливого бая Аманжола заботам Кожегула, которому приходилось чуть ли не ежевечерне принимать его у себя в гостях, кормить и поить не только его, но и его спутников и коней, угощать его новостями и выслушивать в ответ все более дикие сплетни и домыслы. Каждый раз, с полчаса бай тратил на жалобы по поводу несчастливого рока, страшного перста судьбы, который заставил его произнести тост в доме подполковника в первый день своего томительного пребывания в «проклятом форте». Затем, осушив две пиалы кумыса, он принимался насмехаться над русскими поселенцами, в особенности, за их «странную и глупую» привычку питаться грязными дарами земли. Уже традиционно, бросив несколько матерных слов в адрес заносчивых и дерзких казаков, он начинал нелестно высказываться о сомнительных полководческих талантах начальника Колпаковского.
– Что ж, юнец! Буду с тобой искренен, как родной отец, ибо тебе не помешает поучиться уму-разуму. Ваш князь Калпак совершенно не разбирается в наших степных делах. Будь у меня власть, я бы собрал джигитов во всех родах и кинул бы войско лавой на проклятого кокандца, с боевыми уранами 40 на устах, как делали наши храбрые предки. Разве может кто-то устоять перед степной конницей, ну, скажи? Видит Аллах, я бы восседал на аргамаке, где-нибудь на холме, и лично командовал бы войском, по примеру наших славных биев на Анракайских горах 41 . А чем же занят ваш косбасши? Только давеча я видел его в компании двух юнцов, со стекляшками на глазах. Они бродили севернее большой станицы и рисовали на бумажках линии, а он тыкал пальцем в их тетради! Можешь ты себе такое представить, мой юный подопечный?
40
Боевой клич. У каждого рода имелся свой.
41
Важнейшее сражение в войнах против джунгар. Объединенное казахское войско было возглавлено ханом Абулхаиром, а также самыми авторитетными биями и батырами.
– Это так, бай-ага. Я вам больше скажу. Дня три тому назад господин подполковник в компании бородатых русских священников и оравы детишек, собственноручно выкопал ямку и воткнул в нее саженец, – шутливым тоном отозвался Кожегул.
– Вот видишь, мой дорогой племянник! Я ведь о том тебе и толкую! Сюда вот-вот нагрянет хан с ордой и не миновать тогда русским и самому князю плена! А он сажает деревья и рисует линии!
– Совершенно верно говорите, бай-ага. Я ведь с вами согласен и сам говорю о том же. Однако, мы с вами смотрим в разные стороны. Вы видите в поведении господина подполковника слабость, не так ли?
– Верно, юнец, верно. Слабость и нерешительность! А это непростительно для косбасши! Ты пойми, когда сюда нагрянет хан, нам ведь с тобой могут шкуры снять, потому что мы не отреклись от князя! Конечно, тебя запорют до смерти или попросту кинут твою тощую тушку своим псам, ибо ты слишком костляв, чтобы, скажем, сварить тебя заживо в котле, как делали отважные, хоть и грубые туменбасши 42 Чингисхана. А, впрочем, тем наваристее был бы бульон, но все одно, юнец, ты слишком худороден для этого. Конечно, ко мне они будут вынуждены обращаться более учтиво, в соответствии с моей знатностью и храбростью. Но, боюсь и мне не миновать удара саблей по шее, – с этими словами бай потер возле своего кадыка, под мякиной второго подбородка.
42
Темники (полководцы или высшие офицеры, возглавлявшие десяток тысяч всадников в монгольском войске).