На золотых приисках
Шрифт:
нестройными песнями и разухабистой гармошкой.
Утром, в едва начавшей сереть темноте, отправились
дальше. Кругом все смутно и широко. Широка и длинна
улица сибирского села, широки и пустынны поля, далеко
раздалось во все стороны раздолье нолей и лесов. Мелькают
верстовые столбы, летят во все стороны комья грязи.
Проезжаем новую деревню. Кое-где в окнах светится
огонь. В одной избе в окно видно яркое полымя русской
печи, и в нос ударяет вкусный чадок — то хозяйка, вероятно,
готовит сибирские шаньги или блины. Слышится мычание
коров. Откуда-то доносится бодрый утренний говор. На
звон колокольчика открывается окно, и из него высовывается
любопытствующее лицо женщины. Но улице проходят де-
вушки, смотрят на едущих, смеются.
Деревня остается позади. Опять пустынные поля, пере-
лески, кустарники.
Часам к десяти прибыли на ст. Тяжин. Подошел скорый
«российский» поезд, и я вошел в вагон.
Еще быстрее понеслись назад леса и поля. Деревень
мало видно из окна вагона. Они растянулись главным обра-
зом по сибирскому тракту, по знаменитой «Владимирке»,
проходящей на некотором расстоянии от полотна железной
дороги. О близости сел и деревень говорят жареные гуси,
утки, куры, поросята, сливочное масло, яйца, бисквиты,
хлеб, выносимые крестьянками к поездам, так что у стан-
ций развертываются целые базары. Сначала тянутся леса,
у железной дороги сильно разреженные, а затем идет степь.
Одна за другой пересекаются могучие сибирские реки —
Томь, Обь, Иртыш, Ишим, Тобол. Минуются по-американски
быстро возникшие и растущие города — Ново-Николаевск,
Омск, Петропавловск, Курган, развитие которых обусловлено
мощным ростом западно-сибирского маслоделия.
В вагоне много студентов и студенток, едущих учиться
в университетские города Европейской России. Здесь же
актерская труппа, возвращающаяся из артистической поездки
по Сибири. Составился отличный хор, и песня за песней
стройно звучит в сумерках ночи. Сильный и прекрасный
женский голос поет про Ермака, что «сидел объятый думой
на берегу высоком Иртыша», и за ним вольно и широко
льется хор, как будто споря с женским голосом в красоте
и выразительности музыкальной картины.
Поезд тоже ведет песню, часто и ритмично выстукивая
свою постоянную дробь. В этой песне своя музыкальность,
свое содержание.
Поезд мчится к Челябинску. За окном мелькает ночная
степь, широкая, безграничная, вся потонувшая в серебри-
стой дымке легких испарений, пронизанных светом луны.
Пустынно и тихо в степи. Иногда в открытое окно плеснет
свежая и ароматная волна влажного воздуха, донесется
неясный крик не то птицы, не то человека, мелькнет дале-
кий огонек киргизского кочевья, сверкнет полоска степного
озерка.
Степь и степь кругом.
За Челябинском начался средний Урал, за свои мине-
ральные богатства называемый иногда Рудным Уралом. Его
склоны так пологи, что совсем не получается впечатления
горной области. Зато здесь уже вполне царствует лес. Куда
ни посмотришь — сосны и ели, ели и сосны.
Не чувствуется зажиточности сибирского населения.
У станций торгуют вяло и мало.
День за днем поезд прорезал леса севера. Прошли мимо
надписи — Екатеринбург, Пермь, Вятка, Вологда. Наконец,
на шестые сутки, мелькнули мшистые, топкие болота с редень-
кими лесками и, вдали, вырисовалось на однотонной пелене
серых облаков грязно-бурое косматое пятно фабричных
дымов, прорезанное параллельными черточками заводских труб.
Железнодорожный путь расширился, с той и другой
стороны к нему прибавляются один за другим новые пути
и, наконец, поезд стал под навесом огромного вокзала,
пройдя поперек европейско-азиатский материк и подойдя
к окну в Европу.
* * *
Спустя два года мною было получено с приисков такое
письмо:
«Глубокоуважаемый Сергей Иванович!
Наконец-то все-таки вы известили о себе. Я думал, что
вы уж где-то за тридевять земель. Пишу наскоро, изви-
няюсь, может, что и важное пропущу, а о ерундистике
извещу.
Живем но старому, богатство пока не одолевает, а нужды
сколько угодно. Не знаю, что нынешний год даст.
Гидравлика наша в ходу, дошла уже до старых отва-
лов, а как вперед подадимся, это трудно написать, но
нужно бы как-нибудь побольше смыть, а то уж будет сильно туго.
И ныне было не важно, по все-таки Петр Иванович как-то
устроился. Дальше надо во что бы то ни стало мыть
золото.
Живем мы с Петром Ивановичем по-хорошему и вперед
не думаю, чтобы вышло что худое. Бьемся пока за свое
существование, я что-то все-таки надеюсь, что мы вылезем
из этой нужды. Может-быть, терпение и труд все перетрут.
Семья моя пока состоит из четырех детей — одного
сына и трех дочерей. Еще П. М. Сизов с Васильевского
прииска перешел к нам служить, а свой прииск бросил,
одно мучение с ним было.