Нагота
Шрифт:
Бирута насторожилась. Разволновавшись, она перестала следить за движением своих ног и вдруг сделалась легкой, невесомой.
— Они же приходят сюда не за тем, чтоб танцевать. Вернее, танцы для них не главное. Они приходят, чтобы познакомиться. В конце концов, их можно понять, как же без этого.
Она тихонько рассмеялась, но тут же примолкла, опять посерьезнела.
— Есть, конечно, и такие, кто приходит просто танцевать. Я бы тоже приходила, если бы умела. Танцевать приятно.
— Я, наверно, очень навязчив, но это, считайте, — профессиональный интерес... Скажите, у вас никогда не было желания познакомиться?
— Как это?.. Право, не знаю.
— Ну хотя бы из самолюбия. Или назло подругам. Ведь при существующих пропорциях мужского и женского...
— Я думаю, пропорции тут ни при чем. Я верю в счастье. Сто лотерейных билетов могут оказаться пустыми, зато сто первый с выигрышем.
— Значит, вы фаталистка.
— Не знаю. Но я уверена, что те, кому судьбой суждено встретиться, с первых дней неотвратимо движутся навстречу друг другу, постепенно, шаг за шагом, иногда отдаляясь, как в запутанном лабиринте.
— А что, если этого второго просто нет? Понимаете: нет математически...
— Где-то должен быть. Может, очень далеко, на другом конце света, но должен быть. И вдруг пути пересеклись, они встретились. Всего на мгновенье, в ночной темноте, в толчее привокзальной площади, в переполненном аэропорту. И сразу поймут, что они-то и искали друг друга. Разве так не бывает?
Он, конечно, чего-то ждал от этого разговора. И потому был напряжен и насторожен, как человек, проверяющий электрический контакт, когда толком еще не уверен — не получится ли замыкания. Однако результат был в высшей степени неожиданным. Робкая Бирута на глазах преображалась в пламенную проповедницу, убежденную в своей правоте, готовую бороться, защищать свои взгляды, доказывать. Поистине разительная перемена. Ее речь лилась свободно, на лице торжественное, почти самозабвенное выражение. Ошеломленный, он остановился.
— Разве так не бывает? — повторила она.
— Иногда бывает. Чаще все-таки в фильмах, в романах.
— Да нет же! За правдой жизни не угнаться никакой фантазии!
И она с увлечением принялась рассказывать о какой-то своей подруге и ее поразительной судьбе.
Из этого разговора он не слышал ни слова, захваченный одной-единственной мыслью: а что, если письма писала она?
Ничего невозможного тут нет. Сквозь ее романтические бредни иногда прорывались нотки, казавшиеся ему знакомыми. Конечно, прямых доказательств или фактов в его распоряжении пока не было, но, судя по манере, выражению, образу мыслей, он без труда мог представить Бируту сочинительницей писем. Отдельные черты совпадали полностью: повышенная чувствительность, с какой Бирута говорила о других (ну хотя бы о той же Либе), ее внезапная пылкость, переходящая в робость, едва речь заходила о ней самой. В письмах столько места отводилось красотам природы, и разве не Бирута предложила поездку на Грибные кручи? А совсем недавно, когда пили вино, она ни с того ни с сего вдруг стала восторгаться облаками, небом... По тону и душевному настрою письма в полной мере соответствовали чувствительной и робкой натуре Бируты. А если еще добавить ту подкупающую искренность, с какой она признавалась в своих недостатках...
В самом деле, почему бы ею не могла быть Бирута? Однако мысль эта в нем вызвала что-то похожее на разочарование. Конечно, все это лишь предположение. Но вот неувязка: Бирута заочно училась в институте, а в письмах про учебу не было ни слова. Для полной ясности неплохо было бы познакомиться с почерком Бируты.
— Мне жаль вас, — сказала она, — не понимаю, как можно быть поэтом и не верить в чудо.
— Все не так просто.
— А я вас представляла себе несколько иначе.
— Каким же вы меня представляли?
— В ваших стихах столько романтики.
— Вполне возможно. Видите ли, поэты, как и шизофреники, страдают раздвоением личности. Стихи пишет романтик, пока реалист в нем дремлет.
— Опять вы шутите.
— Нет, правда. Не шучу. И мне известно из достоверных источников, что и вы стихи пишете.
Бирута густо покраснела.
— Кто вам сказал?
— У вас, случайно, нет с собой каких-нибудь стихов?
— Стихов? Нет...
— Жаль. Хотелось бы взглянуть.
— Вы думаете, стоит?
— Не сомневаюсь.
— Но я ведь пишу для себя.
— Мы могли бы с вами заключить тайный союз под девизом: другим — ни слова! Что вы на это скажете?
— Я подумаю.
Вид у нее был ошарашенный, будто она только что очнулась и пыталась сообразить, что ей во сне померещилось, а что она слышала наяву. От нахлынувших мыслей лицо ее омрачилось, но губы раскрывались в светлой улыбке, и сквозь настороженную недоверчивость наружу ломились восторг и радость.
Можно было считать, что тайный союз заключен.
11
Больше не было сказано ни слова, они танцевали молча и довольно рассеянно, без прежнего старания, и потому сбивались с ритма, путались, впрочем, нимало о том не заботясь, так как были заняты другим.
Он проводил Бируту туда, где в толпе голубело платье Марики и алел галстук Тенисона. Бирута шла впереди, иногда оборачиваясь, мечтательно улыбаясь ему.
На опустевшей площадке опять показалась мрачная тройка, искавшая Женьку.
— Ну, как настроение? — спросил Тенисон Бируту.
— Спасибо, прекрасное.
— А у нас так себе, — сказала Марика. — Житья от комаров не стало, поедом едят. Я уж Варису говорю, мошки на плешь его, как на свет, летят.
— А где же Камита? — Тенисон пропустил мимо ушей замечание Марики.
— Куда-то исчезла.
— Камита, у-у-у! Где ты?
Он огляделся и неподалеку, в тусклом свете фонаря, увидел Либу. Она стояла одна, прислонившись к столбу, и как будто пыталась склеить надломленную сигарету. Занятая своим делом, она тем не менее перехватила его взгляд и, холодно блеснув глазами, куда-то скрылась.
Потом он заметил ее на другой стороне площадки, под деревом. Их взгляды опять встретились, причем на этот раз Либа вроде бы рассердилась, и все же он позволил себе безобидную усмешку. (Притвориться, что не видит ее, было бы совсем уж глупо.)
И опять она исчезла куда-то. Это начинало смахивать на игру в прятки. Теперь он искал ее с упорством человека, не желающего остаться побежденным в этом бессловесном и потешном поединке.
Тенисон с Марикой ушли танцевать. Бирута застыла поодаль, как в почетном карауле, даже не смотрела в его сторону, очевидно, из деликатности, чтобы не подумал, что ее нужно приглашать. Музыка рождала в душе беспокойство: что-то уплывало, как сверкающий огнями корабль в ночи, что-то было упущено, растеряно, брошено на ветер. Поскорей бы возвращалась Камита. Пригласить Бируту показалось неудобным — слишком долго раздумывал. Так и остался стоять, сам не понимая, чего ждет, да, по правде сказать, и не зная, чего хочет.