НАИРИ
Шрифт:
– Вот.
Жена нажала кнопку, через несколько секунд раздался тройной писк.
– Все, как ты велишь. Чтобы не ехать с места на холодном двигателе. Хотя сейчас он не успел остыть.
– Молодец.
– Доеду за три секунды и сразу лягу спать. Даже чай пить не стану, только сотру глаза.
– Не гони, как сумасшедшая.
– Не буду. На самом деле я еще сплю, с утра так и не проснулась.
Зеленая модель биплана «По-2», криво подвешенная у потолка в память о том, что местный аэропорт начинался с такого самолета, уже отчаялась куда-то лететь.
Но меня ждали иные места, высокие небеса и другая погода.
– Дорога мокрая, в зеркала ничего не видно. Как сядешь, сразу включи обогрев. У выезда на трассу стой, пока не откроется окно.
Я давал указания, прекрасно зная, что без меня она погонит, как бешеная, двумя руками держась за руль и не оглядываясь по сторонам.
– Буду стоять хоть целый час. И поеду по среднему ряду.
– И не забудь, за кафе «Отдых» поставили камеры. Там «восемьдесят», притормози заранее.
– Приторможу, приторможу.
Я опять обнял жену.
Плохо кормленная в детстве родителями, ростом она не вышла. Но черные туфли на шпильках слегка компенсировали нашу разницу.
– Ну ладно, все, поезжай.
– Поеду.
Она еще раз прижалась ко мне.
– Пока!
– Пока, – ответил я, еще раз ее отпуская.
Жена процокала к выходу, прекрасная даже в джинсах, надетых по утренней прохладе. Во всем холле не нашлось бы другой женщины, способной сравниться с нею.
Меня кто-то толкнул. Кругом все спешили, пора было двигаться и мне.
Посмотрев вслед жене, я взялся за ручку своего серого чемодана.
Он казался неподъемным.
Я вполголоса выругался: пограничный пункт находился на втором этаже, эскалаторов здесь не имелось, туда вела обычная лестница, причем довольно крутая.
1
«Боинг-737» авиакомпании «Татарстан» – белый, расцвеченный красной и зеленой полосами, бегущими с киля на фюзеляж – был наверняка выпущен в тысяча семьсот тридцать седьмом году.
Слой свежей краски не мог скрыть бесчисленные неровности обшивки, металл устал до изнеможения. Планер был измучен тряской турбулентности, ударами водяных струй и облачных клочьев, шквальной вибрацией на взлетах и толчками при посадке, к тому же разъеден антиобледенителем, протекшим во все стыки. Старомодно круглое сечение мотогондол, в которых виднелись вентиляторы новых двигателей «Пратт энд Уитни», говорило, что этот самолет лишь лет на десять моложе меня.
Тоже далеко не молодого: середина пятого десятка не являлась возрастом радости, хотя я его еще не ощущал.
Самолет напоминал Ноев ковчег; ему давно настала пора укорениться, но кто-то столкнул его со счастливой горы Арарат и снова заставил летать. И сейчас этот дряхлый «Боинг» замер на стоянке в ожидании новых пар земных тварей, а вместо корней к нему тянулся черный кабель аэродромного источника питания.
Трапов стояло сразу два; центровка американского лайнера – не переделанного бомбардировщика, подобно нашим «Ту», а спроектированного для людей – позволяла принимать всех одновременно.
Чистых – в передний салон бизнес-класса, нечистых в задний «эконом».
При тянущейся с детства любви к авиации, при умении наслаждаться всеми фазами полета, при ошеломительной радости, всегда охватывающей меня в воздухе, я ни разу в жизни не летал в первом классе. Никогда не чувствовал себя белым человеком: не имел возможности расправить свои сто восемьдесят семь сантиметров и не страдать от соседства какого-нибудь жирного мужика, не мывшегося с сотворения мира, выпить чего-нибудь легкого – вина или хорошей водки, что на эшелоне «десять тысяч» доставило бы особое удовольствие – и посетить уютный туалет, где из мусорного ведра не сыплются через край использованные гигиенические прокладки.
Я был общительным, но не любил, когда общение мне навязывают извне, всегда стремился к определенной степени уединения даже в толпе. В салоне второго класса приходилось находиться в слишком тесной близости к людям, не вызывающим симпатий; всю сознательную жизнь я мечтал лететь в бизнесе, но воплотить мечту не удавалось. Каких бы планов на грядущую роскошь я ни строил, в самый последний момент всегда мешало что-то более насущное – сиюминутное, но неизбежное, требующее серьезных расходов.
Впрочем, сейчас об этом не стоило думать; никакие мысли не могли переместить меня в первый класс из салона для бомжей.
Да и вообще я пребывал в состоянии расслабленной эйфории, в какое впадал всегда, перешагнув красную черту границы, получив выездной штамп в паспорт и ровно на четырнадцать дней ощутив себя гражданином мира.
Я похлопал себя по карманам. Нашитые по бокам на штанины моих летних брюк, они были огромными, надежно застегивались и могли вместить целый автобус. Все необходимое в путешествии: документы, путевку, ваучеры, билеты, деньги в рублях, евро и долларах, мобильный телефон – я распихивал туда и не нуждался в ручной клади.
Глупо было проверять что-то уже на перроне после двух часов, проведенных в зоне отправления. Жена давно была дома и, скорее всего, действительно спала, свернувшись калачиком на краю нашей огромной кровати немецкого производства. Но действие вышло автоматически: я никогда ничего не забывал – ни вещей, ни людей, ни мыслей.
Я пристроился к очереди на посадку. Точнее втиснулся в толпу возбужденных женщин и сумрачных мужчин.
Кажется, я и сам почти спал, потому что не заметил, как меня поднесло к трапу и больно ударило ногами о железную подножку.