НАИРИ
Шрифт:
Местная, в унылой синей форме, инспекторша из отдела перевозок молча взяла мой посадочный талон. Я поднялся по скользким от росы ступенькам, переступил самолетный порог. Кажется, на «Боингах» я не летал года три, потому что по привычке втянул голову в плечи, не сразу сообразив, что здесь этого не требуется.
Предбанником заведовала татарская бортпроводница в малиновом сарафане. Совсем молодая – невысокая, темноликая и почти плоская в той части, которая у женщин бывала привлекательной.
– Доброе утро! – сказал я, всегда бывая вежливым даже со слугами, чье отношение к себе уже предоплатил.
Она что-то пробормотала, взглянула недобро и тут же отвернулась.
По годам годясь в отцы, я ее не интересовал, но и ее реакция была мне безразлична.
Салон «Боинга» напоминал не подвальное бомбоубежище, а сводчатый зал правобережной станции Ленинградского метро. Даже во втором классе американский самолет имел такие расстояния между креслами, что можно было ощутить себя рожденным на свет, а не скрючившимся в утробе.
Мой 21-й ряд находился в последней трети, ближе к хвосту, место носило литеру «Е». У прохода сидела толстая женщина лет семидесяти в чудовищной белой разлетайке; величественная осанка выдавала учительницу на пенсии. От нее разило пОтом, хотя день лишь начинался и в салоне было еще не душно. Продираться мимо такой туши не казалось большим удовольствием – остановившись, я вежливо спросил:
– Не хотите передвинуться на мое место, чтобы я вас не беспокоил?
Бывшая классная руководительница не ответила.
В этом полете мне явно не везло на женщин; ни молодая ни старая не удостоили меня вниманием.
Хотя бортпроводнице, скорее всего, просто хотелось спать, а соседка желала сидеть с краю, чтобы беспрепятственно ходить в туалет.
Уплощившись, я боком просочился к своему синему креслу.
Сейчас тут было довольно комфортно, но в самолете мне всегда рано или поздно становилось холодно; я не снял свою куртку-ветровку, а только расстегнул.
Около иллюминатора сидела женщина.
Не будучи христианином, я был чужд принципов «посмотревший возжелал, возжелавший захотел». Жену я любил больше солнечного света, но это не было связано с удовольствием рассматривать других женщин.
И соседку справа рассмотрел.
Она была моей ровесницей – достаточно стройной, с приличной грудью и черными волосами.
Впрочем, это я отметил во вторую очередь, а сначала взглянул на ее ноги.
Не только потому, что их любил как высшую эстетическую сущность.
И не потому, что мужчина, не смотрящий на женские коленки, мертв – а я был жив.
Просто соседкины ноги сразу бросились в глаза.
Женщин на анталийский рейс набралось больше, чем достаточно. Некоторые надели джинсы, большинство сверкало голыми ногами: незагорелыми, жаждущими солнца, ради которого все и летели подальше от нашего города, затопленного унылым дождем.
На этой были черные колготки – не прозрачные, а плотные, сверкающие, как антрацит.
Да и вообще вид ее казался странным для самолета, собирающегося взять курс на Турцию в середине июля. Соседка была одета в черную футболку и черную юбку, туфли вызывающе краснели. Алым сверкали ее ногти, таким же смертельным цветом она оформила губы – не пухлые и не узкие, не чувственные и не безразличные, а какие-то спокойные. Она смотрела перед собой, и ее выразительный профиль казался очень уверенным. Цвет глаз я не определил, однако понял, что они темные.
В вырезе ворота на белом теле сверкала золотая цепочка: узенькая, прекрасно отполированная, сияющая каждым звеном по отдельности.
Эта цепочка подчеркивала дороговизну всего прочего.
Я отличался равнодушием к одежде, всему прочему предпочитая удобство, но жена была самой яростной тряпичницей из всех женщин. Наш достаток не позволял ей иметь все желаемое, но она умела непревзойденно выдерживать стиль, разбиралась в брендовой принадлежности вещей и невольно научила этому меня.
Футболка женщины с места «21F» на первый взгляд была проще самой простой простоты. На ней не имелось ни отстрочки, ни вышивки, ни стразов, ни неназойливого логотипа где-нибудь у плеча. Но по глубокому черному цвету, по посадке, по ощутимой мягкости – еще по чему-то, необъяснимому, но несомненному – я понял, что это вещь из фирменного бутика.
Бюстгальтер, угадывающийся невнятно, тоже был явно не китайским.
Черная юбка – обманчиво скромная – заканчивалась не выше и не ниже, а на лучшем уровне при положении «сидя».
Ноги были длинными; их не портили колени, чуть более узкие, нежели я любил.
Довершали облик туфли.
Насыщенно красные, без дешевых финтифлюшек, они давали возможность оценить качество матовой кожи и не отвлекали от главного.
Женщина, несомненно, была слишком хороша для дряхлого «Боинга», летящего в суетливую Анталью.
Она попала сюда случайно.
Но и это меня не интересовало.
Отвернувшись, я посмотрел в проход, где раздавался какой-то лишний шум.
Мрачная малиновая бортпроводница перераспределяла многодетное семейство, которому не нравилась определенная билетами рассадка. Ситуация являлась обычной: мамаши с детьми всегда были готовы пройти по головам, а молодые стюардессы донельзя любили гонять с места на место одиноких мужчин моего возраста. Но левая соседка своей прочностью напоминала «Титаник», севший на мель еще в Саутгемптоне. А женщина в красных туфлях, несомненно, выцарапала бы глаза кому угодно, посягнувшему на ее покой около иллюминатора. Мое срединное кресло само по себе вряд ли кого-то интересовало и я мог не волноваться.