НАИРИ
Шрифт:
– Да уж, – я кивнул. – Детский лай и собачий плач сведут с ума кого угодно. В бизнес-классе, наверное, хоть младенцев нет.
– Младенцев там нет, да, – сдержанно подтвердила женщина. – Но…
Поморщившись, она не договорила.
У меня вырвался очередной вздох. Сидеть в бесцеремонной массе соотечественников было утомительно.
Многочисленные дети орали, как резаные; старуха слева возилась, словно медведь перед берлогой.
В будущем году стоило приложить все усилия, чтобы лететь не среди этого колхозного сброда.
–…Мужчина, вы почему не пристегиваетесь?
Неприветливая стюардесса стояла у нашего ряда.
У нее были матовые черные волосы и круглое невыразительное лицо с узким ртом; небольшие неопределенно зеленые глазки сверлили злыми буравчиками.
– Сейчас пристегнусь, – я все-таки опять ей улыбнулся. – А конфетки будут?
– Вам – нет, – отрезала бортпроводница и отвернулась к левой стороне.
Ее маленький зад выражал пренебрежение мною как лицом противоположного пола.
Соседка справа засмеялась.
Пожав плечами, я полез искать концы своего ремня.
Справа за бортом щелкнуло, потом загудело – сначала тихо, затем громче и громче.
Пилот компании «Татарстан» строго придерживался правил: несмотря на закрытые двери, первым запустил двигатель со стороны, противоположной отъехавшим трапам.
Салон мелко затрясся; старому самолету не хотелось лететь.
Женщина поправила на животе ремень.
– Вы знаете, какое сегодня число?
– Конечно, – кивнул я. – Тринадцатое июля.
– Тринадцатое.
Она разгладила черную юбку, не прикрывающую поблескивающих коленей.
– Ну и что?
Я пожал плечами.
– Вчера было двенадцатое, завтра будет четырнадцатое.
– Вы знаете, сколько себя помню – боялась летать. И сейчас боюсь.
– Не бойтесь, – я усмехнулся. – На машине ездить гораздо опаснее. И, кроме того, взгляните на вещи с другой стороны. Тринадцатое число сегодня во всем мире, даже на Южном полюсе. Если все начнут бояться, Земля остановится.
– Интересная теория.
Щелкнуло и загудело слева.
– А вы интересная женщина. Сейчас мало кто задумывается над такими суевериями.
– Сейчас на самом деле все потеряло значение. Во главе другие приоритеты, лишь бы просто живым остаться. Но я помню случай из детства, из тех времен, когда билеты на самолет было не в любой день легко достать. Один папин знакомый куда-то сильно спешил, сидел в аэропорту перед рейсом и ждал, когда освободится бронь. Дождался – там был только тринадцатый ряд. Он отказался от билета и никуда не полетел. Смешно?
– Именно что смешно. В каждом самолете есть тринадцатый ряд и каждый раз в нем кто-то летит. Вот у нас сегодня – целых шесть человек. Если что-то случится с ними, то случится и с нами. Но с нами ничего не случится, значит и они долетят без проблем.
– Если все подряд не сломают ноги, спускаясь по трапу, – возразила женщина, бросив через меня недобрый взгляд на бывшую учительницу.
Видимо, та успела ее чему-то поучить до моего появления.
– Ваша теория еще интереснее, – я усмехнулся. – Но мы с вами не все, мы пойдем по другому трапу.
– Договорились, – она серьезно кивнула. – По другому, так по другому.
Справа уже не гудело, а позванивало. Двигатель прогрелся, Пратт вместе с Уитни знали свое дело.
– На самом деле, если на то пошло… В каком ряду мы с вами сидим?
– Если честно, не знаю. А в каком?
– В двадцать первом, – ответил я, не задумываясь, почему женщина с красивыми ногами не знает своего ряда.
– И что это меняет?
– Все.
Женщина смотрела непонимающе.
– «Двадцать одно» – счастливое очко. «Тринадцать» им гасится. Минус с плюсом обращаются в ноль.
–…Возьмите вкусняшку!
В проходе стояла бортпроводница и, маслясь улыбкой, держала перед пенсионеркой поднос с конфетами. Я потянулся, захватил целую горсть и молниеносно отдернул руку. В ответ раздались такие звуки, что промедли я долю секунды – и острые ноготки, покрытые бесцветным лаком, впились бы в меня.
Соседка восхищенно покачала головой:
– Ловко. Вашей быстроте позавидуют десять кошек.
– Быстрота спасает жизнь. Держите.
Я раскрыл ладонь, она взяла леденец в зеленой обертке.
– Почему эта Раушания вас так ненавидит?
– Какая Рушания?
– Да серенькая сикушка в малиновом, которая на вас зашипела.
– А откуда вы взяли, что она Раушания? А не Чулпан или… Эндже. Хотя она такая же Энже, как я Арчибальд.
– «Же» понятно. А «эМ» причем?
– Не «МЖ», а «Эн-Дже». То есть «жемчужина».
– А это по-каковски?
– По-татарски. Мы летим казанским бортом, тут все татаре.
Двигатели рокотали одинаково ровным гулом.
Самолет тронулся.
Планер жалобно заскрипел.
Каждый кусок дюраля, каждый винтик, каждая заклепочка жаловалась, что им до смерти надоело болтаться в небе и хочется больше не покидать землю, пойти на переплавку и возродиться в чем-то более спокойном – хоть в пивных жестянках. Впрочем, я никогда не интересовался, льют ли пиво в емкости из вторичного алюминия.
– А вы что – знаете татарский?
– Откуда мне знать, я не татарин. Но некоторые имена известны. Так почему эта маленькая злючка – Рушания?