Наши люди в Шанхае
Шрифт:
Это не преувеличение. Любовь китайцев к чиханью и плевкам является одним из главных общественных недугов. Правительство время от времени (как было, например, после эпидемии атипичной пневмонии) проводит кампании по «запрету плевков», но, надо признать, с очень незначительным результатом.
Плюют почти все: мужчины и женщины, молодые и старые, культурные и не очень культурные, на улице и в помещении. Это в порядке вещей, так принято, и я никого не осуждаю. У каждой нации свои традиции.
Вполне возможно, привычки некоторых европейцев тоже вызывают тошноту у китайцев.
Я
Признаться, на такое великодушное предложение со стороны Алсуфьева я не смела рассчитывать. Я была уверена, что после вчерашнего инцидента с копьем, он не захочет ходить по городу один. Побоится!
А что? Я бы на его месте побоялась.
Ведь это я лягнула его на опере в нужный момент. Что было бы с ним вчера, не окажись меня рядышком?
Если не я, то кто присмотрит за ним сегодня?
Я лихорадочно возила вилкой по опустевшей тарелке. Тянула время. Я не могла решиться, что же делать?
Я не хотела отпускать Сергея одного. Согласитесь, вдвоем ему в сложившейся ситуации должно быть спокойнее.
Ехать с ним в университет я тоже не хотела. Чего я там забыла в этом университете?
Хватит с меня участия в конференции, я чуть со скуки там не умерла.
Если я еще отправлюсь вместе с Алсуфьевым на заседание кафедры клинической психологии, то вся эта поездка в Пекин потеряет для меня смысл.
Сплошные заседания-совещания. Разве за этим я летела сюда аж десять часов.
Нет, свой сегодняшний день я представляла себе совсем иначе. Я во что бы то ни стало, хотела выполнить ту экскурсионную программу, которую наметила еще в Питере.
Но Алсуфьев… Как быть с Алсуфьевым? Он ведь такой невнимательный! Невнимательный, рассеянный и беспечный…
Этот его вечно отрешенный взгляд и отсутствующий вид кого угодно могут спровоцировать.
Не подумайте, что я хочу сказать, будто в Пекине сложная криминальная обстановка. Нет. За все время, что я здесь, я не видела ни одного пьяного, ни одного бомжа, нищие, правда, попадались, но только на площади Тяньаньмэнь.
— Сережа…
— Да, Наташечка, я весь внимание.
— Сереж, ты только пойми меня правильно. Не подумай, что я нагнетаю обстановку и как-то тебя запугиваю, но я сегодня видела очень неприятный сон. Не хочу его рассказывать, потому что есть такая примета. Говорят, если плохой сон никому не пересказать, то он и не сбудется. Так что поверь, мне на слово. Будь, пожалуйста, сегодня предельно внимателен и осторожен. И ни с кем незнакомым, пожалуйста, не заговаривай. А если заговорят с тобой, то ни в коем случае разговор не поддерживай.
— Наташечка, — он улыбнулся краешком рта.
— Не вижу ничего смешного, — возмутилась я. — Я знаю, что ты не веришь в сны, но я-то верю, поэтому не могу отпустить тебя одного, не предупредив об опасности.
— Какая опасность, Наташечка? Ну что ты, ей богу, заладила про какую-то мифическую опасность. Я всегда тебе говорил, что у тебя прекрасная интуиция, но сейчас, Наташечка, право слово, ты хватила через край.
— Хватила через край?! Я?! Алсуфьев,
— Не надо передергивать, Наташечка. Я всегда говорил и говорю, что у тебя острый природный ум и хорошо развитая интуиция. Я прекрасно понимаю, какое впечатление произвело на тебя вчера это неудачно брошенное копье. Поэтому и говорю тебе — не волнуйся. Не волнуйся, Наташечка. Не нагнетай обстановку, а поезжай спокойно на экскурсию. Вчерашний инцидент — это нелепая случайность, а не шпионские страсти по Верочке. Уверяю тебя, у нас нет повода для беспокойства. Никто за нами не охотится.
— А я и не говорю, что за НАМИ охотятся, я говорю, что ТЕБЕ надо быть осторожнее.
— Мне?
— Тебе.
— Почему только мне, Наташечка? — Искренне заинтересовался Алсуфьев. — Ведь в Китае мы были в одно и то же время. Почему ты решила, что угроза есть только для меня?
— Потому, — невозмутимо сказала я. — Потому что еще в XVII веке испанский драматург Педро Кальдерон сказал, что «Лучше всего хранит тайну тот, кто ее не знает».
— Ах, ну если так, если Кальдерон действительно это сказал, тогда я снимаю перед ним шляпу. Только, Наташечка, я не пойму, какое отношение имеет это мудрое высказывание к нашей с тобой истории.
Я недовольно посмотрела на Сергея. Прикидывается или действительно не понимает?
— Я тебя умоляю, Сережа, — я незаметно огляделась и, не заметив ничего подозрительного, приникла к столу, — если ты утверждаешь, что ничего не понял, я объясню еще раз. Мне не трудно. Только не говори потом, что я зануда.
— Наташечка…
— Да ладно тебе, обойдемся без реверансов, иначе мы целый божий день проторчим в этом ресторане и не попадем ни в университет, ни на экскурсию. Скажи мне, что я такого сказала непонятного? Лично мне все понятно — лучше всего хранит тайну тот, кто ее не знает! Я, например, не знаю никакой тайны Китая. Мой папа умер, когда я была еще маленькой. При всем желании он не мог мне ничего рассказать, поэтому я ни для кого здесь не представляю опасности. Никому в Китае нет до меня никакого дела. Надеюсь, с этим ты не можешь не согласиться.
— Да, но я тоже не знаю никакой тайны, связанной с работой отца в Китае.
— Правильно, ты никакой тайны не знаешь. Но об этом знаешь только ты. Никто другой не может быть в этом уверен на сто процентов. Гипотетически твой отец вполне мог рассказать тебе что-то такое, что тебе знать не следует. Ведь ты был взрослым, когда не стало твоего папы. Он мог с тобой поделиться какими-то своими секретами, воспоминаниями. Ну, я не знаю, Сережа, что ты смеешься? Я лично ни в чем таком тебя не подозреваю. Мне все равно, даже если ты знаешь секретный план дислокации стратегических сил Китайской Народной Республики. Я просто прошу тебя, обещай мне, что будешь осмотрительнее, чем обычно.