Наследник императора
Шрифт:
– Уходи! – повторил центурион, не думая отступать.
– Ты угрожаешь мне! – завопил консул. – Паршивый скот! Надо было приказать отнести тебя к колонне Лактария, как я сделал это с твоим старшим братом. Твоя мать, поблядушка, нагуляла вас обоих с галлом-рабом. Даром, что ли, ты белоглаз, как галл!
Центурион размахнулся. Кулак угодил в скулу консулу.
Потом, ухватив за трещащую тунику, поволок грузное тело в хозяйскую спальню.
– Моя мать была белокура, – бормотал Декстр. – Белокура и светлоглаза. И я помню, урод, как ты издевался над ней. Как покупал ей красивых рабов и заставлял приставать, чуть ли под тунику к ней лезть, а потом велел хватать мальчишек да сечь до полусмерти, да резать им носы. Она плакала, умоляя тебя прекратить, а ты смеялся. Только после этого у тебя член вставал… и ты шел в спальню трахать мою мать, и я слышал, как она кричала от боли… нет, не от удовольствия, я уже тогда знал, как стонут от удовольствия… а когда мой Борисфен, мой щенок ухватил тебя за пятку, ты сам лично забил его насмерть палкой. Ненавижу тебя, ненавижу…
Центурион бросил обеспамятевшего консула на кровать.
– Орк! – завопил центурион во всю глотку. – Орк, забери себе его гнусное тело. Забери и пожри как можно скорее! Или я не выдержу и убью его!
Он выскочил из спальни и не видел, что старик тут же стал подниматься, кряхтя. Его беспамятство было всего лишь притворством.
Марк выбежал в перистиль, подставил голову под струю холодной воды.
– О боги, боги, за что?..
Тут его и схватили – когда он стоял, склонившись под струей, из-за журчания воды не услышал осторожных шагов.
Рабы-телохранители консула ухватили его за локти, мастерски и почти мгновенно скрутили сыромятными ремнями и опрокинули на пол.
– Всем встать! Подниматься! Всем! – Дребезжащий старческий голос управляющего разносился по дому особенно громко в этот ночной час.
Перистиль стал наполняться челядью – дрожащие, заспанные, небрежно одетые, рабы и вольноотпущенники выбирались кто из своих комнаток, кто из закутков подле кухни или под лестницей. Десятки зажженных факелов осветили перистиль, отблески играли в воде фонтана, добавляя теплой телесности холодному мрамору. Для хозяина вынесли в перистиль кресло и поставили меж колоннами. Центуриона подняли и поставили перед отцом на колени. Он уже догадался, что сейчас произойдет, и в отчаянии рванулся, пытаясь выскользнуть из крепко державших его рук. Но куда там! Из этих лап не сумел бы вырваться сам Геркулес. Центурион Афраний, хоть и не обделенный силой, на подобные подвиги все же не был способен.
Он обмяк и смиренно опустил голову. Оставалась надежда, что отец передаст его дело городскому претору, и тогда можно будет доказать свою невиновность. Но время текло, старик Пинакий уже перевернул клепсидру, а хозяин все не появлялся.
Наконец старик вышел, одетый в тогу, неспешно прошествовал к своему креслу и тяжело опустился на тщательно взбитую подушку. Виночерпий тут же подал ему воду со снегом – консул в жаркие дни все время пил холодную воду. Женщины-рабыни, выгнанные из общей комнаты за кухней, столпились в тени колоннады.
– Я сужу моего сына отцовской властью! – объявил консул. – Мой сын пытался убить меня! Он ранил меня кинжалом, и только Судьба спасла меня.
– Это ложь! – выкрикнул центурион. – Ты сам…
Один из телохранителей ударил его по губам. Несильно, но болезненно, рот тут же наполнился кровью.
– Я сужу своего сына отцовской властью! – повторил консул.
– Не имеешь права! Я – центурион на службе императора…
– И приговариваю его к смерти! – объявил консул Афраний. – Завтра утром здесь в перистиле тебя казнят. Уведите его и приготовьте все потребное для казни. Я приглашу достойных людей посмотреть, как будет умирать мой сын.
Марка Афрания заперли в комнатке рядом с эргастулом. Рабам своя тюрьма, свободным – своя. Впрочем, в доме консула Афрания Декстра жизнь и тех и других по сути мало отличалась. Марк в детстве немало дней провел в домашнем карцере. За любую провинность – невинную ложь, разбитую глиняную чашку, дерзкое слово – отец немилосердно порол сына, а потом запирал его здесь на всю ночь, не давая ни еды, ни воды. Все свое детство Марк был уверен, что справедливость означает одно – чудовищное наказание, отсутствие снисхождения и прощения. Все детство Марк пытался выбраться из этой тюряги, думал: был бы сильнее – выломал решетку. И вот много лет спустя каменная глотка встретила его знакомым спертым воздухом и черной тоской. Центурион первым делом кинулся к окну, но обнаружил, что окна никакого больше нет – его заложили кирпичами наглухо. Как будто тюрьма тоже выросла и возмужала вместе со своим пленником. Марк опустился на влажный каменный пол и завыл от бессилия и злобы. В этот миг он пожалел об одном – что не убил отца.
Когда дверь с лязгом отворилась, центурион Афраний понял, что время казни пришло. Он ожидал, что телохранители ввалятся в карцер, вновь заломят руки и…
Но вместо телохранителей вошел, крадучись, старик Пинакий.
– Ты не связан? – спросил вольноотпущенник шепотом, освещая карцер масляной лампой, что принес с собой. – Нет?.. Это хорошо. Выйди со мной, прошу тебя, господин…
Что-то явно пошло не так. Но Марк не стал задавать вопросы и вышел из карцера в узкий коридор. Мелькнула мысль: Пинакий ослушался хозяина и решил помочь бежать господину. Сделалось больно слева. Бедный старик, что его ждет за подобное – трудно даже представить!
– Пин… – Центурион положил старику руку на плечо.
Тот вдруг затрясся.
– Спаси нас, господин…
– О чем ты?
– Один из вольноотпущенников убил твоего отца. Теперь нас всех казнят. Всех…
Он схватил руку Марка и прижал к губам.
– Погоди. Почему ты думаешь, что убил вольноотпущенник? – спросил Марк.
– Кинжал был брошен рядом. Кривой кинжал Орфея.
Коридор перед спальней консула, куда Марк прошлой ночью притащил отца, теперь был запружен толпой вольноотпущенников. Рабы, прослышав про убийство, попрятались в своих закутках, дрожа от страха. В лучшем случае многих из них ждала пытка, в худшем – всех до единого – смерть. У вольноотпущенников, как всегда в таких случаях, имелся шанс уцелеть.
Центурион Афраний зашел в спальню, куда уже заглядывали утренние лучи солнца (покои убитого были с окном, выходящим в один из перистилей, в отличие от большинства римских спален); перекрестья оконной решетки лежали на теле хозяина темным узором. Голова убитого была несколько повернута набок, и вся подушка сделалась бурой от вытекшей крови. Очень много крови. Однажды он уже видел столько крови на кровати… Очень давно. На горле покойного алела полоса от лезвия: было ясно, что горло перерезал острейший клинок. Афраний тронул голову убитого и тут же отдернул руку: рана стала раскрываться черным зевом – чья-то очень твердая рука перерезала горло до самого позвоночника.
Кинжал валялся тут же. Не узнать любимую игрушку Орфея было трудно.
Самому Марку Декстру это убийство ничем не грозило – он сидел в карцере и не мог не только перерезать старику горло лично, но и сговориться с кем-то. Но если признают виновным челядь, казнят всех. В том числе – Зинту и мальчишек-даков. Ибо они, пленники, хоть и высокого полета птицы, числились в этом доме рабами. Какой же ловкий план в стиле недавних подлых наветов! Кто за ним стоит? Сервиан, чьим другом числился Помпей Лонгин? Или сам Траян, чьим другом опять же был Помпей Лонгин? Вот и ответ Рима Децебалу: распять царевичей, удушить царевну. Все по закону, по древнему и нерушимому закону…