Наследство Карны
Шрифт:
Тогда она узнала его.
Они встретились в полутемном коридоре.
Что говорится после такой долгой разлуки?
Никто их не видел. Никто не удивился их поведению. Поэтому оба забыли поздороваться, как положено.
Он замер со шляпой в руке, его глаза скользили по ней. Потом он кивнул и начал подниматься по лестнице.
Она шла за ним.
Когда на втором этаже он хотел подняться в мансарду, она молча взяла его за плечо и кивнула на дверь в свои покои.
Поколебавшись, он прошел туда. С таким видом, словно проснулся и обнаружил, что находится совсем не там, где заснул.
Она закрыла за ними дверь.
Вдали у Вогена сердито загудел пароход. Потом все стихло. Они смотрели друг на друга, точно кто-то запер их здесь. Он — с отсутствующим выражением лица. Она — сосредоточенно. Потом, точно придумав, как положить конец неловкости, протянула руку, чтобы взять у него пальто.
Он медленно снял пальто. Движения у него были, как у заводной игрушки.
Дина открыла дверь спальни и положила его пальто на кровать. Дверь так и осталась приоткрытой.
Видно, она сохранила привычку использовать свою спальню для чего придется, подумал он. Сегодня она положила там его пальто. Может, она не изменилась? Только постарела?
Они еще так и не поздоровались. Теперь здороваться было уже поздно.
Он осмотрел комнату.
В углу стояли две виолончели. Мебель была от Бидермейера, но немного. Диван, четыре стула, секретер с верхним отделением, книжный шкаф. У одного окна — курительный столик и два кресла с пуфиками.
По обе стороны от секретера висели картины. На одной была изображена красивая темноволосая женщина с добрым лицом. Глядя на него, она держалась за спускавшуюся с потолка сеть.
На другой — нагая зеленоватая женщина с белой виолончелью. Он подошел поближе и увидел табличку с надписью «Ребенок, заглушающий горе музыкой».
На картине, висевшей над диваном, было изображено развесистое дерево, бросающее тень на молодого человека, который на фоне солнца пахал черную землю.
— Ты поселилась в Страндстедете? У тебя гостиница и верфь?
— А ты все-таки приехал домой из Америки, Юхан?
Он кивнул. Голос ее не изменился. Словно она не пользовалась им с тех пор, как они расстались. Просто лежал где-то без употребления и только что вернулся к ней. Низкий, проникновенный.
Она подошла к шкафчику, достала графин и две рюмки. Наполнила их, не спрашивая у него, будет ли он пить. Вежливо поклонившись, он принял у нее рюмку.
Они стояли в нескольких шагах друг от друга с рюмками в руках. Места вокруг было много.
— Мадера? — спросил он.
— Мадера. Подойдет?
— Подойдет.
— С возвращением!
— Спасибо.
Она сделала движение рукой, и он сел. Но не на указанное ею кресло, а на диван. В глубине комнаты.
Она пошла за ним. Села на стул напротив него.
Он ждал, что она спросит, почему он не предупредил о своем приезде телеграммой или хотя бы письмом. Но она не спросила. Ждала, что он сам все объяснит?
— Как Рейнснес? — спросил он без обиняков.
Он понял, что она ждала этого вопроса, потому что ответила тут же:
— Рейнснес принадлежит Вениамину.
Он посмотрел в рюмку и поставил ее на стол.
— Ты получил сообщение от адвоката? Я не была уверена, что у меня правильный адрес, — спросила она.
— Да, я получил письмо.
Сейчас она скажет, что, наверное, раздел имущества его устроил, раз он не протестовал против него. Но она этого не сказала.
— Однако Вениамин не занимается усадьбой.
— Нет, он окружной врач. Ты ведь знаешь?
Он кивнул. Попробовал угадать ее мысли, но не смог.
— У Рейнснеса нет будущего?
— Сейчас похоже, что нет. Но все может измениться. Ты ведь не случайно об этом спросил?
— Хотел просить разрешения пожить там некоторое время. Бесплатно, конечно.
Он видел, что она напряженно о чем-то думает. Зрачки, ноздри, подрагивание в уголках губ.
— Вениамин будет рад. Плохо, когда дом стоит пустой.
— Я хотел сначала спросить у тебя.
— Я понимаю.
— Правда?
Она посмотрела на него:
— А может, и нет.
Призналась! Раньше бы она никогда этого не сделала. Словно угадав его мысли, она переменила тему разговора:
— Ты хорошо выглядишь.
— Спасибо, ты тоже. Возраст не властен над тобой. Ему стало легче, когда разговор принял другой оборот.
Хотя он говорил искренне. Когда-то он не смел даже смотреть на нее. Боялся оказаться в плену. Для этого многого не требовалось. Она вдруг оказывалась так близко.
Пока они молчали, он почувствовал, что она стала мягче. Что ее изменило? Возраст?
— Стине писала из Висконсина, что ты был там пастором.
— Да, несколько лет. Но я уже давно не пастор.
— Почему?
— Я стал пастором не по своей воле.
— Если не ошибаюсь, это было желание твоей матери?
— Ты не ошиблась.
Они опять помолчали. Она подняла рюмку и кивнула. Он последовал ее примеру.
— Стине писала, что паства очень любила тебя.