Настанет день
Шрифт:
— Чего вы еще от меня хотите? — спросил Лютер. — Вы ж хотите, чтоб я для вас чего-то сделал, к тому и ведете?
При этих словах Маккенна поднял фляжку, словно готовясь к тосту:
— Как, неплохо продвигается?
— Что продвигается? — не понял Лютер.
— Ваша стройка. — Маккенна поднял с пола ломик.
— Похоже, что так.
— Я бы сказал, все почти готово. По крайней мере, на этом этаже. — Он расколотил ломиком два оконных стекла. — Неплохо я вам помог, а?
Звякнули осколки, падая на пол, и Лютер подумал: отчего это некоторых даже приятно ненавидеть?
Коп за спиной у Лютера глухо фыркнул. Встал рядом с ним и погладил ему грудь своей длинной дубинкой. Щеки у него были обветрены и горели, лицом он напоминал перезрелую репу. От него разило виски.
Другой коп пересек комнату и поставил ящик для инструментов между Лютером и Маккенной.
— Мы с тобой заключили договор. Как мужчина с мужчиной. — Маккенна наклонился к нему так близко, что Лютер почуял исходивший от него смешанный запах перегара и крема для бритья. — А ты сразу побежал к Томасу Коглину и его зарвавшемуся щенку. Ты думал, это тебя спасет, Лютер.
Он с такой силой ударил Лютера, что тот упал.
— Встать!
Лютер поднялся.
— Ты им говорил обо мне? — Маккенна со всей силы лягнул его в голень, и Лютеру пришлось переступить, чтобы не упасть. — Ты просил у царственных Коглинов избавить тебя от меня? — Маккенна вытащил револьвер и поднес его ко лбу Лютера. — Я не какой-то лакей! Я лейтенант Эдвард Маккенна, а ты — ничтожество!
Лютер поднял глаза. Черное дуло росло у него изо лба, точно стебель, и врастало в руку Маккенны.
— Да, сэр.
— И не смей мне твердить это свое «да, сэр». — Маккенна ударил Лютера по лбу рукояткой пистолета.
У Лютера подкосились ноги, и он едва устоял.
— Да, сэр, — произнес он снова.
Маккенна вытянул руку и ткнул дуло Лютеру между глаз. Взвел курок. Поставил на предохранитель. Опять взвел. Растянул губы в широкой улыбке, показав желтые зубы.
Лютер устал как пес, устал весь, костями и сердцем. Он видел, что лицо у Клейтона вспотело от страха, и он его понимал, чего уж там, он мог себя поставить на его место. Но для самого Лютера страха сейчас не существовало, не это было главным. Главное — ему все осточертело. Осточертело убегать, осточертела вся эта игра, в которую он играл с тех пор, как выучился стоять на двух ногах. Осточертели копы, осточертела эта власть, осточертел этот мир.
— Чего ты собираешься делать, Маккенна? Ну валяй, делай, на хрен.
Маккенна кивнул. Маккенна улыбнулся. Маккенна убрал оружие в кобуру.
Дуло оставило след на лбу у Лютера, он кожей чувствовал вмятину. Она чесалась. Он отступил на шаг назад и подавил в себе желание дотронуться до этого места.
— Ах, сынок, из-за тебя я попал в неловкое положение с Коглинами, а такое положение для человека с самолюбием невыносимо. — Он развел руками. — Просто невыносимо, уж поверь мне.
— Ладно.
— «Ладно»? Ах, если бы все было так просто. На самом деле — нет. С тебя причитается. — Маккенна показал на ящик для инструментов. — Вот это положи, будь любезен, в погреб, который ты соорудил.
Лютер представил себе, как мать глядит на него с небес, как она мучается, видя, во что единственный сын превратил свою жизнь.
— А внутри что?
— Скверная вещь, — ответил Маккенна. — Очень, очень скверная, уж поверь мне. Хочу, чтобы ты это знал, Лютер. Хочу, чтобы ты знал: своим поступком ты чудовищно навредишь людям, которые тебе дороги. И хочу, чтобы ты понял: для тебя и твоей жены другого выхода нет.
Когда Маккенна держал револьвер у его лба, Лютер осознал одну простую вещь: если Маккенна его убьет, на этом дело и кончится. Лайлу он не тронет просто потому, что ему незачем будет втягиваться в ниггерский процесс за тысячу миль отсюда, если предмет его ненависти исчезнет. Лютер ясно понимал: не станет его — не станет и опасности для тех, кого Лютер любит.
— Я своих не сдам, — сказал он Маккенне. — И ничего в НАСПЦН подкладывать не стану. Хрена лысого. И ты иди на хрен.
Клейтон тихонько и недоверчиво присвистнул.
Но у Маккенны был такой вид, словно он этого ждал.
— Значит, вот так?
— Вот так. — Лютер опустил взгляд на ящик для инструментов. Снова посмотрел на Маккенну. — Не стану я…
Маккенна выхватил револьвер и выстрелил в грудь Клейтону Томсу.
Клейтон вытянул руку, ладонью вперед. Посмотрел вниз, на дымок, курившийся из дырки в его комбинезоне. Потом из дырки хлынула жирная, темная жидкость, и Клейтон подставил под нее горсть. Он повернулся, медленно подошел к одному из баков со штукатуркой, на которых они с Лютером только что сидели в перерыв, ели, курили, болтали. Дотронулся до бака рукой, прежде чем сесть.
Сказал: «Что за?..», и его голова откинулась назад, стукнувшись о стену.
Маккенна постучал стволом по боку.
— Что ты там говорил, Лютер? — спросил он.
Губы у Лютера тряслись, горячие слезы текли по лицу. В воздухе воняло порохом. Ему казалось — стены вокруг дрожат, словно от зимнего ветра.
— Что с тобой? — прошептал Лютер. — Какого черта ты…
Маккенна выстрелил снова. Глаза у Клейтона расширились, изо рта донеслось влажное хлюпанье, точно слабый, недоверчивый возглас. А потом появилась дырка от пули, прямо под кадыком. Клейтон скривился, точно съел что-то невкусное, и протянул руку к Лютеру. Потом его глаза закатились, и он уронил руку на колени. Несколько раз едва слышно глотнул воздух. И потом больше уж не издавал никаких звуков.
Маккенна еще раз отхлебнул из фляжки.
— Лютер. Посмотри на меня.
Но Лютер глядел на Клейтона. Они только что говорили про окончательную отделку. Они только что ели сэндвичи. Слезы стекали Лютеру в рот.
— Зачем ты? — еле выдавил из себя Лютер. — Он в жизни никому ничего не сделал плохого. Он никогда…
— Потому что в этом обезьяннике распоряжаешься не ты. Хозяин в нем — я. А ты — обезьяна. Ясно?
Маккенна сунул ствол в рот Лютеру. Ствол был еще горячий и обжигал язык. Лютер чуть не подавился. Маккенна взвел курок.