Настанет день
Шрифт:
— Насколько активное?
— Ну, мы подключим его к работе с человеком из Минюста или из местного…
— Нет. В Бостоне он будет главным по этим делам или вообще не станет этим заниматься.
— Он молод.
— Постарше вашего мистера Гувера.
Финч замялся.
— Если ваш сын успеет на этот поезд… при его жизни рельсы никогда не кончатся.
— Да-да, понимаю, — отозвался Томас, — но я хочу, чтобы он ехал в кабине машиниста, а не трясся в заднем вагоне. Спереди вид получше, вы не находите?
— Что-нибудь еще?
— Да. Когда будете его нанимать на работу, вызовите в Вашингтон. И проследите, чтобы при этом присутствовал фотограф.
— А в обмен группа генерального прокурора получит доступ к спискам.
— Да, — согласился Томас. — Но доступ будут предоставлять по специальным запросам, утверждаемым мною лично.
Томас наблюдал, как Финч обдумывает это предложение, словно у агента имелся выбор.
— Принято.
Томас встал. Протянул руку. Финч встал тоже. Ответил на пожатие.
— Итак, уговор, — произнес он.
— Контракт, агент Финч. — Томас крепко стиснул его ладонь. — И не подлежащий пересмотру.
Лютер давно подметил, что Бостон существенно отличается от Среднего Запада: начать с того, что люди тут потешно разговаривают, а еще — все тут наряжаются, даже дети, так, словно каждый день собираются отобедать в ресторане, а потом вдобавок отправиться в театр.
Но скотный двор — везде скотный двор. Та же грязь, та же вонь, тот же шум. И та же работа для цветных — самая что ни на есть грубая и простая. Уолтер Грандж, друг Исайи, провел здесь пятнадцать лет и дослужился до старшего при стойлах, но любой белый, проработав тут столько же, уже давно стал бы управляющим всем заведением.
Уолтер встретил Лютера, когда тот вылезал из трамвая. Уолтер был маленький человечек с огромными белыми бакенбардами, которые, как решил Лютер, возмещали отсутствие шевелюры. Грудь у него была колесом, ножки — коротенькие и тощие, как у птицы. Он повел Лютера по Маркет-стрит, и его толстые ручищи раскачивались в такт переступающим ногам.
— Мистер Жидро говорит, ты со Среднего Запада?
Лютер кивнул.
— Значит, ты уже такие вещи повидал.
— Работал на скотных в Цинциннати, — ответил Лютер.
— Ну, не знаю, как там в Цинциннати, а в Брайтоне только и делают, что занимаются скотиной, это не район, а, почитай, целый город. Тут все связано с этим бизнесом.
Он указал на гостиницу «Животновод» и на ее соперницу — «Приют скотовода», разместившуюся через улицу, потом махнул рукой в сторону мясоперерабатывающих и консервных заводиков, мясных лавок и всевозможных закутков для проживания здешних рабочих и торговцев.
— К вони привыкаешь, — сообщил он. — Сам-то я ее теперь уж даже и не чую.
В Цинциннати Лютер тоже перестал ее замечать, но теперь нелегко было припомнить, как же он тогда этого достиг. Трубы извергали в небеса черные спирали дыма, в воздухе пахло кровью, жиром, горелым мясом, навозом, сеном, грязью. Скотные дворы тянулись на несколько кварталов по обе стороны, тут же проходили железнодорожные пути. Воздух был наполнен пылью, свистками, ржанием, мычанием, блеянием. Уолтер Грандж отпер деревянные ворота и провел Лютера внутрь.
— Тут у многих свои интересы, — объяснял Уолтер. — Заказчики, посредники, комиссионеры, чиновники с железной дороги, ковбои, которые помогают управляться со скотом, грузчики. Ребята с мясных заводов рано поутру уже готовы купить коров, чтобы к завтрашнему полудню продать говядину на бифштексы. Пальцев не хватит сосчитать. И это мы еще не говорим про чернорабочих. — Он покосился на Лютера, подняв бровь: — То есть про тебя.
Лютер огляделся. Снова Цинциннати, только сам он, должно быть, заставил себя почти все позабыть. Скотные дворы тут были громадные. На целые мили тянулись стойла, а внутри — полно фыркающих животных. Коровы, свиньи, овцы, бараны. И повсюду люди в резиновых сапогах и рабочих штанах; но встречались и щеголи в костюмах, галстуках-бабочках и соломенных канотье, а иные — в клетчатых рубахах и ковбойских шляпах. Ковбойские шляпы в Бостоне, подумать только! Он миновал весы высотой, да и шириной с его дом в Колумбусе. Какой-то мужик затащил на них очумевшую телку и махнул рукой другому мужику, стоящему возле весов с карандашом, занесенным над клочком бумаги.
— Взвешиваем всех скопом, Джордж.
— Прошу прощения, Лайонел. Ну, валяй, заводи.
Лайонел пристроил на площадку весов еще одну корову, потом еще одну, потом еще, и Лютер задумался, сколько же могут вынести эти самые весы, выдержат ли они, к примеру, корабль со всей командой.
Зазевавшись, он отстал от Уолтера и теперь ускорил шаг, чтобы его нагнать: тот сворачивал направо, по дорожке между очередными загонами, и, когда Лютер дошел до него, Уолтер говорил:
— Старший отвечает за всех животных, которых в его смену выгружают с поездов. Это я. Я веду их в стойла, и там мы их кормим, убираем за ними, пока их не продадут.
Он остановился и вручил Лютеру лопату.
Лютер невесело ухмыльнулся:
— Да, это уж я помню.
— Значит, могу зря не сотрясать воздух. Мы отвечаем за стойла от девятнадцатого до пятьдесят седьмого. Ясно?
Лютер кивнул.
— Как только я из какого-нибудь загона выведу весь скот, ты этот загон чистишь, кладешь свежее сено, наливаешь воду. Кроме того, три раза в неделю убираешь там.
Лютер посмотрел, куда тот тычет пальцем, и увидал невысокое темное строение. Уяснить его мрачную суть было легко, даже не зная загодя, — настолько оно было приземистым, рациональным, безнадежным.
— Бойня, — произнес он.
— Тебе это не по нутру, сынок?
Лютер покачал головой:
— Работа есть работа.
Уолтер Грандж кивнул и похлопал его по спине:
— Работа есть работа.
Через два дня после того, как Дэнни с Норой сыграли свадьбу, Коннор встретился с генеральным прокурором Палмером в вашингтонском доме последнего. Окна были заколочены, комнаты в передней части дома сильно пострадали от взрыва, потолки в них осели; лестницу за вестибюлем словно разрезало пополам, и нижняя ее половина терялась в груде обломков, а верхняя нависала над входом. Полиция округа Колумбия и федеральные агенты устроили штаб в бывшей гостиной. Лакей ввел Коннора в кабинет, располагавшийся в задней части строения.