Настанет день
Шрифт:
Хотя обугленной головы бомбиста и оказалось недостаточно для его опознания, очевидно было, что это анархист: его листовки разлетелись по округе. Послание было, в сущности, идентично тем, которые за несколько недель до этого расклеили по бостонским фонарным столбам:
ВЫ НЕ ОСТАВИЛИ НАМ ВЫБОРА.
БУДЕТ КРОВОПРОЛИТИЕ.
ДА ЗДРАВСТВУЕТ РЕВОЛЮЦИЯ!
ДОЛОЙ ТИРАНИЮ!
БОРЦЫ-АНАРХИСТЫ
Генеральный прокурор Палмер, которого «Вашингтон пост» назвала «потрясенным, но не устрашенным», обещал удвоить усилия и всемерно крепить решимость. Он предупредил, что все красные, находящиеся на земле США, должны иметь в виду, что отныне они пребывают под особо строгим наблюдением. «Грядет лето суровости, — сулил Палмер, — но не для нашей страны, а лишь для ее врагов».
Дэнни с Норой устроили свадьбу на крыше дома, где жил Дэнни. Пришедшие на нее полисмены все были из низших чинов, большинство — активные члены БК. Одни явились с женами, другие — с подружками. Дэнни представлял всем Лютера как «человека, который спас мне жизнь». Кажется, большинству это знакомство пришлось вполне по душе, хотя Лютер-то приметил, что кое-кто из них, похоже, не решался оставлять без присмотра свой бумажник или свою женщину, пока он, Лютер, околачивается поблизости.
Но время они провели славно, чего уж там. Один из жильцов, молодой итальянец, пиликал на скрипке; позже к нему присоединился коп, наяривавший на аккордеоне. Разливанное море вина, виски да еще ведра с бутылками пиквикского эля во льду. Белые танцевали, смеялись, произносили тосты, дошли даже до того, что пили за небо над головами и землю внизу.
Около полуночи Дэнни отыскал его. Лютер сидел у парапета, и Дэнни подсел к нему, пьяный, улыбающийся:
— Невеста дуется, что ты не пригласил ее на танец.
Лютер рассмеялся.
— Что такое? — спросил Дэнни.
— Черный пляшет с белой женщиной на крыше. Та еще картинка.
— Никакой картинки. — У Дэнни уже слегка заплетался язык. — Нора меня сама попросила. Хочешь огорчить невесту в день свадьбы — валяй.
Лютер посмотрел на него:
— Есть же границы…
— На хрен границы, — объявил Дэнни.
— Тебе-то легко говорить, — заметил Лютер. — Ох как легко.
— Ладно, ладно.
Какое-то время они глядели друг на друга.
Наконец Дэнни произнес:
— Ну так как?
— Ты многого хочешь, — ответил Лютер.
Дэнни вытащил пачку «мюрадов», предложил папиросу Лютеру. Тот взял, и Дэнни дал ему прикурить, а потом закурил сам.
— Я слышал, большинство постов в НАСПЦН занимают белые женщины.
Лютер понятия не имел, к чему тот клонит.
— Вроде бы да. Доктор Дюбуа хочет изменить положение, но быстро это не получается.
— Ага, — произнес Дэнни, отхлебнул из бутылки, стоявшей у его ног, передал ее Лютеру. — Думаешь, я похож на этих белых женщин?
Лютер обратил внимание, что один из полицейских, приятелей Дэнни, наблюдает, как он, Лютер, подносит горлышко к губам: видать, парень примечает, из какой бутылки не надо пить.
— Думаешь, я пытаюсь доказать, какой я свободомыслящий?
— Да уж не знаю, чего ты там пытаешься. — Лютер отдал ему бутылку.
Дэнни снова к ней приложился.
— Ни хрена я не пытаюсь, просто хочу уговорить своего друга потанцевать со своей женой, потому что она меня об этом попросила.
— Дэнни. — Лютер чувствовал, как в нем играет пьяный задор. — Жись такова.
— Жись такова? — Дэнни поднял бровь.
Лютер кивнул:
— И всегда таковой была. И по твоему хотению она не переменится.
Нора подошла к ним. Она тоже была под хмельком, судя по тому, как покачивалась, как в одной руке небрежно держала бокал шампанского, папиросу — в другой.
Дэнни заявил:
— Он не хочет танцевать.
Услышав это, Нора выпятила нижнюю губу. На ней было жемчужного цвета платье, атласное, с серебристой отделкой. Подол измялся, и весь наряд уже малость скособочился, но глаза у нее были прежними, и Лютеру, глядя на ее лицо, думалось о мире и покое, о доме.
— Я сейчас расплачусь. — И она весело блеснула глазами.
Лютер фыркнул. Заметил, что на них многие глазеют. Он взял Нору за руку, и она потянула его за собой, скрипач с аккордеонистом заиграли, и она вывела его на самую середину крыши, и рука у нее была теплая. Он чувствовал ее тепло и видел, как бьется жилка у нее на шее. От нее пахло спиртным, и жасмином, и той самой что ни на есть несомненной белостью, которую он заметил, еще впервые обняв ее: словно на этой коже никогда не выступала даже капля пота. Крахмальный запах.
— Вот уж странный мир, разве не так? — спросила она.
— И то верно.
От выпивки ее ирландский акцент усилился.
— Мне так жалко, что ты работу потерял.
— Я новую нашел.
— Правда?
Он кивнул:
— На скотобазе. Послезавтра начинаю.
Лютер поднял руку, и Нора, разворачиваясь, проскользнула под ней и снова оказалась перед ним.
— Ты самый верный друг из всех, какие у меня когда-нибудь были. — Она снова сделала оборот, легкая, как само лето.
Лютер рассмеялся:
— Да ты пьяна, девочка.
— Так и есть, — весело отозвалась она. — Но ты все равно часть нашей семьи, Лютер. Для меня. — Она кивнула на Дэнни. — И для него. Мы ведь твои родные, как по-твоему, Лютер?
Лютер посмотрел ей в глаза, и остальная крыша словно испарилась. Что за странная женщина. И странный мужчина. И странный мир.
— А то как же, сестренка, — ответил он. — А то как же.
В день свадьбы старшего сына Томас Коглин пришел на работу и обнаружил, что в приемной, перед стойкой дежурного сержанта, его поджидает агент Рейм Финч. Финч встал, держа в руке канотье.