Настой из памяти и веры

Коэн Марк

Удивительно, что я еще могу чувствовать унижение.

– Магдалена, с вами все в порядке? – тут же осведомляется пан Рихтер.

– Я неподобающе одета, – цежу еле слышно, сжимая на груди отвороты халата.

– Не волнуйтесь об этом, Магдалена, – покровительственным тоном возражает пан Рихтер. – Позвольте представить вас моему старому другу – пану Пеньковскому. Он врач. Я пригласил его, чтобы помочь вам.

– Но я иду на поправку, разве нет?

Моя реплика явно была лишней, но я не удержалась.

Смотрю на пана Рихтера из-под ресниц и вижу, как его лицо принимает скептическое выражение.

– Безусловно, нам удалось скорректировать некоторые…

– Магдалена, могу я задать вам вопрос? – перебивает его гость, пан Пеньковский.

Я поворачиваюсь к нему. Давно ко мне не обращались в таком тоне, так что я склоняю голову в знак согласия.

– Что именно изменилось с тех пор, как вы попали в клинику?

У меня возникает чувство, будто я стою на тонком льду. Одно неверное слово – и меня снова поглотит ледяная вода. Моя скорлупа нарочитой нормальности, выверенного поведения, скрупулезного обхода ловушек хрупка как никогда.

Я долго молчу, быть может, слишком долго, прежде чем решаюсь ответить:

– Я стала лучше контролировать свое поведение.

– Вы считаете, что ваше поведение нуждалось в постоянном контроле ранее, до того, как вы сюда попали?

Я почти слышу треск льда.

– Нет, пан доктор. Ранее у меня не было подобных проблем.

– Вы считаете, что проблемы начались уже после того, как вы попали сюда?

Вода подступает, я поджимаю пальцы ног. Задерживаю дыхание.

– Не совсем. Я считаю, что пережила потрясение, которое навредило моему… моим нервам.

– Вы кажетесь разумной молодой особой, Магдалена, – подбадривает меня пан Пеньковский. – Вы готовы рассказать мне о своих потрясениях?

В кабинете вновь повисает тишина. Слышно, как хрустит пальцами пан Рихтер, как тикают часы. Как за окном падает на жестяной подоконник комок снега. Я вздрагиваю.

Кого я обманываю? Мне нужна помощь. Помощь человека со стороны, не имеющего в этом деле ни малейшего интереса.

– Ты можешь довериться пану доктору, – добавляет пан Рихтер. – Он бывший военный врач, крупнейший специалист Ягеллонского университета психиатрии…

Сказанное заставляет меня присмотреться к гостю внимательнее. Значит, он прошел войну, как и мой отец? В его осанке мне видится особая военная выправка. Но еще важнее другое.

– Ягеллонский университет?

– Так и есть, – Пеньковский слегка улыбается. – Что вам о нем известно?

– Все, что писали в газетах и журналах! Это старейший университет Польши, ему больше пятисот лет! Там преподают самые лучшие профессора! И туда берут на обучение девушек. У меня целая коллекция вырезок, я мечтаю поступить туда и…

Рихтер хмыкает, мне слышится слово «ажитация», и я мгновенно затыкаюсь. Пеньковский не оставляет это без внимания.

– Магдалена, почему бы вам не продолжить?

Пытаюсь выдавить хоть звук, но не могу, не получается.

– Войцех, коллега. Я все понимаю, это твоя клиника. Но не мог бы ты оставить нас с панной Тернопольской вдвоем? Для пользы дела.

Пан Рихтер медлит, но все же поднимается из-за своей баррикады.

– Доверяюсь твоему опыту. Если понадобится – охрана за дверью.

С уходом доктора Рихтера дышать становится чуть легче. Но я не тороплюсь снова открывать рот. Кто бы еще знал, чем мне грозит это его многозначительное «ажитация». Новый диагноз, вроде «аффективного психоза»? Что со мной сделают за то, что я вспомнила о своей мечте? Да ладно, мечтаю ли я еще об учебе.

Мечтаю ли я вообще.

– Нам обоим не повредит сейчас чашка чая. Обычно я пью кофе, но Войцех считает его губительным для нервной системы и не держит запаса даже для гостей. Эгоистично с его стороны, не находите?

Растягиваю пересохшие от волнения губы. Пусть думает, что я оценила шутку.

Пока он звенит чашками в углу кабинета, пытаюсь придумать, как себя вести. Что этот доктор попытается у меня узнать? Как много я могу ему рассказать без риска снова очнуться в ремнях или испробовать на себе удары водяным хлыстом? Или он пропишет мне еще более сильное лекарство, от которого я забуду собственное имя? Есть ли у меня шанс быть понятой?

Я так ничего не успеваю придумать, как он возвращается с двумя парящими чайными парами. Принимаю блюдце с чашкой, механически благодарю, делаю первый глоток настоя с терпковатым вкусом.

Боже, это восхитительно! Как давно я не пробовала человеческого питья, только какое-то скотское пойло. И если, по заверениям матери, это очень приличная клиника, страшно представить, как живут люди в других.

– Магдалена, вы обмолвились, что хотите поступать в Ягеллонский университет, – возвращает меня к беседе пан Пеньковский. – Какую специальность собираетесь выбрать?

Проклинаю себя за слабость, но мне так льстит, что он говорит о моих планах в настоящем времени. Будто у меня еще есть шанс.

– Я еще не определилась, но мне нравится археология… – И вот меня уже не остановить: – Я читала все материалы о находке Трои и о других затерянных городах человечества. Мечтала об экспедициях и открытиях, ведь в мире есть так много непознанного. Я надеялась… У меня хорошие оценки по истории…

– То есть, у вас хорошая память?

– Полагаю, – отвечаю осторожно, глядя не в глаза собеседника, а на донце чайной чашки, где дрейфует тонкий черный лист. – Я запоминала все уроки.

– Только уроки? В вашем деле есть записи, что вы плохо помнили некоторые события, которые вас расстраивали.