Настой из памяти и веры
Шрифт:
Мне даже стало холодно.
Со дня похорон прошел уже месяц. Пани Новак велит мне снова начинать писать. Не записанное может стереться из памяти, так она говорит. Так люди теряют из своей жизни месяцы, даже годы, как если бы ничего не происходило. На самом деле, они просто ленились записывать.
Поэтому я возвращаюсь к тебе.
10 апреля 1908
Иногда я хожу в ее спальню, где все осталось по-старому: туалетный столик, пахнущие лавандой простыни, щекотные меха, тяжелый переливчатый бархат, в котором она встречала гостей.
Когда я вхожу туда, я ничего не меряю. Раньше мама сама прикладывала мне к лицу сережки или примеряла на меня диадемку, а потом хлопала в ладоши и говорила: «Какая ты у меня хорошенькая!». Но сейчас я не хочу. Без мамы все совсем не то.
А еще не такая уж я хорошенькая. Наверное, для мамы была. А теперь ее нет, и я больше никогда… (зачеркнуто).
Сегодня я застала там Вика. Он думал, что я не замечу, но я сразу поняла, что в комнате есть кто-то еще. Покрывало съехало набок, и пыль на свету колыхалась как-то не так.
– Выходи, – сказала я. – Я знаю, что ты здесь.
Тогда он вылез из-под кровати. Длинный, как вешалка в прихожей. Сутулый, тощий, потный от смущения. Совсем не похож на себя. Лицо в грязи, нос и глаза красные.
Я думала, он просто уйдет, постыдится, что я его застукала. Но он не ушел.
Вик сел на кровать, а потом лег поперек. Я устроилась рядом, свернулась клубком. Так мы уснули, вдыхая ее слабеющий запах.
15 апреля 1908
Каждое утро я просыпаюсь и чувствую, что в моей жизни появилась пустота. В ней ничего нет – ни света, ни звука, только чувство, что рядом должно что-то быть, но этого нет.
Еще я скучаю по папе.
Он совсем переменился. Никуда не ездит, ни с кем не встречается. Почти не выходит из своего кабинета. Теперь он спит там, и ест тоже. А мы совсем одни.
Ну, у меня есть пани Новак, она все время пытается меня расшевелить. Заставить делать, занять мне руки. А я стала злюкой. Когда она сегодня погладила меня по голове, я больно уколола ее иголкой и сказала, что не нарочно. Но я нарочно. Знаю, это плохо, но она раздражает меня с каждым днем все сильнее!
Лучше бы я проводила время с Виком.
16 апреля 1908
Сегодня я спряталась от пани Новак. Я выкинула свою шляпку из окна, чтобы она подумала, что я убежала гулять и искала меня снаружи. Когда она выбежала из дома, я пошла в классную комнату Вика и забралась в шкаф, где хранят свернутые геогрофические карты. У брата как раз был перерыв между занятиями.
Через несколько минут они с учителем, паном Вельским, вернулись в класс. Они не заметили меня.
Сначала мне сделалось очень смешно от того, что они даже не подозревают о моей проделке. Захотелось хихикать. Но я зажала рот рукой и заставила себя сидеть тихо.
На уроке Вик и пан Вельский беседовали об истории. Что-то там о Римской империи. Мне стало так интересно! Пан Вельский сказал, что великие империи возникают, растут, достигают расцвета, а потом разрушают сами себя. Это красиво и страшно! А Вик сказал, что тогда и эта империя падет. Я так и не поняла, о чем он. Голос у Вика был совсем взрослый и сердитый, а пан Вельский с ним согласился, но не так уверенно.
Потом они заговорили о границах, и тут пан Вельский, не переставая говорить и размахивать руками, подошел к моему убежищу! Распахнул дверцу и увидел меня!
Я думала, учитель раскричится, но он не стал.
– Виктор, у нас на уроке гостья! Ты знал?
Виктор подошел и тоже уставился на меня, как на какую-то зверюшку.
– Виктория, что ты здесь делаешь? – удивился он.
– Прячусь от пани Новак, – объяснила я. – Мне с ней скучно!
– И что же, юная госпожа, вы предпочитаете нашу компанию ученых мужей?
– Пожалуй, – ответила я, чтобы они не подумали, что я глупая.
Если говорить «пожалуй» вместо «да» или «нет», можно показаться старше и умнее. Пожалуй, можно.
Пан Вельский галантно подал мне руку и помог вылезти из шкафа. Он дал мне старый учебник Вика по древней истории и посоветовал начать с самого начала, чтобы понимать, о чем они беседуют на уроках.
Но стоило дочитать первую страницу, как в классную комнату влитела пани Новак! Она тяжело дышала, в точности как лошадь, и на платье в подмышках у нее расползлись неприличные пятна.
Увидев меня, она даже взвизгнула, как рассерженная кошка.
– Виктория! Что вы себе позволяете?! Немедленно идите со мной! Вы мешаете молодому пану заниматься!
Я даже возразить не успела, как за меня вступились вместе и брат, и его учитель! Они заверили пани Новак, что я нисколько им не мешаю, даже наоборот. Потом пан Вельский сказал пани Новак что-то очень тихим голосом. Она покосилась на меня с таким видом, будто сильно сомневалась, но все же кивнула и ушла.
Так я провела на уроках с Виком целый день! И мне ничуточки не было скучно!
Завтра я пойду снова, и попрошу пана Вельского дать мне книги про животных. Только не для детей, а настоящие, ученые.
27 мая 1908
Дорогой дневник, дела мои идут на поправку. Так ведь можно говорить? Вик иногда ругается, что я безграмотная, но уже не так сильно, как раньше. Мои отметки по родной речи стали лучше, да и Вик больше не называет меня дурищей, просто немножко ворчит.
Он много для меня делает. Возится со мной подолгу, читает мне книжки, помогает мастерить рамки для моей будущей коллекции бабочек. Может, это потому, что родители Бартека увезли того в Варшаву, и ему больше не с кем дружить, кроме младшей сестры. Не хочу так думать.