Настой из памяти и веры
Шрифт:
***
Теперь в моей коллекции больше сотни бабочек.
21 ноября 1908
Дорогой дневник, все, что я писала прежде, было неправильно и скверно. Вроде бы я не соврала, но не могу поверить в собственные строчки. Я все же расскажу, что у нас теперь происходит. Мне многое сложно понять, но я хоть попытаюсь. Может, я так сама разберусь, чем стала наша жизнь.
Папа вернулся домой. Поначалу он казался мне умиротворенным. Сказал, что много путешествовал, посетил разные страны, где искал себя. И, кажется, нашел.
Папа привез нам много подарков. Мне
Когда я это поняла, мне стало муторно и тоскливо. Как будто я не обрела, а опять что-то потеряла. Наверное, я превратилась в плохую дочь.
Вику он привез романы на разных языках – на итальянском, на русском, на французском. Некоторые велел не показывать мне. Ха, как будто я и так не догадалась, что там что-то ужасно неприличное! Тогда Вик сказал ему, что пойдет учиться на врача. Отец был в таком хорошем настроении, что пообещал выписать ему из столицы все для учебы.
Еще он привез пластинки и патефон. Поставил в большой зале и станцевал с Аникой. Старушка побагровела, как свекла, и поскорей убежала прочь, размахивая руками.
Но самое важное, что папа приехал не один. С ним приехал французский господин по имени месье Жюль. Это новый папин друг, который помог ему. Он останется у нас в гостях на какое-то время.
Не могу сказать почему, но он мне совсем не нравится. Не нравится его модный полосатый костюм и пальто, больше похожее на плащ фокусника; не нравятся тонкие хитрые усы и напомаженная голова. Не нравятся длинные ногти. Не нравится, как он ест и закатывает глаза, если вкусно. Как он ходит, как рыгает, как смеется, как говорит по-польски… Если бы я расслышала звук его дыхания, он бы мне тоже не понравился.
Вик со мной согласен. Называет его скользким и подозрительным. Скользкий – правильное слово. Он как садовый слизень: не поймешь, где у того голова, а где хвост, и в какую сторону ему вздумается ползти.
Пан Вельский от таких разговоров уходит, не отвечает на наши вопросы. Я считала его почти другом! Взрослым другом, моим и Вика.
Но больше всего меня злит, что вместо нас папа проводит больше времени со своим новым приятелем. А я-то думала, что хуже пани Новак никого нет.
9 декабря 1908
Снова гости! Приехали на двух машинах, привезли с собой море чемоданов, будто собрались у нас жить! Это все друзья месье Жюля, и они мне сразу пришлись не по душе.
Один мужчина такой бледный, почти зеленый, что похож на призрак, или будто его вот-вот стошнит. Второй толстый, с громким, как колокол, голосом. Третий рыжий, с неприятной ухмылкой и беспокойными
С ними также прибыли две дамы. Таких я никогда не видела! Моя мама никогда не надела бы такое блестящее змеиное платье днем, да еще и в дорогу. А Тереза – так зовут первую женщину – вышла из автомобиля, как какая-то богиня древнего мира: вся в перьях, бисере, в длинных ярких бусах в пять нитей! Все на ней переливалось и звенело; тяжелые веки она намазала сурьмой, а широкий рот карминной помадой. На плечах у нее было манто из серебристой пушистой шкуры. Как она шла в своем узком платье – как рыба, вставшая на хвост!
Папа и Жюль расцеловали ей перстни и пальцы. Она подплыла к нам с Виком – нас выставили встречать гостей на крыльцо – меня похлопала по макушке, как щенка, а Вика ущипнула за подбородок и сладенько так улыбнулась. Я сразу ее возненавидела.
Вторая девица выглядела как служанка первой – гораздо скромнее и совсем без украшений. Но волосы у нее распущенные – светлые и пушистые, как кудель, они рассыпались по спине до самых колен, а на лбу красной краской нарисована точка. Выйдя из автомобиля, эта сразу приложила одну руку к глазам, а вторую – к груди, и запричитала:
– Да! Теперь я чувствую! Это оно, то самое место! Ах, я сейчас лишусь чувств…
Ее конечно же поймали, даже кончики волос не успели запылиться. Ее я тоже возненавидела с первой минуты! Кривляка да и только!
Вот уже вечер, и взрослые отослали нас с Виком спать. Хотя пробило только шесть! Мы поужинали в кухне, а из столовой доносился приглушенный смех, разговоры и праздничный звон стекла.
Я хочу, чтобы папа снова был счастлив. Но еще больше я хочу, чтобы эти люди убрались из нашего дома прочь.
25 декабря 1908
Гадство! Гадство! Я хочу писать самые гадкие слова, чтобы вся гадость вышла из меня с чернилами на бумагу!
Мерзость, грязь, подлючество и скотство!
Зачем эти чужаки здесь??? Они нам не нужны!
Я чувствую, что от них будут одни беды. Вик даже сказал, что нам было лучше, когда мы жили одни.
Они украли нашего папу. И собираются что-то с ним сделать. Уже делают.
У них праздник каждый день, они пьют вино, а женщины поют и танцуют босиком. Я не верила, что так бывает, но сегодня ночью прокралась к залу и посмотрела в щель. Я видела их босые ноги, видела пальцы ног! Это ужасно! Мама бы такого ни за что не допустила!
И музыка была такой странной… Унылой, но в ней звучали барабаны. Я убежала к себе, а она преследовала меня, как голодный волк, и догнала уже во сне. Ночью меня так крутило, что я запуталась в одеяле и едва не задохнулась.
30 декабря 1908
Вик поссорился с папой. Они никогда раньше не ссорились. Вик не желает мне ничего рассказывать, говорит, я не пойму! Тогда я не стану с ним разговаривать и не расскажу про босые танцы и барабаны.
8 января 1909
Я не смогла долго обижаться. Верней, я планировала, но не вышло. Пришел папин заказ для Вика, для его медицинской учебы! Вик позвал меня посмотреть и помочь обставить его новый кабинет.