Настроение на завтра
Шрифт:
— С чего начнем?
— Вы сказали «Осеннее интервью». Значит, необычное. Отвечаю на незаданный вопрос. Водку не пью. С детства трезвенник… Можете записать.
— Учту. Вдруг пригодится… У вас хорошее настроение, Юрий Васильевич. Что-нибудь случилось приятное? — Мартынова невольно вспомнила его колючий взгляд при знакомстве. — Считайте, что первый вопрос задан.
— Случилось ли приятное, — повторил Мягков и, тронув темно-синий галстук, задумался. Он мог бы ответить сразу: «Да, случилось». Это относилось бы и к встрече с Мартыновой, встрече не только
— Пятнадцать дней, — уточнила Мартынова.
— Много времени прошло… Я обдумывал предложение Старбеева. Сейчас расскажу все, что связано с этим. Пожалуйста, не пишите. Иначе собьюсь. Буду следить за вашей ручкой. А я должен видеть лицо собеседника.
— Всегда?
— В этом случае обязательно…
— Хорошо. Буду запоминать.
— Мои размышления выходят за пределы конкретного дела. Раньше я оборонял себя от просьбы Старбеева и видел в нем, честно говоря, противника. Я был настойчив и глух… Уже был момент, когда оставалось всего лишь несколько шагов до моего согласия. Но внутри что-то сопротивлялось, и я отказался. Так было. Уехал Старбеев. Я даже обрадовался. Но я-то остался. И мне надлежало решать, как поступить.
Мартынова не удержалась, записала какую-то фразу.
— В борьбе за свое счастье человек чаще склонен винить других, даже сражаться с ними. И уходит от противоборства с самим собой. Мне повезло! Появился человек, который, желая помочь мне, начал борьбу против меня. Это Старбеев. Отстаивая свою правоту, я выбирал только то, что противоречило моим взглядам. Отсюда настороженность и возражения. Я оберегал престиж мастерства, универсальность профессии. Я считал, что новая работа зачеркнет мое достоинство. Так это было! Но вот приехал Старбеев…
— Жаль, что не умею стенографировать, — заметила Мартынова. — Интересно! Можно печатать без правки.
Мягков усмехнулся.
— Дальше будет посложнее. Правка потребуется. Вам же все про хорошее надо… Но от сладкого тоже изжога бывает. Напомните редактору.
— Попробую… — шутливо ответила Мартынова.
— Я знал, что Старбеев обязательно спросит меня, вернется к давнему разговору. Но я не ожидал, что все произойдет так скоро. Мы сидели в столовой и долго беседовали. Он умница, все обдумал. Самое интересное: он не отверг моих возражений. Он принял все мои доводы. И этим обезоружил меня.
— Расскажите подробней.
— Я крушил монотонность, однообразие, автоматизм действий, говорил, что мне будет тоскливо, неинтересно. Я стану придатком машины… А он распалился и сказал: «А кто нам мешает исключить однообразие, нарушить монотонность, усложнить простоту?» Я спросил: «Кому это нам?» Старбеев ответил: «Мне, тебе и тем, кто придет…» Себя он ставил первым… Да, он еще сказал: «Я буду рядом». Вот как повернул дело.
— И вы согласились, Юрий Васильевич?
— Нет!
— Почему?
— Надо пережить свой ответ. Не люблю, когда язык решает. Не зря бытует поговорка: «Язык мой — враг мой».
— Судя по вашему рассказу, вы не сможете
— В том-то и дело, что могу. Такой уговор. Вот и размышляю… Место в жизни. Простые слова. А за ними столько вопросов. Как бы не обмануться. А вдруг Старбеев уйдет, что тогда? Мыльный пузырь!
— Не согласна.
— Цех без начальника не останется. — Мягков насторожился. — Какой он человек? Вот вопрос.
— В таком случае вы, Юрий Васильевич, берете эту ношу на себя.
— Но я многого не знаю. Нужна подготовка.
— Вот и подходим к месту в жизни. — Голос Мартыновой окреп. — Значит, вы будете учиться. Это одна ступенька. Вы заставите учиться своих товарищей. Вторая. Вы включите в новое дело инженеров, программистов. Третья. А четвертая ступенька — вы станете заметной фигурой производства. А это уже престиж не нынешний, а новый, завоеванный… После нашего крутого разговора…
— Не нашего, а моего, — перебил Мягков. — Стыдно вспомнить.
— Я часто думала… Боль всегда трудно перенести. Я ведь тоже иду не по гладкому асфальту. Приехала в чужой город. Живу в общежитии… Много ступенек надо пройти, чтобы заметили твое перо. Уговариваю себя: держись. Сделала выбор — будь верна. Как бы тяжко ни было. Я завидую вам. У меня еще нет своего Старбеева. — Помолчав, она спросила: — Вам можно доверить тайну?
— Вы можете, — подчеркнуто сказал Мягков.
— Это касается вас.
— Можете! — решительно подтвердил Мягков.
— Звонил Старбеев. Он просил поговорить с вами. Сказал, что я могу повлиять на ваше решение. Почему он пришел к такому выводу, не знаю. Но я согласилась.
— Вот как!
— Вы очень нужны делу, Старбееву. Я поняла это еще тогда, во время первой встречи. Старбеев назвал вас… Вы должны ценить его доверие.
— Судьба, — взмолился Мягков, — пошли мне такую защитницу. Неужели я хуже других!
— Юрий Васильевич, вы просили судьбу послать вам такую защитницу. Я не знаю, по плечу ли мне эта роль… Но я благодарна Старбееву. Я поняла: ему не безразлично и мое дело. Он беспокоится, каким будет мой старт. Хотя можно объяснить по-другому. Мол, наши деловые интересы сомкнулись, поэтому он и повел меня по своей дорожке. Нет, не соглашусь с таким выводом. Безвестной журналистке он поведал свою боль. Это честный, смелый шаг. И вот сейчас мы с вами, Юрий Васильевич, в одинаковом положении. Переживаем предстартовую лихорадку. В спорте есть такая болезнь. Может случиться, что вы покинете старт. У вас есть на это право. А я не могу.
— Почему? — спросил он. Его взор застыл на ее лице.
— Потому что в блокноте есть первая строка рассказа о Мягкове… Я обязана дописать его. Независимо от того, каким будет финал… Плохой или хороший. Геракл ежедневно таскал на своих плечах бычка. Так рождается сила. Надо, чтобы каждый из нас таскал бычка.
— Ну что ж, потащим. А где его достать? Гераклу было легче…
— Простите, я замучила вопросами. Это хлеб журналистов. Но я должна подготовиться и к плохому финалу.
— Вы торопите события.