Наулака - История о Западе и Востоке
Шрифт:
– Его нельзя будет увидеть целый день.
– Тогда я буду ждать целый день.
Тарвин поудобнее уселся в седле и выехал на середину двора, где он имел обыкновение беседовать с махараджей.
Голуби спали на солнышке, а маленький фонтан, казалось, разговаривал сам с собой, точно голубок, который воркует, прежде чем устроиться в гнездышке. Белые мраморные плиты пылали, точно раскаленное железо, и волны горячего воздуха, исходящего от стен дворца, окатывали Ника жаром. Привратник, расспрашивавший Тарвина, улегся, подоткнул под себя простыню и заснул. И казалось, что с ним вместе уснул
Через несколько минут из тишины и безмолвия просочился еле слышный звук, подобный далекому шелесту ветра на пшеничном поле тихим осенним днем. Он доносился из-за зеленых ставен, и, услышав его, Тарвин невольно выпрямился и уселся покрепче. Шорох усилился, потом затих и наконец превратился в постоянный шепот, к которому слух пытается приноровиться, но тщетно. Такой шепот и гул похож на предвестье морского прилива в кошмарном сне, когда спящий не может ни убежать от приближающейся волны, ни закричать, а только беззвучно шепчет. Вслед за шорохом до Тарвина долетел запах жасмина и мускуса, так хорошо ему знакомый.
Одно крыло дворца очнулось после полуденной сиесты и сотней глаз взирало на Тарвина. Он неподвижно сидел на лошади, отмахиваясь от назойливых мух, но чувствовал на себе эти взгляды, хотя а не видел их, и это тайное подглядыванье приводило его в бешенство. Кто-то за ставнями негромко зевнул, и Тарвин воспринял это как личное оскорбление и решил оставаться на своем месте до тех пор, пока не рухнет лошадь или он сам. Тень от послеполуденного солнца медленно, дюйм за дюймом, ползла по двору и наконец укутала его удушливым полумраком.
Во дворце послышался приглушенный гул голосов - совершенно отличный от прежнего. Маленькая, инкрустированная слоновой костью дверь отворилась, и во двор, покачиваясь, вошел махараджа. На нем был отвратительный домашний халат из муслина, а его маленькая шафранно-желтая чалма сидела на голове так криво, что наклонившийся набок изумрудный плюмаж сам напоминал пьяного. Глаза махараджи покраснели от опиума, и он шел, точно медведь, которого рассвет застал на маковом поле, где он, не смыкая глаз, всю ночь набивал свою ненасытную утробу.
Увидев это, Тарвин помрачнел, а махараджа, поймав его красноречивый взгляд, приказал прислуге отойти подальше, чтобы не был слышен их разговор.
– Вы давно ждете меня, сахиб Тарвин?
– спросил он хриплым голосом, но с видом чрезвычайной благорасположенности к Тарвину.
– Вы же знаете, я никого не принимаю в послеполуденные часы, и... и потом, мне никто не доложил о том, что вы здесь.
– Я умею ждать, - ответил Тарвин сдержанным тоном.
Король уселся в сломанное виндзорское кресло, которое от жары должно было вот-вот треснуть и окончательно развалиться, и с подозрением взглянул на Тарвина.
– Вам хватает заключенных? Почему вы не на плотине, а вместо этого нарушаете мой покой? О Господи! Неужели
Тарвин ни слова не сказал в ответ на эту тираду.
– Я пришел поговорить с вами о махарадже Кунваре, - проговорил он тихо.
– А что с ним?
– быстро переспросил махараджа.
– Я... Я... Я несколько дней не видел его.
– Почему же?
– спросил Тарвин без обиняков.
– Неотложные государственные дела, вызванные политической необходимостью, - пробурчал король, избегая гневного взгляда Тарвина.
– И почему меня это должно беспокоить, если я знаю, что с мальчиком ничего не могло случиться?
– Ничего, вы говорите?
– Но что, что могло произойти?
– голос махараджи превратился в жалобное хныканье.
– Но вы же сами, сахиб Тарвин, обещали быть ему другом. Это было в тот день, когда вы так славно скакали на коне и так храбро держались при нападении моих телохранителей. Я никогда в жизни не видывал такой верховой езды! И следовательно, я и не должен был беспокоиться. Давайте-ка выпьем.
Он подал знак слугам. Один из них сделал несколько шагов вперед, достал из-под своих широких, плавно ниспадающих одежд высокий серебряный бокал и влил в него такую огромную порцию бренди, что Тарвин, привыкший к крепким напиткам, широко открыл глаза. Другой слуга достал бутылку шампанского, открыл ее с ловкостью, свидетельствовавшей о том, что он делал это далеко не в первый раз, и долил бокал доверху пенящимся вином.
Махараджа выпил бокал до дна и, вытирая пену с бороды, произнес извиняющимся тоном:
– Все это не для глаз политических агентов, но вы, сахиб, истинный друг нашей страны. Поэтому я от вас и не прячусь. Хотите, вам приготовят такой же коктейль?
– Благодарю вас. Но я приехал сюда не за этим. Я приехал сказать вам, что махараджа очень болен.
– Мне говорили, что у него небольшая лихорадка, - сказал король, откидываясь в кресле.
– Но он находится под присмотром мисс Кейт, и она его вылечит. Просто небольшая лихорадка, сахиб Тарвин. Выпейте со мной.
– Небольшая, черт побери? Да вы в состоянии понять, о чем я говорю вам? Малыша чуть не отравили.
– Ну так это от английских лекарств, - сказал махараджа, вкрадчиво улыбаясь.
– Я тоже однажды сильно разболелся из-за них, и пришлось обратиться к туземцам-хакимам. Вы всегда говорите забавные вещи, сахиб Тарвин.
Огромным усилием воли Тарвин подавил вспышку гнева; похлопывая себя кнутом по сапогу, он произнес внятно и отчетливо:
– Я пришел сюда не для того, чтобы забавлять вас. Мальчуган сейчас у мисс Шерифф. Его туда привезли больным: кто-то во дворце пытался отравить его коноплей.
– Это бханг!* - произнес махараджа с глуповатым видом.
– Я не знаю, как у вас называется это блюдо, но я точно знаю, что его отравили. И если бы не мисс Шерифф, он уже умер бы - вы понимаете, ваш первенец уже был бы мертв. Его отравили, слышите вы, сахиб махараджа?
– и отравил его кто-то во дворце.
– Он просто съел что-то несвежее и заболел из-за этого, - сказал король угрюмо.
– Мальчишки всегда наедятся какой-нибудь дряни. О боже! Да никто и пальцем не посмеет тронуть моего сына.