Найон
Шрифт:
Старец вроде как поверил:
– Присаживайся, тебе налить чего-нибудь?
– Ага. – Теперь можно было смелее изучить обстановку. Шкафы, подставки, приспособления, шланги, трубки и свечи. И ни одного провода. Как они тут без электричества-то? Хотя и не скажешь, что бедствуют. – Холодной водички, если можно.
– Холодненькой?
– А это запрещено?
– У нас запрещены необъявленные визиты, всё остальное не под запретом. – Учёный всё ещё относился насторожено, но на столике, только руку протяни, появилась чаша с водой. – Ты откуда?
– Там, где люди живут в больших городах. – Гость пригубил чашу, оценил на вкус.
– Мир Яви… их несколько, дублирующих друг друга.
– Для чего же дублировать глупости?
– На случай войны. Любой из миров можно испепелить в течение часа. И восстановить его – понадобится сутки или даже двое: всё зависит от степени разрушений.
– А мы ничего не будем помнить.
– Только то, что было до взрыва или потопа. Иногда Землю останавливают, чтобы положить конец очередной цивилизации.
– Как автобус?
Мудрец молча выведывал, что такое автобус. Каким-то образом выудил нужный мыслеобраз из головы гостя.
– Не совсем. При резкой остановке… автобуса, пострадать могут те, кто внутри.
– Пассажиры, – подсказал Аверьянов.
Хозяин лаборатории повторил про себя незнакомое слово, едва шевельнул губами.
– Большая волна. Автобус – как… – Старец порылся в голове гостя, – как спичка. Всех, кто снаружи и внутри – просто размажет. Массовая гибель – массовый выход гавваха.
– Хм, первый раз слышу это слово.
Старец пропустил признание мимо ушей.
– Сколько потопов ты помнишь?
– Ни одного.
– Как? Тебе стёрли всю память?
– Это же не рисунок на бумаге. Как можно стереть то, что стиркой не сотрёшь?
– Стирка… Карандаш… Сколько же у вас чужих и опасных слов. А песни какие?
– Какие?
– Какие песни, такие и вы сами. – Старец провёл кончиками пальцев в направлении гостя, как бы считывал матрицу, охватил содержание, из которого выудил что-то нужное. – Ты был молод, по радио часто звучала такая: «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу».
– Помню такую. Эдита Пьеха была очень популярной. По телевизору, видел у соседей, они купили первые. Да и по радио.
– Так вот, есть песни-установки. Кто подпевал, тот себе изменил программу жизни. Перестал видеть и слышать. Кто-то у вас пишет такие тексты, а если слова повторяются…
– Так после каждого куплета! – Аверьянов немного испугался: если старик говорит правду, то всё население Советского Союза было оболванено простой песенкой.
Мудрец сначала хотел что-то ответить, потом передумал. Кажется, до него дошло, что этот человек упал на уровень разумного животного, которому уже недоступные высшие проявления и таланты. Хотя… песни у них кто-то ещё сочиняет. И преследует конкретную цель – опустить уровень сознания на минимальный.
Его теперь озаботила возможность следующих визитов.
– У меня к тебе большая просьба. Если в следующий раз отправишься в путешествие и увидишь эту мастерскую, будь добр…
– Я понял, сейчас ухожу. Жалко, конечно, с вами интересно.
– Мне времени жаль. Если за тобой пойдут толпы недовольных, и все ко мне, то я буду вынужден предпринять шаги.
– А почему именно «недовольных»? Советские граждане довольны почти всем.
– Но они не пришли, ты пока один явился.
– Я никому не скажу. Я первый раз вообще-то. Но, если не хотите, я пошёл. – Аверьянов приподнял зад с тёплого стула, поймал себя на мысли, что не хочет уходить. – Ещё полчасика, и пойду. Мне у вас понравилось. А этот ваш… шарс…
– Шарпст, – поправил хозяин.
– Смотрю на него и удивляюсь: как живой!
– Мы умеем делать предметы живыми.
– У нас всё больше из железа, которое ржавеет.
– Железо – ржавеет? – Собеседник настолько искренне удивился, что поставил Аверьянова в неловкое положение.
– А как? Серебро не ржавеет, это мы знаем. У меня есть полтинники – по девять граммов серебра. Я их храню, чтобы не отняли. И не спёрли. – Аверьянов испуганно прижал ладонь к губам: сейчас опять пальцами начнёт подбирать слова. Добавил, на всякий случай: – Жизнь такая, многому научит.
– Это не жизнь, если чего-то не хватает, но оставляют на виду. Вас принуждают брать чужое, чтобы потом обвинить.
– Так они сами крадут, им легче. Мы же по маленькой, но каждый день. Они же громко кого-то посадят, а на это место ставят своего, и тоже самое.
– Кланы. – Старец пронизал взглядом стены своей мастерской. – Всюду клады, никак не насытятся. Ты знаешь, всё, что порождает Семля, уходит от нас за гроши, а где-то ТАМ имеет настоящую цену.
Аверьянов допил воду, прикинул на вес чашу. Она очень хорошо могла бы уместиться под курткой.
– Красивая чаша.
– Нравится? Можешь забрать, в подарок. Но с условием, что впредь пройдёшь мимо. Ты у меня и так отнял много времени.
– Сколько? Минут десять!
– Длину и цену настоящему Времени вы не ведаете. Скорей всего, у вас его хорошо крадут.
– Кто? – Евгений честно подпрыгнул. Фильм «Сказка о потерянном времени» ему не понравился, хотя там есть настораживающие моменты. Старики крадут время у бездельников, школьники постарели, а эти помолодели. Есть что-то от правды, если подумать.
– Я ничего не скажу. Сам рисковать не хочу, поскольку… Лучше не надо. Вы сами должны разобраться и найти виновников, но не с моей подачи. – Хозяин пригладил бороду, решил задать последний вопрос. – Как же тебе удалось проскочить охрану? Между мирами стоит такая охрана, что только покажись.
– Вы пробовали разок?
– Именно разок. Получил последнее предупреждение, и больше не собираюсь дразнить… собак – именно так у вас говорят. Но пора и честь знать. Вы же торопились, как я помню.