Не прикасайся!
Шрифт:
– Да, - с трудом отвечаю я, из легких будто выбили весь воздух.
– Продолжай.
С недоверием смотрю на Алекса, но он совершенно серьезен. Я не представляю, как смогу кататься и прыгать с саднящей коленкой, но знаю, что если ослушаюсь, уйду сегодня с катка. Он не дает второго шанса. Не выполнил указания тренера – вон.
Поэтому, стиснув зубы, я возвращаюсь на точку, где прервалась. Сквозь боль, с окровавленной рукой, назло всему и обиде в том числе, я разгоняюсь, чтобы зайти на лутц-риттбергер. Каскад
Но не сегодня. Когда звучат финальные аккорды, я сама не верю, что докатала. По пальцам стекает крошечная капелька крови, а по венам течет чистый адреналин. Я снова возвращаюсь к тренеру.
– Молодец. Чуть не докрутила ритт. Но досидела в волчке, и это хорошо. Покажи руку.
Когда он берет мою ладонь, вдруг становится очень тепло.
– До свадьбы заживет, - улыбается Крестовский.
За такую улыбку можно выдать миллион лучших прокатов. И столько же раз упасть.
Меня едва не выворачивает прямо на льду, но я нахожу в себе силы подняться. Самое страшное, что я потерялась. Упустила ориентацию, и имею лишь смутное представление, в какой части катка нахожусь. Но растерянно замереть и униженно поехать на поиски калитки в надежде, что кто-то подскажет подобно смерти.
И я продолжаю программу. Немного неуклюже, неуверенно, но вливаюсь в ритм музыки, набирая скорость, чтобы войти во вращение. Я как будто плыву в непроглядной тьме, как в одном из кошмаров, когда я внезапно слепну во время соревнований и не могу даже понять, в какую сторону нужно ехать.
Я захожу во вращение прежде, чем слышу чей-то предупреждающий оклик. Слишком поздно понимаю, что начала близко к бортику: нога больно врезается в дерево. От неожиданности и силы удара я снова падаю, и на этот раз не могу подняться.
Больше нет сил, и хоть пространство все еще наполнено музыкой, я поднимаюсь и медленно еду вдоль бортика, нащупывая калитку. К счастью, кто-то открывает передо мной дверь, и я слышу голос Макса:
- Насть, идем скорее…
Я хочу убраться отсюда больше всего на свете, больше жизни, которая в такие моменты кажется совсем ненужной. Можно только представлять, какую активность в сети вызовет это видео. Что обо мне напишут, в чем обвинят тех, кто выпустил меня на лед и допустил этот позор.
Радует только что я не увижу глаза отца, полные разочарования. И от Алекса спрячусь за привычной стеной недуга.
Макс тащит меня куда-то в коридор, так быстро, что я не успеваю надеть чехлы. Хотя я даже не знаю, куда их положила.
– Борис Васильевич просил привезти тебя немедленно! – говорит охранник, и я хмурюсь.
- Папа? Зачем?
Неужели он видел этот позор в прямом эфире? Слезы уже подступают к горлу, и единственная причина, по которой я не плачу: нет сил. Они все остались на льду.
А я ведь никогда не проигрывала вот так,
Слепая девушка не может быть фигуристкой. Пора это уже запомнить. И смириться.
- Что хотел папа?
– Не знаю, Насть, но он сказал, что если я тебя не привезу через полчаса, то уволит! Вот, я принес кроссовки, переоденься.
Теперь мне становится еще и страшно. Зачем такая срочность? А если что-то с Вовкой? Или Ксюшей? Детьми? Или самим отцом? У него шалило сердце, вдруг он в больнице?!
- Мне надо предупредить Сашу…
- Оставишь ему сообщение. Насть, я тебя прошу, умоляю, поехали скорее!
Мы несемся к машине с такой скоростью, что страх перерастает в панику. Дрожащими руками я набираю сообщение для Алекса, наверняка делая кучу ошибок. Но не хочу просить Макса проверить – он за рулем и не отвлекается на мобильники.
Надеюсь, Саша не убьет меня за то, что вот так сбежала, забив на его план по примирению перед телекамерами. Я бы все равно не смогла, разрыдалась бы на потеху зевакам из сети.
Меня до сих пор подташнивает от пережитого, а руки мелко дрожат. До дома мы доезжаем в рекордные сроки, и сразу же дверь открывается.
– Анастасия, - слышу я голос отца, - ты немедленно летишь в Швейцарию.
- Что? – Я изумленно выдыхаю.
- Нашли донора. Нужно ложиться на обследование и операцию.
Я тысячу раз представляла себе этот момент и размышляла, что почувствую. В мечтах это были радость, ликование, облегчение. Я жила надеждой, что однажды донор все же найдется, хоть и знала, что никогда больше не смогу видеть, как прежде. Но даже крошечный процент, самый огромный минус, пусть расплывчатые пятна вместо плотной тьмы – хоть что-нибудь!
А вместо этого я чувствую страх перед неизвестностью. И больше всего на свете хочу, чтобы рядом оказался Саша, взял за руку и что-нибудь съязвил, как обычно. Пообещал, что забьет на свою Грецию, прилетит ко мне – я знаю, он может. И станет первым, кого я увижу… или кто увидит, что операция не помогла – а такое может случиться.
Но его нет сейчас, он на шоу. Я не могу использовать смартфон при отце, он услышит голосовой набор и команды, а еще у меня так дрожат руки, что я даже на кнопку включения-то вряд ли попаду.
- Почему так срочно? – спрашиваю отца, когда он выходит с кейсом, где лежат наши с Максом паспорта и мои медицинские документы.
Папка с ними давно лежит в сейфе, на случай, если донор вдруг найдется.
- Надо делать быстро и перед операцией пройти все обследования. Самолет тебя ждет.