Не прикасайся!

Веммер Анна

– Хочешь стать «уменяНастькой»?

 - Хочу.

 - Тогда расскажи отцу.

 Настя возмущенно фыркает, получается смешно.

 - Мне нужно поработать, малыш. Я надеялся, ты полежишь, послушаешь свою книжку и пожжешь свечу. Сможешь воспринимать историю сразу двумя органами чувств.

 - Да. Я хочу.

 - Тогда ложись. Я тебе зажгу свечку и поставлю книжку.

 - Не знала, что в тебе есть романтика.

 - Романтика-романтика, на хую два бантика, - ворчу я, доставая из коробки зажигалку.

 Придется работать

прямо в комнате, оставить слепую Настасью наедине со свечой будет безрассудно. Но вряд ли мне способна помешать ее книжка. А вот то, что она здесь лежит только в моей рубашке – вполне.

 Мягкий голос диктора заполняет комнату. Я сижу за ноутбуком, пишу планы, а Настасья рассеянно водит ладонью над язычком свечи. Она безумно красивая и задумчивая. Рядом, на прикроватной тумбочке, тарелка с почти нетронутой едой.

 - Ты как? В порядке?

 - Да. Просто думаю…

 - О чем?

 - О ерунде.

 - Расскажи.

 - Тебе разве не надо работать?

 - Перерывы нужно делать каждые двадцать минут. Так что там за мысли в твоей головке?

 - Просто размышляю, чем бы пахла свечка по нашей истории.

 - Мятой.

 - Почему мятой? – поднимает голову в рефлекторной попытке на меня посмотреть.

 - Потому что лед. Мне кажется, лед пахнет мятой. И немного, может быть, клубникой.

 - Хороший запах.

 - Хочешь, закажу тебе такую свечку? Или маленький свечной завод?

 - Я много чего хочу.

 Она задумчиво подносит свечку к лицу. В неподвижно застывших зрачках отражается пламя.

 - Большинство из этого настолько же нереально, как и «Феликс Фелицис».

20.1 - Настасья

 Мне часто снится, как я выхожу на старт. Как в голове – ничего, кроме расстановки прыжков и дорожки шагов. И еще злости. Она приятно будоражит, толкает вперед. Я готова рвать зубами за первое место, а плечи невольно расправляются сильнее, хотя казалось бы, осанка и так идеальная. Соревнования – это адреналин, возбуждение, злость, уверенность.

 Но никак не паника и не волнения.

 А вот шоу и показательные выступления – совершенно другое дело. Я каждый раз, хоть их было и немного, трясусь от нервов перед выходом на небольшую арену, залитую светом софитов.

 Во сне я могу прыгать, летать, я вижу свет и слышу зрителей. И чувствую запах мяты с клубникой. И хоть я не вижу в толпе зрителей Алекса – я вообще не вижу трибуны, вместо них – непроглядная тьма – я чувствую его присутствие. На соревнованиях оно дарит уверенность, а на шоу – страх. Главный страх влюбленной дурочки: не понравиться тому, кому нравиться очень хочется.

 Сейчас я словно сплю, только вместо сна – привычная слепая реальность. Я никогда еще не паниковала так перед выступлением. Один короткий лирический номер, с одинарным прыжком, за который я билась с Крестовским, как лев. Ничего сложного, ничего опасного, но почему же так страшно?!

 Я хожу туда-сюда в коридоре перед

выходом на арену, слышу грохот и звон музыки. Вокруг какие-то люди, но я не знаю, кто они и замечают ли меня. Аня, пришедшая на шоу, сказала, что светлое платье с узором из страз. Подарок отца, срочный пошив, обошедшийся в немыслимую сумму. Оно неприлично короткое, как и все фигурные платья. И я невольно вспоминаю легкое мимолетное касание пальцами по бедру, вдоль края подола.

 После шоу я останусь до конца, пока не разъедутся все организаторы, включая Крестовского. А потом, почти сразу, мы полетим в Грецию, праздновать юбилей «Элит». Я жду этой поездки как ребенок, который ждет Новый год и приезд Деда Мороза. Кажется, уже мало кто верит, что я просто еду с коллективом, как ценный и неотъемлемый его член. Но плевать, от мысли, что совсем скоро я окажусь на пляже, почувствую ласковую прохладу моря и услышу шум волн, становится еще более нервно.

 Я и раньше ездила на море после того, как ослепла. Но еще никогда не ездила одна, без Макса, в компании одного лишь Александра Крестовского. Это неправильно, так нельзя, но остановиться я не в силах.

 По шуму оваций я понимаю, что общий номер мужской сборной клуба закончился. Я выучила расписание, как свои пять пальцев: мужской общий номер, затем короткая программа Элины Серебровой, а потом и я.

 После номера я подъеду к трибуне, где сидят тренеры и откатавшие ученики, получу букет цветов от Крестовского и зардеюсь. Нас снимут десятки камер, еще парочка поймает, как мы весело болтаем – и назавтра в газетах напишут, что тренер и обвинившая его в тысяче преступлений ученица снова под крылом любимого спортивного клуба. Ну и еще что-нибудь о моем выступлении.

 - Удачи, Эль, - говорю я девчонке перед тем, как она выходит на арену.

 В коридоре становится тихо: ее тренер уходит вместе с ней. Я остаюсь в коридоре одна… или почти одна.

 - Готова к позору?

 Насмешливый голос Светы появляется прежде, чем я слышу ее шаги. А потом из моих рук выбивают трость. Будто она нужна мне, чтобы стоять на ногах! Но такая явная агрессия обескураживает.

 - Ты адекватна? – спрашиваю я.

 - А ты? На что ты надеешься? На жалость?

 - Тебе-то какое дело? Ты звезда. Пользуйся.

 - Я предупреждала, чтобы ты не лезла в мое дело?

 - Вообще-то нет. И мой номер – мое дело. А не твое.

 - Твой номер – убожество.

 Она цепко хватает меня за локоть, до боли сжимая острыми когтями. Я слышу ее злость, я чувствую ее, и даже духи, созданные, чтобы радовать обоняние, кажутся приторно-удушающими.

 - Думаешь, я не вижу, что ты тут устроила? Решила сыграть на образе одноногой несчастной собачки? Он трахает тебя только потому что ты – экзотика. Как одноногая проститутка. Крестовский с детства окружен идеальными женщинами. Конечно, они ему надоели. Скажи, а ты вообще уверена, что тебя ебет он? Может, зовет поразвлечься друзей? Ты-то все равно не видишь…