Не склонив головы
Шрифт:
И Аркадий Родионович невольно вспомнил другой город, далекий, но бесконечно дорогой…
— В Москве сейчас тоже затемнение — прошептал он, ни к кому не обращаясь. — Затемнение…
В словах русского профессора прозвучала глубокая грусть.
Дом немецкого ученого — небольшой особняк с верандой — был расположен очень удобно с выходом в парк. Высокие узкие окна, стрельчатая и тоже высокая крыша и потемневшие от времени резные украшения фасада — свидетельствовали о том, что дом построен очень давно.
Едва Органов переступил порог, ноги его утонули в пушистом ворсе ковровой дорожки. Коридор был слабо освещен.
Совершенно не похож на другие комнаты был кабинет ученого. Просторный и в то же время уютный, с огромными застекленными шкафами, сплошь заполненными книгами, мягкими удобными креслами, он напоминал ту комнату, к которой привык за долгие годы русский профессор у себя на Родине. И, войдя в кабинет немецкого ученого, Органов почувствовал волнение…
Он не притронулся к кофе, поданному экономкой фрау Эльзой. Он неподвижно сидел в кресле. Доктор Майер не нарушал молчания, — понимая душевное состояние своего коллеги. Когда Аркадий Родионович встал и прошелся по кабинету, чтобы немного развеять нахлынувшие воспоминания, Майер прервал молчание.
Но заговорил Майер не о том, ради чего пригласил к себе Органова. Немецкий ученый не хотел расстраивать своего необычного гостя…
Долго беседовали в этот вечер ученые о проблемах развития радиолокационной техники. Аркадий Родионович с большим интересом слушал Майера. Доктор понял, что русский профессор высоко ценит его изыскания, интересуется его опытами. Но когда разговор зашел об использовании радиолокации в войне, то русский ученый во многом не разделял точку зрения Майера.
— Следует иметь в виду то обстоятельство, в чьих руках находится это новое оружие.
— Но это уже область политики, — Майер наклонил голову. — Мой ассистент Эрнст лучше разбирался в таких вещах. Он и мне, помог кое-что понять.
— У Эрнста была светлая голова, — с грустью проговорил Органов. — Эрнст очень хорошо понимал, как ужасна война. Он любил свой народ, верил в него, — Аркадий Родионович посмотрел прямо в лицо доктора. — И Эрнст, возможно, замучен, погиб в гестаповских застенках!..
Майер снова вдруг отчетливо вспомнил о разговоре в Имперском совете, в гестапо, куда ездил накануне.
…В Имперском совете на вопрос Майера: «Что с моим ассистентом Эрнстом Генле?» — ему ничего не ответили, сославшись на то, что этим делом занималось гестапо. Но зато Майера уведомили: — «Днями ждите прибытия авторитетной комиссии. Она будет знакомиться с научно-исследовательской работой в центральной лаборатории. Комиссию особенно интересует работа русского профессора!»
В гестапо доктора встретили холоднее. Так же, как в Имперском совете ничего не сообщили о Генле. Но когда ученый уходил, гестаповцы в нескольких словах рассказали о ночном происшествии в зоне чрезвычайно важного объекта номер двести восемь и, как бы вскользь, намекнули: «Это — тонко продуманная диверсия. Все нити ведут на завод…»
Все это вновь пришло на память ученому и напомнило ему о главном, из-за чего был приглашен на квартиру профессор Органов.
— Аркадий
Рассказывал доктор тихо, не скрывая своего волнения.
Органов слушал его с большим вниманием. Ученые не заметили, как скрипнула дверь, они не могли видеть и то, что за дверью уже давно притаилась экономка доктора Майера фрау Эльза. Она прислушивалась к разговору ученых, стараясь не упустить ни одного слова…
В то время, когда ученые вели беседу, Шницлер сидел в своем кабинете на заводе. Он несколько раз перечитал бумагу из канцелярии рейхсфюрера СС Гиммлера и почувствовал холодную дрожь на спине. Прошло всего несколько часов, как Шницлер разрешил русскому профессору уехать с завода на квартиру руководителя центральной лаборатории. И черт возьми, он позволил это без санкции начальника, позволил как раз в то время, когда в высших инстанциях был уже подписан секретный приказ.
Медлить нельзя. Шницлер понял что его ожидает, если там, наверху, узнают о его неосторожных действиях. Он срочно вызвал солдат охраны и выехал в Берлин, на квартиру доктора Майера…
Через полчаса в кабинет ученого вошла фрау Эльза.
— Герр профессор, — испуганным голосом обратилась она к Майеру, — какой-то офицер требует немедленно впустить его в дом.
Майер в недоумении посмотрел на Аркадия Родионовича, затем на свою экономку.
— Какой офицер, зачем?
— Не знаю, — отозвалась фрау Эльза. — Он требует…
— Хорошо, пусть войдет.
На пороге появился майор Шницлер. За его спиной были видны солдаты из внутризаводской охраны.
— Герр профессор, — обратился гестаповец к доктору, — получен приказ об аресте Органова.
Немецкий ученый побледнел. Он сделал несколько шагов к Органову и, заслонив его, обернулся к Шницлеру:
— В чем дело?
— У меня приказ, — официальным тоном проговорил гестаповец.
— Оставьте до утра… На мою ответственность… Я поеду к вервиртшафтсфюреру [5] фон Леру.
5
Вервиртшафтсфюрер — руководитель военной промышленности. Такое название присваивалось гитлеровцам и наиболее видным нацистам, руководящим военной промышленностью.
— Не могу, — коротко ответил Шницлер.
Русского ученого привезли в отделение гестапо только к ночи. А утром Шницлер, вспоминая, как вел себя руководитель центральной лаборатории, помрачнел. Он знал, доктор, безусловно, будет жаловаться, хлопотать. «Как же быть? Доктор скажет, что профессора арестовали на его квартире! Проклятье, последнее время мне просто не везет. И во всем виноват этот русский… Да, да, не случайно специальная следственная комиссия из Берлина начала работать на заводе. А тут еще ожидается другая, какая-то научная комиссия! Значит, дело совсем дрянь. Даже его, майора, дважды уже расспрашивали о режиме для русского профессора, о его работе в лаборатории».