Не то, что кажется
Шрифт:
Встряхиваю головой, выбрасывая глупые мысли из головы. Мне плевать на всю эту роскошь. Открываю дверцу большого шкафа и вижу халат, о котором говорил Пит. Это его размер, который слишком велик для меня. Но так даже лучше. Я укутываюсь в нежную пушистую ткань, подвязываясь поясом.
На одной из полок нахожу необходимые мне инструменты, чтобы привести волосы в порядок.
И тут мой взгляд падает на отражение в зеркале. Я такая жалкая. Что меня ждёт? Я же не проведу всю оставшуюся жизнь в комнате Пита, изображая перед камерами его
– Китнисс, – голос из-за двери выводит меня из горестных мыслей, и я вздрагиваю. – Пять минут уже прошли.
– Я уже иду, – стараюсь не выдать хрипоты из-за подступивших вновь слёз.
Медленно открываю дверь и проскальзываю в комнату. Не знаю сама, но, видимо, это уже инстинкт – держать возможную угрозу в поле зрения. Стараюсь идти вдоль стены, сохраняя между нами приличное расстояние. Пит это видит, и его взгляд тускнеет. Но, думаю, он и не ждал жарких объятий.
Возле кровати стоит тележка с разнообразной едой, и мой рот тут же наполняется слюной. Я уже не помню, когда ела, а когда ела нормально – так тем более.
– Китнисс, садись, – Пит жестом предлагает меня присесть на кровать. – Тебе нужно поесть.
– Спасибо, я не голодна, – зачем-то вру я, хотя урчание в желудке уже становится болезненным.
– Ну да, – неприкрытая ирония. – Тюремная еда просто суперпитательна и вкусна. Садись уже.
Я осторожно присаживаюсь на край кровати. И когда уже собираюсь что-нибудь взять с тележки, Пит меня останавливает:
– Китнисс, подожди ещё минуту – пусть остынет, а я пока обработаю твои раны.
Он достает какую-то серебристую баночку из прикроватного столика и подходит ко мне. По телу пробегает дрожь от того, что он собирается ко мне прикоснуться. Это как болезнь: стоит мне увидеть его руки, и воспоминания о принесённой боли лавиной сносят все другие чувства. Но я стараюсь держать себя в руках.
– Ожог болит, – честно признаюсь я. – Остальное мелочи.
– Приспусти халат.
Я немного опускаю халат с плеча и чувствую, как тёплые пальцы нежно наносят прохладный гель, который сразу же приносит облегчение.
– Мне так жаль, – выдыхает Пит прямо возле моего уха. – Я не смог уберечь тебя от этой ужасной идеи Сноу с клеймом.
Не важно уже, чья это была идея – дело сделано, и птица, которую я ненавижу всем сердцем, навсегда поселилась на моём плече, как напоминание о том, что всем было бы легче, если бы я погибла на семьдесят четвёртых играх.
– Пит, прости, – я натягиваю халат обратно. – Но я… мне ещё сложно воспринимать твои прикосновения адекватно.
Пит удручённо отходит подальше от меня, огибая кровать.
– Я знал, что так будет, – говорит он. – Но всё равно оказался не готов. Ты меня всё ещё боишься, но лучше бы ненавидела. Так было бы проще.
– Я… - мне нечего ему сказать. – Мне правда жаль, Пит…
– Мне тоже.
Повисает неловкое молчание. Знаю, всё должно быть иначе. Я должна сломя голову броситься ему на шею, он исступлённо целовать меня. Мы должны шептать друг другу нежные слова, плакать о том, как сильно скучали, что и не надеялись увидеть друг друга живыми. Но всё иначе. Мы словно два каменных изваяния сидим на разных краях кровати, опустив глаза в пол.
Первым тишину нарушает Пит.
– Ты ешь давай, уже и так остыло.
Я принимаюсь за еду. На тележке на большом подносе стоят несколько блюд – те, что мне раньше очень нравились: тушёный рис с бараниной, козий сыр, горячий шоколад в чашке и небольшие булочки. Пит не забыл. И пусть его забота приняла странный характер, но он и вправду продолжает оберегать меня, продолжает искать путь, который поможет мне выжить. И как бы мне ни было больно это признавать, я бы поступила также.
И тут меня накрывает жгучий стыд. Я набиваю живот капитолийскими деликатесами, пока Гейл и остальные изнывают от мук в подземельях этого ужасного места.
При этой мысли кусок в горло не лезет. В прямом смысле – я давлюсь и начинаю сильно кашлять. Кажется, что воздух заканчивается. В голове в секунду проскакивает мысль, что глупо умереть вот так – от застрявшего в горле куска баранины, пережив столько, сколько выпало на мою долю.
Наконец прокашлявшись, я вижу испуганные глаза Пита, и мне становится неловко.
– Извини, – бормочу я, вытирая выступившие во время кашля слёзы. – Просто я подумала о других. Что я даже не знаю, живы ли они, и что с ними.
Лицо Пита приняло серьёзный вид, что меня очень насторожило. Я поняла, что не всё в порядке. Да и не могло быть, ведь мы – поверженные повстанцы.
Пит глубоко вздохнул, как бы решаясь на разговор.
– Китнисс, всё очень сложно. Досталось всем. Плутарха, Койн и её подручных из Тринадцатого уже казнили, предателей из Капитолия тоже, а вот Победителей оставили на закуску.
Внутри всё холодеет, дышать всё труднее.
– Когда? – могу лишь выдавить я.
– Не знаю. Не раньше, чем через пару недель. Так что пока ещё есть время.
– Время для чего?
Пит отвечает не сразу. Он встаёт и отходит к окну, сцепляя пальцы на затылке. Ожидание ответа невыносимо. Что же может измениться?
– Китнисс, я давно понял, что революция обречена. Они обсуждали это при мне, были уверены, что я под воздействием яда, что без сознания, поэтому и не боялись, – начинает Пит свой рассказ.
– А разве это было не так?
– Не совсем, – продолжает парень. – Был один врач, принимавший участие в опытах с осиным ядом, он был на стороне повстанцев и заменил большую половину доз на какой-то наркотик, действие которого было схожим с действием яда, но лишь внешне – наркотик сковывал тело, но не затрагивал мозг. Так я и мог всё слышать.