Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)
Шрифт:
Ирина Сергеевна села на табурет, шаткий, легонький, у кухонного стола, ничем не покрытого, но с чисто вытертой пластиковой столешницей, и глянула украдкой по сторонам. Газовая плита, хотя и старая, но отдраена до первозданной эмалевой белизны, стены в моющихся, но чуть тронутых желтизной от копоти обоях – из-за курения хозяина, наверное, в сушилке над раковиной, рядком, как фарфоровые зубы во рту, выстроились разнокалиберные тарелки, на полу – цветастый, местами вытертый до тканевой основы линолеум – в общем, для одинокого мужика вполне прилично. В пепельнице окурки горой, но никаких пустых бутылок по углам, захватанных, вечно готовых к употреблению рюмок на столе и подоконнике…
Самохин поставил перед ней чашку на блюдце, не рассчитав, плеснул туда черной заварки – как себе, едва ли не половину, долил кипятка. Сунулся в старенький холодильник «Орск», достал банку с вареньем – литровую, с липкими краями. Невольно облизнув испачканные сладкие пальцы, поискал, во что положить. Сообразив, налил тягучий, пахнущий вином вишневый сироп в третью чашку и, воткнув туда мельхиоровую ложечку, пододвинул гостье.
– Попробуйте.
– Ой, да что вы… Не беспокойтесь. – Ирина Сергеевна отхлебнула глоток настоянного до горечи чая. – Крепкий какой…
– А вы с вареньицем, с вареньицем, – примостившись рядом, потчевал Самохин.
– Сами варили? – отведав ложечку варенья, поинтересовалась с улыбкой Ирина Сергеевна.
– Сам, – виновато кивнул отставной майор. – Навязали, знаете ли, на базаре ведро вишни… Девочка продавала, говорит, деньги нужны. Я и купил… вместе с ведром. А на что мне столько ягод? Я их терпеть не могу… Но, думаю, испортятся – тоже жалко… Вычитал в какой-то газете рецепт и сварил. Есть-то можно?
– Можно, вкусно даже, – успокоила его гостья и в подтверждение своих слов съела еще ложечку.
– Страшно работать в тюрьме? – спросила вдруг Ирина Сергеевна.
– Сидеть страшнее… – коротко ответил Самохин и вздохнул отчего-то.
Не допив горького чая, Ирина Сергеевна сполоснула под краном свою чашку, блюдце, ложечку, поставила на стол и пригорюнилась.
– А мы ведь теперь с вами, Владимир Андреевич, тоже вроде как преступниками… стали… Я всю ночь не спала, вспоминала, думала… Про Славика, про чеченца этого… который в погребе… Нельзя так! Если мы его взаперти держать будем, они и Славу не выпустят.
– Так для того и держим. На обмен, – неуверенно возразил Самохин.
– Обмен… Не верю я в это. Если там, на Кавказе, узнают, что мы здесь натворили, – Славика убьют. Я чувствую. Понимаете? Чувствую! Нельзя так – зло за зло… Мне цыганка одна заговор читала… Ну, вроде молитвы, чтобы Славика освободить. Так там проклятья тем, кто пленных держит в неволе. И вот я подумала… А вдруг и его мать… чеченца этого, у него же тоже мать есть! И если его мать на нас те же проклятья нашлет? Как же я могу за своего сына Богу молиться, если мы чужого в погребе держим?
Самохин закурил, выдохнув дым аккуратно, в приоткрытое окно, поскреб затылок растерянно:
– Не знаю, я, к сожалению, в Бога не верю… Вернее, не то чтобы совсем не верю… Библию читал, другую религиозную литературу. И не могу избавиться от ощущения, что все это людьми написано. И я людям этим, писателям, в чудеса, ими описанные, хоть тресни, не верю! Может быть, служба тюремная, грешная, меня таким сделала… А может, не дано мне… Мозгов не хватает, мышления абстрактного, что ли… Говорят: надо просто верить. А я так вот – просто, на слово – не могу… Мне доказательства нужны. Не эти… сказочки про чудеса двухтысячелетней давности, а конкретные. Научные.
– А я верю! – твердо возразила Ирина Сергеевна. – Вот именно так: просто верю, и все! Потому что… Потому что справедливости вокруг нет, но где-то же она должна быть! Мы вот со Славиком жили, никого не обижали, ни о чем не просили, не завидовали… Я, помню, хотела ему пальто зимнее купить, да денег не хватило. А он говорит: ничего, мама, я в куртке прохожу. Мне не холодно. А курточка синтетическая, на рыбьем меху, а морозы у нас зимой – сами знаете какие, да еще с ветрами… – Она всхлипнула, достала платочек, промокнула нос, глаза. – Так за что нас так? Это… это нечестно! А значит – неправильно. Не по справедливости. Но если бы несправедливость управляла миром – он бы разрушился. Все бы перессорились, передрались на земле. Но этого ж не случилось! Значит, справедливость есть, она – главная сила, и эта сила – Бог!
– Хорошо бы так-то, – задумчиво причмокнул губами Самохин. – Да ведь нас как учили? На Бога надейся, а сам не плошай… Вот мы с Новокрещеновым и взялись… эту справедливость, о который вы говорите, восстановить… Но я тоже чувствую – что-то не то у нас получается… Не так…
– А давайте пойдем сейчас к Георгию и скажем, чтоб чеченца того… выпустил! – выпалила, задохнувшись, Ирина Сергеевна.
Самохин опять потянулся к пачке, достал новую сигарету, размял в желтых от никотина пальцах, сказал невнятно, прикуривая.
– Мне кажется, что Новокрещенов от такой инициативы в восторг не придет…
– Но это же… наше дело, в конце концов! – возмутилась Ирина Сергеевна. – Чеченца-то из-за Славика украли. А если не из-за Славика, то зачем?
– Вот и я думаю – зачем? – покачал головой отставной майор и, ткнув едва раскуренную сигарету в пепельницу, решился. – Ладно, пошли. Я когда его доводы слушал, хоть и скрепя сердце, но соглашался. А теперь засомневался что-то.
Через десять минут они уже споро шагали к жилищу Новокрещенова.
И чем ближе подходили, тем явственнее осознавал Самохин, что прагматичный, закусивший удила бывший тюремный доктор вряд ли согласится с их эфемерными доводами. Но если сама мать возражает против этого, то Новокрещенов просто обязан с ней согласиться. Если… Если он не пытается таким способом решить какую-то свою, неизвестную Самохину задачу.
Осевший на треть в землю домик Новокрещенова был приметен издалека. Он заметно выпирал из уличного ряда костистым от дранки, проглядывающей сквозь слой облупившегося самана, бочком, торчал вызывающе убогостью своей, ухмылялся редким здесь прохожим косоротым, в разводах грязи, оконцем, и Самохин, поравнявшись с ним, не стал заходить во двор, а постучал пальцем по стеклу: