Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)
Шрифт:
Отпустив чеченца, Самохин успокоился, более того, чувство безысходности прошло, появилась надежда – нелогичная, ни на чем вроде бы не основанная, вроде той, что поддерживает сейчас Ирину Сергеевну, поверившую в высшую справедливость. Так, помнится, было в раннем детстве, когда ребенком, совершив добрый поступок, ждешь ответной благодарности неведомо от кого… И, если память не изменяет, она, как правило, следовала незамедлительно…
Глава 18
Славик окончательно настроился на побег и только ждал, когда, обозначив начало нового дня, приоткроется стальной люк его подземелья и волосатая рука с вытатуированной надписью «Гога» швырнет в темноту половинку черствой буханки хлеба. Славик поймает эту руку, рванет на себя, сломает в локтевом и лучезапястном суставах, а потом втащит очумевшего от боли охранника в погреб и завладеет его оружием…
Что будет дальше – представлялось смутно. Как говорится, война план покажет. И если ему удастся отнять у Гоги автомат или пистолет, шансы на успешный побег резко возрастут.
Однако в намеченный для побега день крышка люка в обычный час не открылась, а когда все сроки кормежки прошли, в окрестностях его темницы затрещали автоматные очереди и стены бункера несколько раз вздрогнули ощутимо от близких разрывов. По тому, как ахнуло над головой, полились сверху сквозь щели в бетонных плитах сухие струйки песка, Славик безошибочно распознал снаряды армейских 122-миллиметровых гаубиц и понял, что, если федералы используют самоходные артиллерийские установки, которые сейчас шарашат навесом откуда-то с равнины, километров с десяти, то на обычную зачистку эта операция не похожа. Вероятнее всего, его тюрьма находится в месте расположения большой банды, и теперь войска либо замкнули кольцо и мочат сепаратистов, не жалея снарядов, наглухо, либо выдавливают выше в горы, где по боевикам начнут работать вертолеты и стремительные штурмовики-«сушки».
Славик и сам пару раз в составе батальона участвовал в таких операциях и знал, как стремительно удирают «духи» при первых разрывах снарядов, теряя напускное высокомерие и кавказскую спесь. Славик выпрямился во весь рост и, скользя на липкой грязи, покрывавшей пол бункера, – в туалет его не выводили, а бетон, понятное дело, жидкость не впитывает, – подошел к люку. Подпрыгнул раз, другой, дотянулся до дверцы, ударил в нее кулаком. Но она не поддалась, была незыблема, как влитая.
Шарахнуло где-то совсем рядом, посыпались, застучали в потолок погреба кирпичи или камни – черт знает из чего там, наверху, чечики саклю построили.
«Засыплет люк – и ни свои, ни чужие не найдут!» – подумал опасливо Славик. Но крышка лаза скрежетнула вдруг, откинулась, и в глаза ударил ослепительный, потусторонний будто бы, свет.
– Эй, русский! Выходи! – донеслось из поднебесья. Славик отступил от яростного света в привычную для глаз темноту и, растирая кулаком влажные от слез веки, крикнул в ответ:
– Я тебе, дух, не летучая мышь! Лестницу давай – тогда вылезу!
Наверху залопотали по-чеченски, а потом в светлом квадрате лаза возникла темная, плохо различимая, как на негативе, фигура.
– Я сэйчас гранату кыну. Вылетишь, билать, как птычка» – пообещал знакомый голос. А потом появилась крупная волосатая лапа с вытатуированным у основания большого пальца именем «Гога», – дэржи, вылаз!
Славик взялся за руку, подтянулся, отметив про себя, что ослабел-таки, и, ухватившись за край лаза, повис беспомощно, болтая не находящими опоры ногами. Чеченец рванул его за куртку на спине так, что швы затрещали. Рядом оказался второй, подхватил пленного, помог выбраться, а потом больно ткнул стволом автомата под ребра, просипел сдавленно: – Бигом, билать!
Быстро осмотревшись по сторонам, Славик разглядел полуразвалившийся сарай из камня с дымящейся, крытой шифером крышей, двухэтажный коттедж из красного кирпича в центре двора, несколько женщин и детей, снующих бестолково у входа в дом с узлами и сумками. У распахнутых настежь сварных металлических ворот стоял «жигуленок» с пятнами ржавчины на боках. Правое переднее колесо было спущено, возле него суетился с домкратом, пристраиваясь то так, то эдак, пожилой чеченец, крича кому-то в дом:
– Запаска давай! Ехать нада!
Гога, одетый в пятнистый комбинезон, оказался огромным бородатым мужиком, на голову выше Славика. Он размахивал казавшимся игрушечным в его ручищах автоматом Калашникова, тыча им куда-то на зады двора, в противоположную от ворот сторону:
– Эй, русский, туда пашель!
Его напарник, тоже обряженный в камуфляж, был гораздо тщедушнее. Бороденка реденькая, на голове мятая фетровая шляпа с птичьим пером. Грудь маленького «духа» перетягивала крест-накрест пулеметная лента. На лацкане куртки красовался аляпистый, будто из дна консервной банки вырезанный, моджахедовский орден.
Низкорослый прошипел что-то яростно и, зайдя сзади, ткнул пленника стволом автомата в спину, передернув затвор:
– Хади быстра, шакал!
«Попандопуло хренов, – покосившись на него, вспомнил героя старой кинокомедии Славик. – Тебя первым и вырублю. Хорошо, что автомат на боевом взводе. Мне бы до него только добраться!»
Сразу за домом начиналось заросшее густой «зеленкой» ущелье. Судя по всему «духи» решили увести пленного подальше от наступающих федеральных войск, перепрятать. Значит, сильно они в нем нуждаются! Иначе кинули бы в погреб гранату – и никаких хлопот…
Гога шел впереди, осторожно ступая по узкой, уходящей круто вниз тропке, шуршал осыпающимся из-под его ног щебнем, раздвигал стволом автомата низко нависавшие на пути ветки, а маленький напарник его пыхтел позади Славика, замыкая шествие, время от времени тыча в поясницу пленного автоматным стволом.
«Погоди, сука! – кусал в ярости губы Славик. – Сейчас я тебя приложу!»
Над головой затарахтели, нависнув низко, две «вертушки», дали залп «нурсами» по окраине села, и Гога заторопился, зашаркал быстрее по осыпи, рявкнул, не оглядываясь: