Неисторический материализм, или ананасы для врага народа
Шрифт:
– Оно у нас с пятьдесят третьего года, – продолжала Маргарита Николаевна. – Это у нас наш сосед оставил. Сережа. Так он и исчез куда-то потом. Замечательный был человек. Славный такой.
– Он, кстати, очень самостоятельно тогда мыслил, – вставил Григорий Иванович. – Да ты его помнишь, Витя, – обратился он к деду. – Он еще…
– Помню-помню, – дед подмигнул Сергею и шумно потребовал. – Ты лучше блюдо покажи.
Блюдо пошло по кругу, и Сергей вздохнул с облегчением. Он еле досидел до конца вечера, боясь новых воспоминаний. Разговор, к счастью, уже перекинулся на другое время –
– А мы с папой незадолго до этого как раз альбомы с репродукциями рассматривали, – вспоминала Ольга. – И мне там запомнились картины Николая Ге. Да и фамилия понравилась. Вот я и сказала, что мой любимый художник – это Ге.
Учительница очень оскорбилась. Она стала кричать, что «такого художника не бывает».
– Прямо так и сказала: «Не бывает такого художника – Ге», – смеялась Ольга. – А еще она усмотрела в фамилии личный, обидный для нее намек и поставила мне в дневник «кол» за поведение. И классной руководительнице нажаловалась. Потом они вместе на меня кричали, что я грубая и дерзкая – такую гадкую фамилию придумала. Пришлось папе на следующий день брать альбомы и идти в школу, вести просветительскую работу среди учителей.
– Ну и что? – заинтересовалась Елена Валентиновна. – А они что?
– Им неловко было, конечно, – смущенно улыбнулся Григорий Иванович. – Но «кол» не исправили.
Домой шли пешком. Родители восторгались вечером у Кирюшиных, а Сергей печалился о том, как он дальше будет с ними общаться. Придется Барсову либо самому с ними объясняться, либо затевать новый эксперимент – по стиранию памяти при проникновении в прошлое.
Пред светлые очи Барсова он явился ровно в одиннадцать и тут же поделился своими опасениями.
– И блюдо у них вдруг появилось. А они говорят, что с пятьдесят третьего, – сбивчиво говорил он, – когда я им это блюдо только позавчера, то есть поза позавчера оставил. Хорошо еще, что пока они в меня не всматриваются. А если они вдруг сообразят, что я и их сосед – один и тот же человек, да еще вспомнят, что компьютеры я им тогда показывал. Ой-ей-ей! – схватился он за голову. – Маргарита Николаевна же говорила, что им стало вспоминаться, что они компьютеры еще в деревянном бараке видели! С их впечатлительностью они…
– Да, – опечалился Барсов. – Таких реакций никто не предвидел. Конечно, – приосанился он, – мы же – первые. Пионеры, можно сказать. Первопроходцы. Мы – прямо в неизвестность…
– Я в курсе, – невежливо перебил его Сергей. – От Кирюшиных-то мне теперь всю жизнь прятаться?
– Я к тому, – пояснил Барсов, – что последствия были непредсказуемы. А теперь – ты туда отправляйся, а я тут с ними сам разберусь. Мы входим в следующую стадию эксперимента.
Сергей сник. Следующая стадия эксперимента, насколько он знал, была намного сложнее. И опасней.
Очередной проверяющий, жаждущий разобраться с американскими шпионами вообще и с Бахметьевым в частности, уже прибыл в Средневолжск.
– Нечего ему давать прохлаждаться, – кратко изложил суть дела Андрей. – Чего он там зря в гостинице просиживает?
– Андрей, не мельтеши, строго сказал Анатолий Васильевич и усадил Сергея за стол.
Прибывший в Средневолжск полковник Иванов вовсе не считал, что он просиживает в гостинице зря. Наоборот, как ему казалось, он затеял умную и тонкую игру с администраторшей и горничными, задавая им наводящие вопросы, отвечая на которые, любой будет выведен на чистую воду. Потому что эти вопросы были продуманной системой, призванной тут же обнаруживать противоречия, так как были составлены им самим при помощи некоторых шпионских книг.
– Что за идиот, – удивлялись горничные, жалуясь двум соглядатаям из местных органов, которых полковник Иванов оставил на десерт. – И вот долдонит про одно и то же. Не останавливались ли иностранцы, или люди с иностранным акцентом, или необычно одетые. Или, может быть, у кого-то из постояльцев горничные видели иностранные купюры в кошельке.
Горничные возмущались и заявляли, что по кошелькам не лазят. И расплатиться никто иностранными деньгами не предлагал. Поросенком старая крестьянка предлагала расплатиться, а больше никакой валюты в городе Средневолжске замечено не было.
– Та шо вы маетесь, – сердобольно сказала горничная Олеся. – Сказано вам – не было никакой иностранщины тут, и все. А то вы меня одно и то же уже по третьему разу спрашиваете. Може, вам водочки налить? А то умаялись, видать, совсем.
Слегка смущенный Иванов отошел от проницательной хохлушки и обрушил свою систему на официантов. Те знали его вопросы уже наизусть.
– Иностранцев, людей в странной одежде, с валютой и акцентом не видели, откуда они в Средневолжске возьмутся? И вопросов подозрительных никто не задавал.
Из этого Иванов сделал только один справедливый вывод. Система подвести его не могла, это ясно. Следовательно, шпионы очень хорошо маскировались. Или были завербованными средневолжцами. Как Бахметьев. И Иванов решил ждать, когда в квартире Бахметьева сработает засада.
Долго ждать ему не пришлось. Нет, засада не сработала, поскольку Сергей Бахметьев сейчас изо всех сил флиртовал с Катюшей в лаборатории. Но зато в номере зазвонил телефон, и некто голосом пославшего его генерала велел:
– Доложите о результатах, товарищ полковник.
Товарищ полковник поведал о том, что результатов пока нет, но вот засада…
– Вы что, неделю собираетесь ждать? – недовольно перебили
его. – На засаду он полагается, понимаете ли! Остается только девочек в номер позвать! Безобразие! Вы, товарищ полковник, ножками побегайте, в институт сходите, с соседями побеседуете.
– Вроде, похоже получилось, – сказал довольный Яблонский, кладя трубку.
Расстроенный Иванов, который как раз приглядел себе хорошенькую хохлушку Олесю, вышел на улицу. Он успел пройти до площади имени Ленина, когда увидел невероятную, блестящую, огромную машину. Полковник сделал стойку и уже готов был бежать за ней пешком. Потому что он сразу понял, что машина нехорошая. Не советская это машина. Поэтому, когда стало ясно, что машина подъезжает к нему, полковник пожалел, что не переоделся в штатское, и поспешно положил руку на кобуру.