Неизвестное сельское хозяйство, или Зачем нужна корова?
Шрифт:
Итак, основные зоны востребованных рынком земель – это пригороды крупных городов и южные районы с наилучшими агроклиматическими условиями. Именно здесь чаще всего возникают острые конфликты, связанные с собственностью на землю и ее перераспределением. В таких районах становятся важными все три составляющие земельной собственности: пользование, распоряжение и владение ею (Проблемы собственности 2005: 11). Это ощущают и местные предприниматели и население. Тем не менее юридическая безграмотность и незащищенность населения, фермеров и многих крупных агропредприятий позволяет сторонним организациям манипулировать ими и захватывать земли.
Именно в таких районах дефицитных и объективно дорогих земель их оборот имеет «теневой» характер, приносит немалый доход (чаще коррупционный) и нуждается в легализации – хотя бы для наполнения местных бюджетов. Нужны и разумные правила ограничения и регулирования землепользования, однако в реальных условиях России они обычно не работают вообще или становятся источником обогащения чиновников.
На остальной ее территории, при избыточности сельскохозяйственных земель и значительных площадях заброшенных полей, из всех составляющих собственности фактически работает только категория пользования. Стимулирование едва ли не любого распоряжения и владения землей, при котором у нее появляется хозяин, пошло бы на пользу развитию регионов. Таким образом, проблемы внедрения собственности на землю, ее купли-продажи и их последствий имеют географическое измерение.Глава 6 Социально-экономические изменения сельской местности
6.1 Проблемы частных сельских хозяйств в России
Мотивация хозяйств населения
Самыми устойчивыми оказались как высокотоварные, особенно специализированные, так и абсолютно нетоварные хозяйства. Владельцы тех и других в большинстве своем сохранили бы туже специализацию и объемы даже при сильном росте своих официальных зарплат.
В обследованных нами районах сельским хозяйством занимаются буквально все, независимо от профессии и зарплаты. Директор НПО «Пойма» в Луховицком районе Подмосковья, де-факто хозяин 5,6 тыс. га коллективных земель, дома на личном огороде в 50 соток выращивает на продажу картофель. Его аргумент: «Огород не может пустовать, земля должна работать». Почти то же самое мы слышали от старой больной женщины, которая, падая на своем огороде, упорно сажает тот же картофель, несмотря на протесты городских родственников, готовых снабдить ее дешевым покупным картофелем. Эти социальные образцы так сильны, что даже московские дачники включаются в сельское хозяйство.
Мы пытались с помощью опросов населения в разных регионах России понять мотивацию его сельскохозяйственной деятельности.
В наших анкетах был и такой вопрос: «Как бы вы вели свое хозяйство, если бы зарплату или пенсию вам повысили в 5 раз?» Именно такой гипотетический доход в 2–7 тыс. руб. в 2001–2003 годах можно было считать сносным для жителей деревни. Если люди ведут свое хозяйство в целях выживания, то при подобных доходах они должны были бы его свернуть. О том, какая часть населения в исследуемых нами районах обладает потенциалом роста, уже говорилось в разделе о товарности индивидуальных хозяйств (см. табл. 4.2.4). Таблица 6.1.1 показывает возможные перспективы индивидуального хозяйства в зависимости от специализации, положения и природных условий.
В подмосковном Луховицком районе наиболее устойчивы товарные хозяйства в «огуречной» и «капустной» зоне. Сельские жители там целиком зависят от доходов со своей земли и продолжали бы вести такое же хозяйство и при дополнительных доходах извне. В водораздельной «картофельной» зоне при повышении зарплат или пенсий жители охотно уменьшили бы размах своей деятельности.
В Рязанской области наиболее устойчивыми оказались хозяйства полупригородной и полупериферийной зон, где 40 % опрошенных сохранили бы хозяйство на прежнем уровне, а 30 % его бы расширили.
В пригородах при примерно такой же доле активных людей, готовых к расширению сельскохозяйственной деятельности, число тех, кто радикально свернул бы свое хозяйство, в том числе и товарное, самое высокое. На периферии население более пассивно.
Однако наиболее впечатляющие результаты показало анкетирование в Саратовской области. Здесь люди не только не свернули бы деятельность, но оказались готовы расширить, будь у них больше денег.Таблица 6.1.1. Устойчивость хозяйств населения в разных регионах в зависимости от специализации, положения и национальности, % от числа опрошенных
В целом самыми устойчивыми оказались и высокотоварные, особенно специализированные, и абсолютно нетоварные хозяйства. И те и другие в большинстве своем сохранили бы ту же специализацию и объемы даже при сильном росте официальных зарплат. Владельцы первых – потому, что, по сути, являются неформальными фермерскими хозяйствами, хотя и «окуклившимися» в приусадебном пространстве, и потому, что для
Таким образом, мотивация деятельности в хозяйствах населения носит двоякий характер. Она лишь отчасти – только в товарных хозяйствах – связана со стремлением улучшить свое материальное положение. Чаще это – необходимость, связанная с недостатком денег и дефицитом продовольствия, которые восполняются за счет труда на своем подворье. Велика и роль традиций, тех самых социальных эстафет, о которых уже шла речь в разделе 2.7. Только там они служили механизмом воспроизводства в одном и том же сегменте высокотоварного хозяйства. Но их можно распространить и на хозяйства населения в целом.
Тем не менее резкое изменение внешних условий, побуждающих в современной ситуации думать самостоятельно о способах заработка денег, приход нового молодого поколения, воспитанного в квазирыночных условиях и стремящегося в города, приведет к усилению различий в мотивации сельскохозяйственной деятельности людей. Роль традиций в обиходе подворья в большей степени сохранится в южных районах. В Нечерноземье, при постепенном вымирании старшего поколения и сжатии освоенного пространства, оставшиеся его очаги будут заполняться либо хозяйствами с большей предпринимательской направленностью, либо дачниками, либо нерусскими этническими сообществами, которые привнесут туда свои сельскохозяйственные традиции.Почему у нас мало фермеров?
Именно хозяйства населения заняли ту нишу, которая предназначалась в начале реформ для профессионального фермерства.
Когда в России начинались реформы, у многих людей были иллюзии, что стоит ввести рыночные отношения и дать крестьянам свободу выбора, как колхозы исчезнут и все станут фермерами. Тем не менее опросы показывают, что даже после десятилетнего кризиса коллективных предприятий 80 % их работников по-прежнему ориентированы на коллективные формы сельскохозяйственного производства (Калугина 2001:57), предпочитая сочетать, как и раньше, работу в колхозе с хозяйствованием на своем личном подворье. Именно хозяйства населения заняли ту нишу, которая предназначалась реформаторами для специализированного фермерского хозяйства. Индивидуальные хозяйства в России не вырастают в фермерские, хотя идет увеличение товарности личных хозяйств населения. Более того, наметилась обратная тенденция – преобразования фермерских хозяйств в ЛПХ. Они продают значительную часть своей продукции и имеют порой немалый доход, но формально не относятся к фермерским. Отчасти это вопрос институциональный. Например, в Германии многие из таких хозяйств считались бы фермерскими, так как там одним из основных критериев является получение от сельского хозяйства не менее 50 % общего дохода (Зинченко 2002:13). Правда, в Европейском союзе для фермеров есть и другие формальные критерии: наличие не менее 2 га используемых сельскохозяйственных земель, 8 и более коров или свиней и/или более 200 кур. Есть в Европе и подсобные сельские хозяйства, число которых составляет 57 % от всех агропроизводителей. Правда, дают они только 10 % общеевропейской сельхозпродукции (Там же). Да и в США, по американской переписи населения, фермером считается человек, живущий в сельской местности и получающий от продажи сельскохозяйственной продукции более 1000 долларов годового дохода. То есть многие российские товарные индивидуальные хозяйства и по европейским, и по американским меркам можно отнести к числу фермерских.
Прежде, в 1970-х годах, к фермерам в США относили даже тех, кто имел более га акров (около 4 соток) земли, жил на ней и получал как минимум 50 долларов дохода в год.
И все же механическое перенесение западных принципов мотивации труда на российскую почву без учета ее экономических, социальных, географических особенностей не дает результатов. Опросы общественного мнения в селе в конце 1980-х годов показывали, что вести самостоятельное хозяйство хотели бы только 10–15 % сельских жителей. Эти га%, вышедшие из коллективных хозяйств или приехавшие из городов, в том числе и из других регионов, составили к концу 1990-х костяк фермерского движения. Подавляющая же часть занятых в сельском хозяйстве не готова к экономическим рискам и самостоятельности.
Нежелание значительной части опрошенных нами людей сворачивать свое агропроизводство даже при увеличении прочих доходов говорит о том, что людей заставляет вести свое хозяйство не только нужда. А желание расшириться при наличии средств указывает на значительный внутренний потенциал индивидуальных хозяйств. Тем не менее надежды реформаторов на широкое развитие фермерства в России не оправдались.
Отчасти это можно объяснить принципиально иной по сравнению с хозяйствами населения мотивацией фермерского хозяйства, которая связана не с выживанием, не даже со стремлением улучшить свое экономическое положение. Главными мотивами у фермеров являются «стремление к независимости, самостоятельности в хозяйственных делах, возможность реализации собственных планов, карьерные устремления» (Калугина 2003).
Все причины, тормозящие развитие фермерского хозяйства в России, можно разделить на две условные группы: объективные, или внешние, связанные с экономическими, законодательными и прочими условиями современной России, и субъективные, или внутренние, связанные с особенностями самого населения.
Экономические и бюрократические барьеры для развития частных хозяйств
Свой, никому не подотчетный участок иметь спокойнее, а порой и доходнее.I. Организационные препятствия. В начале 1990-х годов получить фермерский статус было относительно легко даже людям, посторонним для сельского хозяйства, в том числе горожанам. Для этого надо было окончить специальные непродолжительные курсы и представить развернутый план своего хозяйства. А сельским жителям это было, как ни странно, труднее, так как переход к фермерскому хозяйству был связан с выходом из колхоза и выделением земельного пая, который использовался коллективным предприятием. И вот здесь возникало множество препятствий со стороны колхозной и районной администраций, а порой и односельчан. Людям выделяли пай очень далеко от села или давали самые худшие земли.
2. Отсутствие помощи коллективных предприятий. Случаи взаимодействия фермеров и бывших колхозов крайне редки, поскольку они являются конкурентами и в специализации, и в сбыте продукции, и в аренде земельных паев крестьян. Поэтому, организуя самостоятельную экономическую единицу, крестьянин не может рассчитывать на помощь со стороны администрации колхоза (если в фермеры не шли сами представители администрации) да зачастую и самих колхозников. Оставаясь же работником колхоза и ведя свое индивидуальное хозяйство, крестьянин активно пользуется помощью коллективных хозяйств. Опросы в Новосибирской области, например, показали, что более половины семей считают именно потерю помощи коллективных предприятий основным препятствием в создании фермерского хозяйства (Калугина 2001:24).
3. Необходимость отчитываться. Статус предприятия накладывает на фермеров определенные обязательства – они должны регулярно отчитываться о своей деятельности. Именно этой отчетности сельские жители панически боятся и из-за неумения вести такие расчеты, и из-за привычки обманывать государство, которое постоянно создавало для своих граждан невыносимые условия. И хотя современная отчетность сильно упрощена, страх перед бюрократией по-прежнему силен.
4. Неудовлетворительное состояние законодательства и неблагоприятные общие экономические условия (высокие налоги, высокие цены на горючее, удобрения, незащищенность собственности и т. п.). Законодательство не всегда было нацелено на поддержку развития фермерских хозяйств. В начале 1990-х годов для фермеров было создано много привилегий: они имели доступ к дешевым кредитам на покупку техники, освобождены от налогов. Однако уже с середины 90-х эти льготы действовать перестали. Правда, в России у производителей сельскохозяйственной продукции условия все равно лучше, чем у всех остальных производителей – из-за отсутствия налога на прибыль и крайне низкой платы за землю, делающей ее практически бесплатной (и то и другое является формой весьма существенной дотации сельскому хозяйству). И тем не менее для небольших хозяйств, почти не имеющих прибыли, существующая система налогов все равно оказалась непосильной.
Но главное – нет закона, который регулировал бы финансовую помощь фермерам, нуждающимся в кредитах. Получить кредиты могут только уже стоящие на ногах, «проверенные» фермеры. Система кредитования населения в России вообще слабо развита по сравнению с западными странами, и даже с Китаем. А кредитование крупных предприятий имеет весьма негативный опыт, так как большинство колхозов и совхозов кредиты никогда не отдавало.
5. Отсутствие техники. Те фермеры, что в начале 1990-х годов благодаря дешевым кредитам смогли приобрести тракторы, комбайны и т. п., находятся сейчас в существенно более благоприятном положении по сравнению с теми, кто решил стать фермером позже. Цены на технику так высоки, что купить ее практически невозможно. Тем не менее частные тракторы в деревнях есть, и немало. Это преимущественно та техника, которая прежде принадлежала колхозам и была впоследствии тем или иным способом приватизирована. Но ее владельцы все равно не становятся фермерами, предпочитая вести индивидуальное хозяйство и подрабатывать у соседей. Так что само по себе наличие или отсутствие техники не является основным фактором развития фермерства.
6. Отсутствие системы сбыта продукции — ключевая проблема и для коллективных и для индивидуальных хозяйств. Пищевые предприятия с мелкими частниками, как правило, не работают, предпочитая крупные партии, – слишком хлопотно проверять качество разнородной продукции. Оптовых рынков в городах крайне мало, а развитие рэкета и общая криминализация обстановки в России заметно ограничивает возможности дальних перевозок и продаж продукции в неблизлежащих городах.
Все эти факторы, безусловно, препятствуют перерастанию индивидуальных хозяйств – даже товарных – в фермерские. Свой, никому не подотчетный участок иметь спокойнее и порой доходнее. Тем не менее сегодня в России около 260 тыс. фермерских хозяйств. Даже если отбросить половину мнимых фермеров, оставшиеся все-таки смогли преодолеть описанные сложности.
Опросы, проведенные в Новосибирской области (Калугина 2003), показали, что более 30 % сельских жителей согласились бы открыть собственное дело или заняться фермерством при наличии стартового капитала (66 %), снижения налогов (23 %), соблюдения гарантий (18 %), доступности цен на производственные ресурсы (19 %) и организации сбыта (17 %). Доля селян, которые ни при каких условиях не согласились бы открыть собственное дело, составляет примерно 40%
Более того, если представить, что значительная часть перечисленных выше препятствий исчезнет, готовы ли люди к неизбежным коммерческим рискам? Рационально ли экономическое поведение жителя сельской России, важны ли для него понятия выгоды, полезности?
Мнения социологов расходятся, и есть такие, кто считает: если человек не хочет или не может вписаться в рыночные отношения, он расценивает это как «недоступную выгоду» (Клямкин, Тимофеев 2000:21–25).
Социально-психологические барьеры
У населения в качестве мощного фактора и даже ресурса его деятельности выступает традиция. Срабатывает суженность мышления, которая ограничивает выбор. Главное – не формальное, а реальное – различие между хозяйствами населения и фермерами состоит в том, что у хозяйств населения преобладает адаптивное, приспособительно-пассивное поведение, а у настоящих фермеров – активное рыночное.
Причины того, что люди не идут в фермеры, а предпочитают вести индивидуальное хозяйство, заключаются не только в неблагоприятной экономической и прочей среде, но и в истории страны, и в ментальности ее жителей.
Есть глубинные исторические факторы, отличающие российское крестьянское хозяйство от западного. В.Г. Виноградский (1999:2000) подводит под них две теории: теорию трудового крестьянского хозяйства А.В. Чаянова и теорию моральной экономики Дж. Скотта.
Концепция трудового крестьянского хозяйства была разработана А.В. Чаяновым в начале XX века, когда на селе жило 85 % жителей России и ее сельская местность характеризовалась явной перенаселенностью. В работе «Организация крестьянского хозяйства» он вывел модель трудовой организации российской деревни, отличную от западной. Для российских крестьян, по его мнению, была важна не выработка (и заработок) каждого работника, а занятость всех членов семьи и ее общий доход. Вместе с общинными традициями это сформировало устойчивое пренебрежение к личной производительности труда и эффективности индивидуальной работы (Чаянов 1989).
«Моральная экономика» Джеймса Скотта рассматривает модель выживания, характерную для развивающихся стран в зоне рискованного земледелия (Scott 1976). В условиях России с ее повышенными природными и социально-политическими рисками главным становится каждодневный «прокорм», а не риск ради будущих негарантированных прибылей.
Опыт рыночного хозяйствования и соответствующий человеческий капитал не могли появиться и в советскую эпоху, когда российские крестьяне были обращены в наемных работников и практически лишились навыков самостоятельного хозяйствования на земле. В ходе коллективизации лучшие работники российской деревни были физически уничтожены. Долгие годы ее депопуляции и оттока наиболее активных ее жителей в города пропустили оставшееся в живых после сталинских репрессий сельское население России через своего рода механизм отрицательной селекции.
Оценки сформировавшегося типа советского и постсоветского человека, как правило, весьма неблагоприятны. Его главной чертой признается психологическое отчуждение от собственности, власти и даже от результатов своего труда (Заславская 2003:31). Ю.А. Левада называет следующие особенности постсоветского человека: ограниченность притязаний, долготерпение, приспособляемость, априорное недоверие власти, отказ от открытого отстаивания своих интересов с заменой его пассивным саботажем властных решений. Сознание нашего современника несет в себе пережитки многовекового рабства, проявляющиеся в низком самоуважении, пренебрежении к законам, вороватости, склонности работать спустя рукава и т. д. (Левада 2000). И хотя человеческий капитал не является простой суммой потенциалов или реальных возможностей отдельных личностей и формируется в результате длительного развития той или иной человеческой общности с учетом накопленных знаний, традиций и т. п., опыт реформ 1990-х годов показал, что этот фундамент современной России не очень надежен.
Социологи отмечают также суженную мотивацию деятельности постсоветского человека. Например, исследования в Белгородской области показали, что при предоставлении крестьянам возможностей расширения деятельности (включая землю, беспроцентные ссуды, возможность самореализации и т. п.) мотивировать их оказалось нечем (Хисамова 2000). Каждый второй из опрошенных сказал, что ему не нужен туалет в доме, 60 % опрошенных не хотели расширять свое хозяйство, столько же открыто заявили, что не считают воровство зазорным. Налицо пассивность, минимизация потребностей, неопределенно-мечтательные надежды, что все как-нибудь само собой улучшится. Причем чем беднее человек, тем больше уклонение от активности, и наоборот. Только 5 % были готовы к той или иной предпринимательской деятельности, но прогнозировали негативную реакцию окружающих и не решались взяться задело. З.И. Калугина отмечает, что в сельской местности еще не произошел переход от традиционного и ценностно-рационального поведения (по терминологии Макса Вебера) к целерациональному, преобладающим мотивом которого становится достижение определенных экономических целей (Калугина 2001:63).
Психологические ограничения населения особенно видны в тех районах, где развита аренда колхозных полей частниками, например, в Ставрополье или в Саратовской области. Почему местные жители в большинстве своем не пробуют арендовать эти поля для производства товарной продукции, хотя и местная администрация, и сами предприятия всячески поощряют их к этому (снижается арендная плата, предоставляется техника и т. п.)? Почему рискуют заниматься этим мелким бизнесом в основном мигранты, да и то нерусские, и еще молокане с их почти протестантской этикой, а местные жители подрабатывают у них на прополке за мизерную плату? На наш взгляд, срабатывает суженность мышления, которая ограничивает имеющиеся возможности выбора.
Однако мы не настаиваем на этой гипотезе, которая, безусловно, нуждается в дополнительном подтверждении. По словам Г. Родионовой, «чтобы людям захотелось рискнуть, они должны располагать чем-то сверх жизненно необходимого. Бедные не хотят конкурировать: они стремятся выжить одним колхозом» (Родионова 2004: 100).
По мнению В.А. Пуляркина, основной водораздел в сельском менталитете виден именно на линии «крестьянство – фермерство». Крестьянину свойственна ориентация на самодостаточность, экономическую замкнутость (Экономическая география 2003:211). Здесь в качестве мощного ресурса выступает традиция. Риск для крестьянина допустим лишь в тех пределах, которые не ведут к подрыву самого бытия семьи из-за неурожаев и других неудач. Фермер, наоборот, вынужден избегать излишнего консерватизма, так как инициатива и нововведения дают ему шанс снизить издержки производства. Фермеры должны обладать хорошей профессиональной подготовкой и высоким образовательным уровнем. Именно поэтому в России самые удачливые фермеры – это специалисты и руководители бывших колхозов, имеющие и аграрное образование, и опыт руководящей работы. Можно сказать, что главное – не формальное, а реальное – различие между хозяйствами населения и фермерами состоит в том, что у хозяйств населения преобладает адаптивное, приспособительно-пассивное поведение, а у настоящих фермеров – активное рыночное.
Переход от личного подсобного хозяйства к фермерству – это не только проблема земли, собственности и т. п. Это шаг от несвободы к свободе. Психология выживания не предполагает свободы действий, а следовательно, не ведет к развитию (Сен 2004; Хуей Цинь 2003).
Тем не менее 20 лет с начала перестройки не прошли даром. Социологи и психологи отмечают ясно выраженную в последние годы тенденцию к индивидуализации ценностей, ослаблению патерналистских установок, росту ориентации людей на собственные силы, рационализации поведения (Дилигенский 2000:413; Заславская 2003:88). Так, Г.Г. Дилигенский выделяет три типа возникающего в России индивидуализма: 1) вынужденный, 2) конструктивный, связанный с проявлением личной инициативы, 3) асоциальный, характерный преимущественно для молодых поколений и отличающийся высоким уровнем автономии личности и противопоставлением общественным нормам собственных правил (Дилигенский 2000:414).
3. Калугина также отмечает, что 35 % опрошенных ею в Новосибирской области уже не ждут манны небесной, а считают, что «сами должны делать свою судьбу и жизнь» (Калугина 2001:161). Более половины опрошенных в ходе этого исследования ответили, что в жизни человека все зависит как от него самого, так и от внешних обстоятельств. А на вопрос: «На кого или на что Вы рассчитываете в улучшении своей жизни?» – 63 % ответило: «Только на себя, на свою активность».
Таким образом, некоторые сдвиги в мировоззрении большинства жителей просматриваются. Однако понимать еще не значит делать. Отношение к земле наглядно выявляет и экономические и ментальные ограничения и трудности выхода за рамки индивидуального частного хозяйства. Показательны ответы подмосковных жителей на вопросы наших анкет о частной собственности на землю. Сочетание типичных ответов на два вопроса: «Кому должны принадлежать сельскохозяйственные земли?» и «Нужна ли частная собственность на сельскохозяйственную землю лично вам?» – кажется парадоксальным. Люди убеждены, что сельхозугодья в принципе должны принадлежать государству (30 % опрошенных) или колхозу (тоже 30 %), но тем же самым респондентам частная собственность на сельскохозяйственные земли нужна. Дело в том, что сельскохозяйственные земли вообще и приусадебная земля – понятия для крестьян разные. Отвечая на второй вопрос, они видят свой кровный участок у дома, которым и ограничено их представление о доступной и дорогой ему земельной собственности. Лишь каждый четвертый думает, что сельхозугодья должны принадлежать крестьянам и фермерам (остальные затруднились ответить). Эта четверть, видимо, и составляет ту часть сельского населения Подмосковья, которая готова к самостоятельной деятельности.
Но есть и еще один фактор, связанный с неразвитостью правового мышления сельских жителей. Долгое отсутствие частной собственности и деление земель в умах людей на «мою», «ничейную», которой все пользуются, и «чужую», которой пользоваться нельзя (см. раздел 3.2), привели к возникновению особого культурного феномена – люди присваивают то, чем пользуются, не заботясь, кому это принадлежит.
Это феномен псевдохозяина, по определению А. Высоковского (2002: 165). И только в районах дефицита земель люди начинают понимать реальное содержание собственности (см. раздел 5.6).
Существует и глубокое недоверие крестьян по отношению к государству. Катастрофы, которые пережила деревня в XX веке, последствия коллективизации и хрущевских реформ, связанные с урезанием личных огородов, это недоверие только укрепили. Длительное противостояние маленького человека и государства выработало стойкое недоверие людей к любым действиям властей. А с другой стороны, именно это противостояние научило крестьянина приспосабливаться и неофициально реализовывать свои интересы в рамках навязанных государством отношений. Так, опросы в Псковской области показали, что три четверти крестьян попросту боятся фермерского статуса, так как не верят властям, не уверены в прочности современной власти и слишком хорошо помнят раскулачивание (Прауст 1998:55).Географические факторы и ограничения
Активность и пассивность населения имеют свое географическое измерение. Они зависят от природных ограничений, удаленности от городов, депопуляции населения и его национального состава, наконец, от обустроенности территории.
Наши примеры показывают, что есть районы, где большая часть населения давно перешла на товарное хозяйство. Это, прежде всего, пригороды (за исключением московского и петербургского), где, помимо благоприятных общих экономических условий, ключевым является тот факт, что доля более активного населения там выше. Есть целые районы специализированного товарного индивидуального хозяйства, сложившиеся исторически, примеры некоторых из них приводились в разделе 2.7. В таких районах, несмотря на конкуренцию, людям все же легче вести товарное хозяйство, там они не выделяются среди других.
Но даже там население избегает фермерского статуса и предпочитает вести свое хозяйство как «личное подсобное».
Именно географические факторы раскрывают разные условия для развития товарного фермерского хозяйства, как внешние (условия разных территорий), так и внутренние (географические различия в человеческом факторе). Перечислим эти факторы.
1. Природные ограничения и агроспециализация. Природные условия ограничивают возможности произрастания определенных культур.
В современных условиях России наиболее выгодно производство зерна и подсолнуха. Поскольку большая часть фермеров занимается именно этими культурами, они тяготеют к районам с благоприятными условиями для зерновых культур.
2. Различия в депопуляции и национальном составе населения в сельской местности. Длительная депопуляция сельской местности привела к тому, что активных предприимчивых людей в деревне, особенно на периферии нечерноземных регионов, почти не осталось. Но даже те, кто остался, часто не в состоянии вести хозяйство, ориентированное на продажу продукции. В районах, потерявших население, складываются условия, непригодные для любого бизнеса: надежных работников не найдешь, сбыта нет, фермеры живут в атмосфере недоброжелательства. Поэтому значительная часть фермеров там становится неудачниками и часто спивается. Лучше сохранившийся социально-демографический потенциал сельских территорий с преобладанием нерусского населения часто обусловливает повышенную его активность – если не в форме фермерских хозяйств, то в разных формах предпринимательской деятельности и мощного индивидуального хозяйства.
3. Инфраструктурная необустроенностъ России. Для того чтобы продать продукцию, ее надо как минимум вывезти с места производства. В России же чем дальше от крупных городов, тем хуже дороги. Очень часто окраины нечерноземных регионов просто отрезаны от цивилизации.
4. Конкуренция с другими видами деятельности. По указанной выше причине необустроенности глубинки фермеров в Нечерноземье должно быть больше в пригородах. Однако это не так. В пригородах существует огромный спрос на землю со стороны горожан и намного устойчивее крупные коллективные хозяйства. В этих условиях фермерам практически невозможно получить большие земельные участки, а возможность альтернативных устойчивых заработков для людей предприимчивых часто делает ненужными риски, связанные с агробизнесом.6.2 Неформальная экономика и хозяйственная самоорганизация в сельской местности
Неформальная экономика
Реформы, затеянные ради движения вперед, отбросили сельское сообщество назад, в царство неформальных и немонетарных отношений. Нежелание сельских жителей выйти из тени или хотя бы из рамок самообеспечения – признак аграрного общества, что кажется парадоксальным при таком уровне урбанизации, которого достигла Россия.
Какими бы разнородными ни были хозяйства населения, где бы они ни находились, их всегда отличала колоссальная трудозатратность. Даже став товарными, они все равно предпочитают опробованные технологии и подходы. Панически боятся они и легализации доходов. Впрочем, формально их нельзя отнести к сфере «предпринимательской деятельности». В Гражданском кодексе РФ она определяется как «самостоятельная, осуществляемая на свой страх и риск деятельность, направленная на систематическое получение прибыли от пользования имуществом, продажи товаров, выполнения работ или оказания услуг лицами, зарегистрированными в этом качестве в установленном порядке». Поскольку индивидуальный сектор сельского хозяйства как предпринимательский не регистрируется, его часто относят к теневому, неформальному.
Разделение экономики на «белую» (официальную), «серую» (неформальную, теневую) и «черную» (криминальную) стало в последние годы очень модно. Мы не будем вдаваться в вопросы дефиниций и причин этого явления – это блестяще сделано Теодором Шаниным и его коллегами в книге «Неформальная экономика» (Неформальная экономика 1999). Отметим лишь, что хозяйства населения наиболее ярко демонстрируют социально-экономические отношения именно в рамках неформальной экономики, для которой, по определению Т. Шанина, характерны:
– нацеленность на выживание и обеспечение занятости, а не на накопление капитала:
– гибкость и множественность способов заработать:
– трудоемкость работы и высокая степень неопределенности ее результатов:
– «незащищенный» труд:
– использование семейных и местных ресурсов;
– отношения, основанные на доверии, а не на формальных соглашениях;
– родство, соседство и этничность как основы экономических отношений;
– незарегистрированное предпринимательство, избегание отношений с государством;
– интеграция легальных, нелегальных и криминальных видов деятельности, нацеленных на выживание;
– культура нищеты в быту (Шанин 1999:14).
Главный вопрос, над которым бьются ученые и политики, – является ли теневая экономика временным, переходным явлением или оно перманентно присуще нашему типу общества?
Р.И. Капелюшников считает, что для современной России в принципе характерно доминирование неформальных отношений и институтов над формальными (Капелюшников 2001). Деформализация вообще-то характерна для всех переходных обществ. Однако в странах Центральной и Восточной Европы выход из кризиса и укрепление институтов привели к уменьшению доли неформальных черт экономики. В России попытки введения некоторых формальных регуляторов вызвали не уменьшение, а расширение круга неформальных адаптационных стилей поведения. По мнению Р.И. Капелюшникова, попадая в российскую среду, любые формальные институты сразу же прорастают неформальными отношениями, как бы мутируют. Поэтому можно говорить не о переходном периоде, а об особом типе стационарно переходной экономики (Там же, 92). Длительное существование теневого индивидуального сектора и нежелание его субъектов вписываться в формальные рамки подтверждают эту гипотезу.
Теневые неформальные стороны функционирования хозяйств населения могут рассматриваться двояко. Как законные (легитимные), связанные с отсутствием регистрации, налогов на деятельность и формальной отчетности. И как нелегальные, основанные на разного рода неформальных связях и отношениях, в том числе и противозаконные, включая воровство.
«Законная неформальность» имеет свои положительные и отрицательные стороны. Первые помимо налоговых льгот связаны с меньшей зависимостью от государственной машины и с большей гибкостью индивидуальных хозяйств. Но главное – это самозанятость населения, особенно важная в депрессивных районах с высокой безработицей. Те хозяева, которые привлекают работников, значительно улучшают трудовую ситуацию не только в своих семьях, но и в деревне в целом. Теневая экономика благодаря использованию трудоемких технологий ведет к сокращению капиталовложений.
Отрицательные последствия – это невозможность сертификации продукции и проверки ее качества, недоступность банковских кредитов, которые могли бы способствовать развитию таких хозяйств. Но главное – индивидуальное сельское хозяйство не дает своим владельцам и работникам социальных гарантий, так как не квалифицируется государством как труд. Этот рецидив социалистического строя, признававшего труд только на государственных предприятиях и старавшегося изжить любое частное производство, хотя бы отчасти был исправлен в новом Гражданском кодексе РФ, принятом в 2003 году.
В том факте, что индивидуальные хозяйства даже при значительных земельных наделах и доходах предпринимательскими не считаются, заключается определенная несправедливость: выигрывают те, кто в тени. При одних и тех же доходах фермеры обязаны отчитываться и платить налоги, а индивидуальные хозяйства – нет. При этом, по закону, личные подсобные хозяйства имеют право продавать излишки продукции, однако само понятие «излишки» юридически не определено.
Внезаконные аспекты деятельности также весьма характерны для индивидуальных хозяйств. Воровство и неформальные отношения с начальством в советские годы были распространены практически всюду и служили своеобразной негласной формой поддержки населения. Сейчас это в большей степени сохранилось на предприятиях, находящихся в упадке. В депрессивных районах воровство и прочие полукриминальные и криминальные практики, нацеленные на поддержание своего индивидуального хозяйства, даже расширяются. Директора крепких предприятий воровство стараются решительно пресекать, строя отношения с работниками на жесткой экономической основе. Многие из них поняли, что инвестировать в работника гораздо выгоднее, чем в охранника.
В целом нежелание сельских жителей выйти из тени или хотя бы из рамок самообеспечения – это признак аграрного общества, что парадоксально при таком уровне урбанизации, которого достигла Россия.
Это говорит не только о глубине современного кризиса, но и о том, что прошедшая индустриализация и современная модернизация проводились в обществе с недостаточным уровнем готовности к ним. Принуждение к самостоятельному выживанию 90-х годов заставило людей обратиться к традиционной экономике, которой не нашлось места среди формальных институтов, и, следовательно, уйти в тень. Наверное, поэтому реформы, нацеленные на продвижение вперед, отбросили сельское сообщество назад.
Взаимодействие разных укладов и хозяйственная самоорганизация в деревне
Самоорганизация в сельской местности не умерла, но в разных местах и обстоятельствах сохранилась и проявляется неодинаково. Так, с ослаблением основного предприятия она нарастает далеко не линейно.По существу, вся эта книга посвящена самоорганизации населения.
Самое яркое ее проявление – ареалы высокотоварного хозяйства (см. раздел 2.7). Мы пытались объяснить, почему в одном месте видишь крепкие дома, а в другом – покосившиеся избы, почему где-то у населения – настоящие тепличные плантации или стада частного скота, а где-то – заросшие огороды и редкие грядки в сорняках. В одних районах фермеров много и они становятся важной составляющей местного сообщества, в других это единичные хозяйства, не поддерживаемые населением и гонимые колхозной администрацией. Географические факторы и закономерности не менее важны, чем исторические, экономические, социологические. Они формируют совершенно разные сельские сообщества. Попробуем показать пространственные различия в соотношении разных укладов и их влияние на хозяйственную самоорганизацию сельского населения.
При социализме экономическим стержнем в сельской местности были колхозы и совхозы и только в несельскохозяйственных северных районах ту же функцию выполняли леспромхозы и другие предприятия. Они были главными работодателями, распоряжались всей землей, помогали населению, они собирали продукцию индивидуальных хозяйств населения, строили людям дома, ремонтировали дороги, проводили газ, водопровод и т. п. Руководитель колхоза обычно был главным человеком в большой округе. Можно с некоторой долей условности сказать, что коллективные предприятия долгие годы были главными организаторами жизни в деревне.
Однако новые экономические реалии ослабили многие предприятия. Появились фермеры. В каждом административном районе есть предприятия-банкроты. Как это влияет на людей и их индивидуальные хозяйства, что происходит со всей сельской местностью? Оказалось, что с потерей привычного организатора – колхоза или совхоза – катастрофы обычно не происходит. Наши обследования разных поселений обнаружили, что ослабление и тем более прекращение деятельности колхоза или совхоза во многих районах давало толчок самоорганизации населения. Но встречались и местности, где население, лишившись привычной колхозной поддержки, попадало в тяжелое положение. Оно было еще тяжелее, если в деревне, отрезанной от мира, оставались одни пенсионеры.
В социологической литературе не раз встречались попытки типологизации взаимоотношений агропредприятий и хозяйств населения. Так, З.И. Калугина на основе опросов, проведенных в Новосибирской области, выделяет 4 модели хозяйственных стратегий, характеризующихся разным поведением предприятий и домохозяйств: 1) активная рыночная стратегия, при которой конструктивная адаптационная стратегия предприятия сочетается с ориентацией населения на повышение или стабилизацию уровня жизни, 2) традиционная стратегия – компенсационная адаптация предприятия и стремление к сохранению имеющегося уровня жизни у населения, 3) неадекватная (мимикрическая) стратегия как предприятия, так и населения, ориентированная на выживание и 4) пассивно-выжидательная стратегия – дезадаптация предприятия, поставившая работников и членов их семей на грань физического выживания (Калугина 2001:92-105). Однако в этой типологии нет самого характера взаимоотношений двух укладов, которые подробно исследует О. Фадеева, выделяя паразитический симбиоз, паритетный симбиоз и новую корпоративную модель взаимодействия (Фадеева 2003а). Первый тип характеризуется перетоком ресурсов из коллективного предприятия в хозяйства населения и в значительной степени основан на воровстве. Существование его ограничено во времени и кончается ликвидацией предприятий. Второй тип характеризуется частичным переходом от раздаточных механизмов к рыночным, контрактным (но необязательно «формальным») отношениям между коллективным и семейным секторами. В идеале в такую модель взаимоотношений могут включаться и фермеры, хотя этого обычно не происходит. Третья, корпоративная модель возникает в случае достаточно устойчивого положения коллективного предприятия и достаточно высокой для сельской местности заработной платы, при которой товарное производство в семейных хозяйствах теряет свое значение. Семейный сектор рассматривается руководителем сельхозпредприятия как конкурент в борьбе за общие ресурсы, вводятся ограничения на объемы выделения кормов и техники и т. п. Работникам предлагается приобретать эти ресурсы по рыночным ценам. В результате в таких селах семьи ведут хозяйство главным образом для себя, товарность семейных подворий не столь велика, как в двух других случаях.
Если следовать логике О. Фадеевой, то корпоративная модель отношений в сельской местности чаще всего формируется в пригородах крупнейших городов и на юге, именно там доля сильных предприятий гораздо выше и их отношения с работниками напоминают рыночные. Однако эта модель редко реализуется в чистом виде. В южных районах при зерновой специализации предприятия предпочитают натуральную оплату зерном денежной оплате. В результате население держит много мелкого скота и птицы (для крупного рогатого скота в зерновых районах юга не хватает пастбищ). В пригородной модификации при устойчивом состоянии коллективных предприятий преобладает денежная расплата с работниками, однако близость к городским рынкам сбыта все равно побуждает часть населения даже при хозяйствах небольшой площади продавать свою продукцию. То же касается и второго – паритетного – типа, который сильно варьирует в зависимости от местоположения и характера специализации коллективного и частного производства. Особые его варианты формируются в национальных республиках. И наконец, паразитический симбиоз характерен в основном для периферийных районов, особенно в Нечерноземье.
Если ввести «географическую составляющую» в рассмотрение взаимоотношений разных укладов, то можно выделить шесть типов взаимодействия трех основных укладов. В таблице 6.2.1 они выстроены по мере усиления процессов деградации коллективных предприятий.Таблица 6.2.1. Соотношение коллективных, индивидуальных и фермерских хозяйств и процессы их самоорганизации
Наши обследования в разных районах показали, что самоорганизация в сельской местности с ослаблением основного предприятия нарастает далеко не линейно. Она слаба при крайних состояниях: когда коллективное предприятие продолжает оставаться главным организатором жизни в данной местности (тип 1) и когда оно бедствует, но население продолжает на нем «паразитировать» (тип 5). В последнем случае создается самая сложная ситуация, так как население продолжает рассчитывать на помощь предприятия, а получить с него уже нечего.
Зато в тех случаях, когда предприятие практически не функционирует или ликвидировано, ситуация вынуждает сельское сообщество к самоорганизации (тип 6).
Самоорганизация сельского населения и рецидивы общинности
Можно говорить о новом феномене административной общины (общности), выполняющей роль посредника между государством и населением. Налицо противоречие между восстановлением организационных форм, напоминающих крестьянские общества, и сильным разложением общинных отношений.При росте индивидуальной самоорганизации взаимодействие хозяйств населения развито слабо, тем более нельзя говорить об их кооперации.
При этом они по-прежнему крепко держатся за колхозы.
Рисуя портрет современного россиянина, социологи часто отмечают «стремление к совместной коллективной работе», «чувство причастности к общему делу» и т. п. (Шкаратан 2001:87). Это невольно поднимает вопросы о сохранении и восстановлении общинных черт сельских сообществ.
Вопросы эти настолько сложны, что в настоящей книге мы и не будем пытаться на них ответить. Тем более что огромные сложности изучения этого явления отмечались исследователями русской общины еще в начале XX века: по их словам, географическое разнообразие этого явления затрудняло описание общины как единого феномена (Качаровский 1906:27). Тем не менее в дореволюционной деревне общины играли важную роль. Наши наблюдения в самых разных местах говорят о наличии в современной российской деревне определенного противоречия. С одной стороны, есть тенденция к восстановлению организационных форм, отчасти напоминающих те, что были в старых крестьянских обществах. С другой стороны, разложение общинных отношений зашло очень далеко.
Основные элементы коллективизма в традиционной русской общине начала XX века можно свести к следующему: создание общих выгонов для скота, земельные переделы (которые проводились далеко не везде и через разные промежутки времени), общественный капитал или сбор излишков зерна для трудных времен, коллективная трудовая помощь малоимущим, круговая порука, совместная экономическая и другие повинности, включая воинскую, большая роль мира и схода в решении многих частных проблем домохозяйств и т. п. Некоторые из этих элементов восстанавливаются в современных условиях, но в ином виде.
Совместного владения землей нет. Но совместные выгоны есть, хотя земля принадлежит чаще всего сельским администрациям. Формируется общее стадо (а то и несколько). Обычно нанимается пастух, но если стадо небольшое, люди сами по очереди пасут скот. Всеми этими проблемами тоже занимаются сельские администрации, а общие вопросы, в том числе касающиеся скота, обустройства села и т. п. решаются на сходах.
Поскольку в 1990-х годах значительная часть земель отошла именно к сельским администрациям, им во многом досталась и роль регулировщиков земельных отношений. Тот факт, что люди не берут свои земельные доли, а предпочитают участки, арендованные у администраций, усиливает власть последних. При этом население часто продолжает считать, что это «общие» земли. Рост роли индивидуальных хозяйств в жизни сельского сообщества значение локальных администраций только укрепляет.
В тех местах, где на землю есть спрос, продажа участков или их сдача в аренду дает сельским администрациям известный доход, который они могут использовать для обустройства сельской жизни, т. е. на общие нужды. Правда, до тех пор, пока этот источник средств не отберут у них вышестоящие органы. При уходе или полном разложении коллективных предприятий именно в сельских администрациях сосредотачивается скот, оставшаяся техника, инвентарь. Население пользуется этим добром совместно, бесплатно или за небольшую плату, необходимую для поддержания техники в рабочем состоянии. Более того, во многих селах практикуется сбор средств населения на ремонт инфраструктуры, которая прежде была в ведении колхозов. Все эти вопросы также решаются на сходах, но с подачи и при управлении тех же сельских администраций.
Иными словами, можно говорить о некотором новом феномене административной общины или общности, когда не столько органы самоуправления, сколько привычные низовые административные ячейки выполняют роль посредника между государством и населением. Местные общественно-хозяйственные инициативы нам встречались довольно редко. Например, жители села Куриловка в засушливом саратовском Заволжье на общем сходе решили провести водопровод для полива огородов. Был создан общественный комитет, собраны средства населения (благо село относительно зажиточное, с большим количеством частного скота) и сделаны отводы воды из реки в каждое домохозяйство. В большинстве же случаев сходы ограничиваются выкрикиванием жителями недовольства по поводу отсутствия того же водопровода и жалобами администрации на отсутствие средств.
Таким образом, некоторые из ролей общинного «мира» стала брать на себя сельская администрация. Однако это только часть картины. Восстановление внешних форм хозяйствования сопровождается дальнейшим разложением коллективизма как в «бытии», так и в «сознании». Это разложение протекало с разной скоростью в разных районах, но особенно быстро там, где преобладало русское население. Связана такая деколлективизация с процессами сельской депопуляции, сопровождавшейся усилением экономической депрессии районов, потерявших подавляющую часть трудоспособного населения. Переход на немонетарные (натуроплата) отношения с предприятиями в таких районах привел к тому, что «живые» деньги можно было заработать только в своем индивидуальном хозяйстве и подрабатывая у односельчан. А при росте алкоголизма потребность в деньгах возрастала. Все это способствовало переходу сельских жителей на денежные отношения между собой. Исключение составляют лишь родственники и иногда соседи, формирующие своеобразные «сетевые ресурсы» выживания и взаимопомощи (Штейнберг 20026). В большинстве сел, где мы проводили обследования, оплачиваются деньгами или, в крайнем случае, бартером многие услуги внутри села: привезти дрова, накосить сена, даже принести воды – за все это нужно платить. При этом самыми «богатыми» людьми в сельской местности, у которых часто подрабатывают односельчане, оказываются одинокие пенсионеры, имеющие в отличие от всех остальных ежемесячный стабильный доход.
Все эти признаки деградации русского коллективизма особенно заметны по контрасту с демографически более полноценными мусульманскими сообществами. Например, в Бардымском районе Пермской области, где вообще-то преобладает башкиро-татарское население, есть ареал концентрации русских сел с гораздо более сильными процессами депопуляции. Больше всего нас поразили жалобы главы Шермейской сельской администрации, которые касались не полного развала хозяйства, а отсутствия взаимной помощи у местных русских жителей. «Вот если рядом, у татар, – говорила она, – в доме остается одинокая бабушка, то ей и дрова нарубят, и огород вскопают. И у нас так было раньше. А теперь, если старушка одна и защитить ее некому, то и последнее унесут». Скорее всего, здесь сказываются не национальные различия, а разные стадии разложения сельского сообщества (см. раздел 4.3).
Проблемы индивидуализма и коллективизма в сельской местности очень сложны. Многие даже убыточные колхозы сохраняются потому, что они востребованы населением. И дело не только в их помощи подворным хозяйствам. Мы часто слышали в деревне: «Как же жить без колхоза? Вместе же легче…» Люди боятся остаться один на один с окружающим враждебным миром. Ведь дореволюционная община заполняла некоторое промежуточное звено вертикальной иерархии, над ней стоял только земский начальник. Потом, с разрушением общины, таким средним звеном стали колхозы и совхозы. А с их ослаблением люди оказались один на один с государством, и становится понятно, почему они до сих пор тянутся к привычному защитнику – колхозу. Администрации, к которым в последнее время переходит все больше общественных функций, не могут полностью заменить колхозы: у них меньше экономических ресурсов и организационного опыта.
Признать переход части функций к сельским администрациям реальной самоорганизацией можно с большой натяжкой. Все эти структуры экономически очень слабы. Недаром социальная инфраструктура в сельской местности лучше сохранилась там, где она осталась на балансе агропредприятий (Пациорковский 2003:28). На большей части сельской местности стимулов и механизмов обустройства местной жизни не существует, даже если в селах появляются частные мелкие и средние товарные хозяйства. Этому способствует и узость налоговой базы, в которую не попадают многие товарные хозяйства населения.
Кроме колхоза, сельских администраций и родственных связей никаких признаков коллективизма и самоорганизации в сельской местности мы не обнаружили. Тот индивидуализм, который был у дореволюционного крестьянина, оказался крайне силен. Ни община, ни коллективизация не смогли изжить его полностью. Даже элементарная кооперации между индивидуальными хозяйствами редка, причем и там, где она, казалось бы, необходима, например, при обработке земель, сбыте продукции и т. п. Слово «индивидуальные» к таким хозяйствам подходит больше всего, ибо они не столько сотрудничают, сколько конкурируют друг с другом. Особенно там, где все занимаются одним и тем же (в зонах огуречной, капустной, луковой и прочих специализаций). Более того, при росте доходов сворачивается даже семейная сеть (Штейнберг 20026). И совсем нет межотраслевой кооперации. Продукция хозяйств населения крайне редко попадает в местные магазины, кафе райцентров или ближайших небольших городов. Все это также служит важным признаком отсутствия самоорганизации на низовом уровне.
И все же этот рост индивидуализма в деревне происходит при сильной зависимости сельских жителей от мнения односельчан и сильно ограничивается сопротивлением среды. И чем более консервативна среда, тем меньше возможностей развития товарного индивидуального, и тем более фермерского хозяйства даже у тех жителей, которые хотят и могут работать. Здесь сказывается специфика расселения – в России не сложилось его хуторского типа. Совсем иная, чем в городе, отсталая система коммуникаций, делающая селян зависимыми друг от друга, и множество других причин приводят к тому, что общинный, а затем колхозный коллективизм в сознании (но не в деятельности) еще долго не сможет развалиться до конца. И даже там, где товарное индивидуальное хозяйство стало нормой, сопротивление среды велико. В селах нет, как в городах, вертикальных связей по интересам, здесь все на виду. Можно скрывать сорт огурцов или рецепт приготовления квашеной капусты, как это делается в Луховицком районе, но спрятать 50 соток огорода нельзя. Таким образом, самоорганизация, которая в рыночных условиях ускоряла бы селекцию производителей, в российской сельской среде ее порой тормозит.
Степень сопротивления среды зависит от многих факторов, но, прежде всего, от трех основных: 1) географического положения (консерватизм нарастает по мере движения от пригородов к периферии и с севера на юг); 2) открытости региона притоку переселенцев (это отличает, например, южные регионы Поволжья от более консервативных Кубани и предкавказских республик): 3) административного статуса и размера поселения (плотность сопротивления среды меньше у административных центров и очень крупных поселений благодаря разнообразию занятий и связей населения, но она также мала у совсем маленьких поселений, так как там из-за депопуляции и деградации среды степень отторжения инноваций ослаблена).
Развившееся за советское время иждивенчество, многолетняя возможность безнаказанно красть колхозное имущество и корма при нынешнем безденежье населения способствуют расширению полукриминальных заработков, особенно в экономически депрессивных районах. Но если раньше воровали («несли») колхозное в основном для себя, то теперь воровство распространилось на все, что можно продать. Это приводит к размыванию многих социальных табу: вчера украл у колхоза, сегодня украл и продал лес, завтра украл у односельчанина. В этом плане деревня стремительно приближается к городу. Это лишает село его традиционных преимуществ, мало что предлагая взамен (в отличие от города).