Неизвестные Стругацкие. От «Понедельника ...» до «Обитаемого острова»: черновики, рукописи, варианты
Шрифт:
— Да нет же! — заорал комендант. — Я-то здесь при чем? Это Рабиновичев! Это же не я! Это он отказался!
— То есть как отказался?
— Я ему говорю: фотографируй. А он не хочет. Фотографируй, говорю. Нет, не фотографирует! А он мне не подчиняется, он вам подчиняется… У меня и допуска нет…
— Рабиновичева ко мне, — глухо прогудел Лавр Федотович. Комендант выбежал из комнаты.
— Не нравится мне этот Зубо, — сказал Фарфуркис — Этакая скользкая личность.
Тут Хлебоедов, который давно уже сидел с отрешенным видом, уставившись на банку с посиневшим делом, вдруг поднялся, подошел к демонстрационному столику и обошел его кругом. Погиб комендант, подумал я. И точно: Хлебоедов взял банку в руки и покачал, взвешивая
— А ведь не будет здесь пуда, — сказал он. — Здесь, если хотите знать, и полпуда нет. То-то же я смотрю, что в описании сказано — десять литров, а банка мне хорошо знакомая, пятилитровая. Знаю я эти банки, всегда из них закусываю… А вот, тут и этикетка есть… «Огурцы соленые… Емкость пять литров». Вы чувствуете, на что я намекаю? Чувствуете?
Лавр Федотович содрал с лица противогаз и поднял к глазам бинокль. Фарфуркис листал свою книжку, а я думал, что теперь будет с комендантом: просто ли перевод с понижением или приклеят ему уголовщину. Жалко мне было коменданта, хороший он был человек, но дурак.
— И ведь еще ничего неизвестно, — сказал Хлебоедов, сосредоточенно нюхая дело. — Он еще, может быть, водой разбавил. И вообще это может быть вода. Набросал туда синьки для крепости и думает, что дело в шляпе…
Дверь распахнулась, и в комнату ввалился, нагнув голову, длинный и тощий Симеон Рабиновичев, держа руки в карманах. Прямо с порога он затянул, глядя в нижний дальний угол комнаты: «Ну чего еще?.. Ну чего придираетесь?.. Ну чего еще я не угодил?» Однако на него не обратили внимания. Все взгляды со зловещим выражением устремились на бледного коменданта, который выдвинулся из-за спины Рабиновичева и тоже прямо с порога заныл: «Вот он пускай и отвечает, а я что… У меня и допуска нет…»
— Товарищ Зубо, — ровным голосом сказал Лавр Федотович, и все затихли. — Надлежит вам представить недостающие пять литров дела. Срок четыре минуты.
Я подскочил к коменданту, подхватил его под мышки и выволок в приемную, где уложил на деревянную скамью, модных очертаний, для посетителей. Комендант был теперь белее мрамора, глаза его были закачены, дыхание едва ощущалось. Я подложил ему под голову свою куртку, расстегнул ему воротник косоворотки и похлопал по щекам, дуя в лицо. Это не произвело на несчастного никакого впечатления, но мне было ясно, что он не умирает, и я, оставив его, заглянул в комнату заседаний. Мне было очень интересно, как выкрутится Рабиновичев.
А Рабиновичев выкручивался с блеском. Он загнал Хлебоедова и Фарфуркиса в угол, навис над ними всеми своими двумя баскетбольными метрами и орал:
— Я параграф девяносто четвертый знаю получше вашего! Я на нем крокодила съел! Собакой закусил! Там сказано: анфас! Понимаете по-русски? Ан-фас! Покажите мне его анфас, я целый день снимать буду! Где у него анфас? Где? Ну где? Ну чего же молчите? Я самого господина Сукарно [48] снимал! Я самого этого снимал… как его… ну в шляпе еще все ходил! Я параграф девяносто четыре наизусть!.. А если фаса нет? У господина Сукарно фас был нормальный! У этого, как его, фас был будь здоров, в три дня не обгадишь! [49] А у этого где?
48
Хаджи Ахмед Сукарно (1901–1970) — первый президент республики Индонезия. — С. Б.
49
По приметам проходит творец «оттепели») народный артист и четырежды Герой, которого в народе любовно называли «наш дорогой Никита Сергеич». — В. Д.
Хлебоедов и Фарфуркис уже не помышляли о нападении. Бегая глазами, они только тупо пытались вырваться из угла, топоча как взволнованные лошади в загоне. Полковник
Я вернулся к коменданту и дал ему понюхать воды из графина для посетителей. Комендант тут же очнулся, но предпочел впредь до выяснения притворяться бесчувственным.
— Иннокентий Филиппович, — сказал я ему на ухо. — Ваше дело полуобморочное. Лежите тут и минут через пять-десять приходите и твердите одно: ничего, мол, не знаю, ничего не делал. А я все постараюсь устроить. Договорились?
Комендант слабо вздохнул в знак согласия. Он что-то хотел сказать, но тут дверь с треском распахнулась, и он снова притворился мертвым. Впрочем, это был всего лишь Рабиновичев. Он с наслаждением ахнул дверью, так что за обоями что-то посыпалось, и сообщил:
— Меня охрана топтала, когда я этого снимал… как его… и то ничего. Не на таковского напали. Где фас? Нет фаса! Нет фаса — нет фото. Будет фас — будет фото. Инструкция! — Он пренебрежительно поглядел на распростертого коменданта и сказал: — Слабак! Курица! Я таких пачками снимал. Закурить есть?
Я дал ему закурить, и он удалился, грохая всеми дверьми. Я тоже закурил и вернулся в комнату для заседаний. Полковник уже снова дремал, Фарфуркис, отдуваясь, листал записную книжку, а Хлебоедов что-то шептал на ухо Лавру Федотовичу. Завидя меня, он перестал шептать и спросил боязливо:
— Этот… фотограф… ушел?
— Да, — сказал я сухо.
— А комендант где? — грозно спросил Хлебоедов.
— У него печеночная колика, — сухо сказал я.
— Госпитализирован? — быстро спросил Фарфуркис.
— Нет, — сказал я.
— Тогда пусть войдет! Пусть ответит! Это подсудное дело!
— Мне непонятно, товарищи, — сказал я авторитетным голосом. — Мне непонятно, где я нахожусь. Это авторитетная комиссия или это я не знаю что? Мы присутствуем при интересном научном явлении, которое развивается по имманентным ему законам, представляющим огромный научный интерес. Если бы нашей задачей было научное исследование факта, я потребовал бы констатировать в протоколе, что нами обнаружено несомненная корреляция между колориметрическими и контракционными характеристиками объекта. Иначе говоря, резкое изменение объема и массы объекта (контракция) привело к изменению цвета, наблюдаемому простым глазом. Вы вдумайтесь, товарищи, в этот факт! Мы обнаруживаем изменение цвета, не имея в своем распоряжении ни колориметра, ни спектрографа, ни даже простейшего термобарогелиоптера… — Я наблюдал, как они вдумываются в этот факт. Пример проклятого старикашки вдохновлял меня, и меня несло. Когда они достаточно вдумались, я нанес последний удар: — Мне еще неясно, — сказал я, — должен ли я рассматривать происшедшую здесь безобразную сцену как недоразумение, проистекающее из легкомыслия или халатности отдельных членов Тройки, или, может быть, как сознательную попытку отдельных членов Тройки замазать эффект и скрыть его от народа и от научной общественности. Такие случаи бывали, — закончил я гробовым голосом, быстро сел на свое место и изобразил несколько профилей.
Было слышно, как на столе перед председателем умывалась муха.
— Грррм, — сказал Лавр Федотович. — Какие будут вопросы к докладчику… Нет вопросов? Какие предложения?
Я нервным движением смял листок, отшвырнул его в сторону и сказал:
— Я предлагаю, более того, я категорически настаиваю отложить рассмотрение дела номер шестьдесят четыре на срок, который потребуется компетентным органам для специального заключения по поводу обнаруженного здесь нами эффекта. — Затем я напустил на себя благородную задумчивость и добавил: — Я буду настаивать перед компетентными органами на присвоении этому эффекту имени товарища Вунюкова.