Неизвестные Стругацкие. От «Понедельника ...» до «Обитаемого острова»: черновики, рукописи, варианты
Шрифт:
— Очень остроумно, — сказал клоп, бледнея, — Вот уж воистину — на уровне высшего разума…
Федя робко попросил, чтобы ему объяснили смысл этой пантомимы. Однако Говорун объявил, что все это вздор.
— Мне здесь надоело, — преувеличенно громко сообщил он, барски озираясь. — Пойдемте отсюда. [56]
Я расплатился, и мы вышли на улицу, где и остановились, решая, что делать дальше. Федя предложил навестить Спиридона, но Говорун возразил, что его утомили бесконечные философствования и что уж беседовать с теплокровными — это совсем не сахар, а идти после этого и пререкаться с головоногим моллюском — это уж увольте, он уж лучше пойдет в кино. Мне стало его жалко, так он был потрясен и шокирован моим жестом. И мы пошли в кино.
56
На полях заметка: «Пьяный Эдельвейс. „Благодарю, кто пришел…“» — С. Б.
Говорун все никак не мог успокоиться. Он бахвалился, задирал прохожих, сверкал афоризмами и парадоксами, но видно было, что ему крайне не по себе. Чтобы вернуть ему душевное равновесие, я информировал его о том, что завтра его наконец вызывают на Тройку и что ввиду его заслуг вызов этот перенесен на вечер, специально, чтобы не нарушать его режим. Услышав все это, Говорун явно приободрился, посолиднел и, как только в кинозале погас свет, тут же полез по рядам кусаться, так что я не получил никакого удовольствия от кинофильма: я боялся, что его либо тихо раздавят по привычке, либо произойдет безобразный скандал.
Утреннее солнце, вывернув из-за угла школы, теплым потоком ворвалось в раскрытые настежь окна комнаты заседаний, когда на пороге появился каменнолицый Лавр Федотович и немедленно предложил задернуть шторы. [57] Сейчас же следом за ним появился Хлебоедов, подталкивая впереди себя полковника. Полковник дребезжащим голосом выкрикивал команды и комментировал их, а Хлебоедов приговаривал: «Ладно, ладно тебе, развоевался». Когда мы с комендантом задернули шторы и вернулись на свои места, на пороге возник Фарфуркис. Он что-то жевал и утирался. Невнятной скороговоркой извинившись за опоздание, он разом проглотил все недожеванное и выкрикнул:
57
Позже добавлено: «Народу это не нужно, объяснил он». — С. Б.
— Протестую! Вы с ума сошли, товарищ Зубо! Немедленно убрать эти шторы! Что за манера отгораживаться и бросать тень?
Возник неприятный инцидент, и все время, пока инцидент распутывался, пока Фарфуркиса унижали, сгибали в бараний рог, вытирали об него ноги и выбивали ему бубну, Хлебоедов не переставал гадко смеяться. Потом Фарфуркиса, растоптанного, истерзанного, измолоченного и измочаленного, пустили униженно догнивать на его место, а сами, отдуваясь, опуская засученные рукава, вычищая клочья шкуры из-под когтей, облизывая окровавленные клыки и время от времени непроизвольно взрыкивая, расселись за столом и объявили себя готовыми к утреннему заседанию.
— Грррррым! — произнес Лавр Федотович, бросив последний взгляд на распятые останки. — Следующий! Докладывайте, товарищ Зубо!
Комендант впился в раскрытую папку скрюченными пальцами, в последний раз глянул поверх бумаг на труп врага налитыми глазами, в последний раз с оттяжкой кинул задними лапами землю, поклокотал горлом и, только втянув жадно раздутыми ноздрями сладостный аромат разложения, окончательно успокоился.
— Дело номер семьдесят второе, — зачитал он. — Константин Константинович Константинов двести семьдесят второй [58] до новый эры город Константинов планеты Константины звезды Бетельгейзе…
58
Позже «двести семьдесят второй» исправлен на «двести тринадцатый». — С. Б.
— Я попрошу, — прервал его Хлебоедов. — Ты что это нам читаете? Ты это нам роман читаете? Или водевиль? Ты, друг, анкету нам зачитываете, а получается у тебя водевиль!
Лавр Федотович взял бинокль и направил его на коменданта. Комендант сник.
— Это, помню, в Сызрани, — продолжал Хлебоедов, — бросили меня заведующим курсов квалификации среднего персонала, так там тоже был один, улицу не хотел подметать… Только не в Сызрани, помнится, это было, а в Саратове… Ну да, точно, в Саратове, сперва я там школу мастеров-крупчатников укреплял, а потом, значит, бросили меня на эти курсы… Да, в Саратове, в пятьдесят втором году. Зимой. Морозы, помню, как в Сибире. Нет, — сказал он с сожалением. — Не в Саратове это было. В Сибире это и было, а вот в каком городе — вылетело из башки. Вчера еще помнил. Эх, думаю, хорошо было там, в этом городе.
Он замолчал, мучительно приоткрыв рот. Лавр Федотович подождал немного, осведомился, есть ли вопросы к докладчику, убедился, что вопросов нет, и предложил Хлебоедову продолжать.
— Лавр Федотович, — прочувствованно сказал Хлебоедов. — Забыл, понимаете, город. Ну забыл, и все. Пускай он пока дальше зачитывает, а я пока вспомню. Только пускай он по форме, пускай пункты называет и не частит, а то безобразие получается…
— Продолжайте, товарищ Зубо, — сказал Лавр Федотович.
— Пункт пятый, — прочитал комендант робко. — Национальность…
Фарфуркис позволил себе слабо шевельнуться и сейчас же испуганно замер. Однако Хлебоедов уловил это движение и приказал коменданту:
— Сначала. Сначала! Сызнова читайте!
— Пункт первый, — сказал комендант. — Фамилия…
Пока он читал все сызнова, я смотрел на полковника. Полковник, как всегда, спал с видом крайнего удивления и негодования. Руки его непрерывно подергивались во сне: то ли он включал третью скорость, то ли скребницей чистил он своего боевого коня. Я смотрел на него и все пытался представить боевой путь и послужной список человека, которому не менее восьмидесяти лет, который дослужился до полковника и ухитрился за все это астрономическое время выслужить всего три медали — «20 лет РККА», «Тридцать лет Советской Армии» и «Сорок лет Советской Армии». [59] Может быть, все дело было в его экзотической военной специальности. В самой идее мотокавалерии чудилось мне нечто апокалиптическое. То мне представлялись приземистые бронетранспортеры, над клепаными бортами которых торчали оскаленные лошадиные пасти и осанисто возвышались чубатые всадники в бурках и с пиками перёд себя. То эта картина заслонялась зрелищем совсем уже фантастическим: по полю брани, сквозь дымы разрывов лихо разворачивается в лаву табун лошадей, груженных мотоциклистами на мотоциклах, и все как один на третьей скорости… Но тут я вспоминал, что полковник был современником и, может быть, даже участником первых успехов авиации и дирижаблестроения, и тогда виделись мне чудовищные баллоны, из гондол которых, брыкаясь и ржа, сыпятся на головы ошеломленного противника кавалерийские эскадроны на парашютах…
59
Точное именование этих юбилейных медалей таково: «XX лет РККА», «30 лет Советской Армии и Флота», «40 лет Вооруженных Сил СССР». Вторая и третья медали вручались всему кадровому составу Вооруженных Сил, и в том, что их имеет наш полковник, нет ничего удивительного: видимо, он просто служил в то время. Но вот первой медалью в 1938-м награждались лишь прослужившие в рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии двадцать лет. Получается, что полковник и в самом деле уникальный служака: он ухитрился не участвовать в Великой Отечественной! Ибо если бы он просто хоть раз был на фронте или иным образом был задействован в командовании, мобилизации, охране границ и т. п., то как минимум был бы награжден медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». Полковнику с его редкой военной специальностью так ни разу и не пришлось нюхнуть пороху… да что там пороху — просто удалось избежать какой-либо серьезной должности. Свое место в Тройке он занимает и в самом деле заслуженно! — В. Курильский.
— Херсон! — заорал вдруг Хлебоедов. — В Херсоне это было, вот где! Ты давайте, продолжайте, — сказал он вздрогнувшему коменданту. — Это я так, вспомнил. — И он сунулся к уху Лавра Федотовича и, млея от смеха, принялся ему что-то нашептывать, так что черты лица товарища Вунюкова обнаружили тенденцию к раздеревенению, и Лавр Федотович был вынужден прикрыться от демократии обширной ладонью.
— Пункт шестой, — нерешительно зачитал комендант, косясь на него. — Образование: высшее син… кри… кре… крети-ческое.
Фарфуркис дернулся и пискнул, но сейчас же испуганно замолчал. Хлебоедов ревниво вскинулся:
— Какое? Какое образование?
— Синкретическое, — сказал я, отзываясь на сердитый и молящий взгляд коменданта.
— Ага, — сказал Хлебоедов и поглядел на Лавра Федотовича.
— Это хорошо, — веско сказал Лавр Федотович. — Народ любит самокритику. Продолжайте, товарищ Зубо.
— Пункт седьмой. Знание иностранных языков: всех без словаря.
— Чего-чего? — сказал Хлебоедов.