Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны)

Уральский Марк Леонович

С учетом вышеназванных статей в «Сегодня» письмо И. Троцкого Полякову-Литовцеву — его машинописная копия, по всей вероятности, присланная адресатом «для сведения» Бунину, хранится в РАЛ — было написано им раньше декабря 1930 г. В любом случае, «еврейское лобби» — Марк Алданов, Серж де Шессен²⁰⁶, Соломон Поляков-Литовцев и ИМ. Троцкий, с 1931 г. начало мощную кампанию поддержки кандидатуры Бунина в кулуарах Нобелевского комитета и Шведской академии. Следует отметить, что Марк Алданов и Соломон Поляков-Литовцев начали заниматься «пробиванием» Нобелевской премии для Бунина уже в 1922 г., когда в русском Зарубежье впервые был поднят вопрос о желательности присуждения «нобелевки» русскому эмигрантскому писателю. В письме от 8 сентября 1922 <Алданов> сообщает Бунину:

...Не хотел отвечать Вам до разговора с С. Л. Поляковым, которого я повидал только вчера... Сол. Львович обещал принять со мной деятельное участие в агитации о Нобелевской премии. Мы условились, что он будет писать об этом деле в «Берлинер Тагеблат», а я... в «Фоссише Цейтунг». Это две самые влиятельные газеты в Германии. Кроме того Поляков напишет Георгу Брандесу , с которым он был хорошо знаком, а я — Ром. Роллану...²⁰⁷

Естественно, из Стокгольма прилетали и информационные «утки». Так, 9 ноября 1932 г. З. Гиппиус пишет В.Н. Буниной:

Мы сегодня получили из Швеции, от одного осведомленного человека письмо, — спешу вам сказать, что шансы Ивана Алексеевича очень велики. Из 8о человек жюри многие стоят за Горького, но Ивана Алексеевича выдвигает влиятельная группа евреев, по словам корреспондента — большевитизирующих, т.к. против кандидатуры Д<митрия> С<ергееви>ча <Мережковского> они выдвигают слишком громкий его антисоветизм»²⁰⁸.

Оставив на совести Гиппиус, известной своей пристрастностью, ложную политическую характеристику — «больше-витизирующих» — хорошо ей знакомых друзей Бунина, отметим , что из числа евреев действительно влиятельных, точнее, пользовавшихся уважением в европейских литературных кругах, за Бунина особенно активно хлопотал его близкий друг Алданов. Он, в частности, предпринимал серьезные попытки склонить нобелевского лауреата 1929 г. Томаса Манна к обращению в Стокгольм с просьбой номинировать Бунина.

Судя по письмам Марка Алданова, бывшего исключительно настойчивым лоббистом бунинской кандидатуры, не только он сам, но и Лев Шестов, которого <Томас> Манн чрезвычайно ценил, также обращался к свежеиспеченному лауреату <Нобелевской премии> с ходатайством выставить кандидатуру Бунина²⁰⁹.

Однако тот реагировал с «любезной уклончивостью», т.е. по сути — отказом, что «проницательный Алданов» расценил как намерение «Т. Манна выставить кандидатуру другого русского писателя — Ивана Шмелева»²¹⁰.

Хорошо осведомленный о подоплеке «нобелианы» Ивана Бунина, его тогдашний «личный секретарь» писатель Андрей Седых свидетельствует:

И.М. Троцкий, пользуясь своими связями в Швеции, вместе с журналистом Сергеем де Шессеном проделал большую закулисную работу в пользу И. Бунина²¹¹.

Одновременно на официальном фланге купно выступили маститые русские профессора — филологи и литературоведы, их коллеги, европейские ученые-слависты, и авторитетные на международном уровне общественные деятели русской эмиграции²¹². Они буквально «атаковали» Шведскую академию, «в которую поступило такое количество номинаций Бунина, которое превратило его из почти случайного кандидата в единственного фаворита среди выдвинутых на нобелевскую премию русских писателей»²¹³.

Другой русский писатель, нацеливавшийся в начале 1930-х на Нобелевскую премию, Иван Шмелев, тоже имел сильную поддержку в русском и международном литературном сообществе. Потому известный философ Иван Ильин в январе

1931 г. предлагает ему начать «про-Шмелевскую кампанию на

1932 год. С подготовкою, с отовсюдной мобилизацией». Он планирует перевести статью Бальмонта «Горячее сердце» о Шмелеве, напечатать свой очерк о нем, обратиться за помощью к славистам.

Переберем славистов, подготовим дело и двинем. Мережковский есть одно дутое недоразумение. Но я не понимаю, как «человеческий идеал» или «идеализм» можно находить у Бунина. Мрачнейший из эпикурейцев; из всех прозрителей в человеческую бестиальность — нещаднейший; великий микроскопист элементарно-родового инстинкта²¹⁴.

Последний пассаж возник в ответ на замечание Шмелева, что «Нобель оставил капитал для поощрения писателей, творчество которых проникнуто человеческим идеалом».

Иван Шмелев, тяжело переживавший бунинский успех (как, впрочем, и другие маститые эмигрантские литераторы), написал, тем не менее, витиеватое приветствие в адрес первого русского Нобелевского лауреата. В нем говорилось:

...Событие знаменательное. Признан миром русский писатель и этим признана и русская литература, ибо Бунин — от ее духа-плоти, и этим духовно признана и Россия, подлинная Россия, бессмертно запечатленная в ее литературе. Эта бессмертность — не вольное обращение со словом: воистину так и есть... Через нашу литературу, рожденную Россией, через Россией рожденного Бунина, признается миром сама Россия, запечатленная в письменах²¹⁵.

Мечта стать героем подобного «знаменательного события» не оставляла Ивана Шмелева вплоть до конца его дней. Но что особенно, в контексте данной статьи, знаменательно — это его интерес к личности И.М. Троцкого, о лоббистской роли которого в «нобелиане» Бунина он был, по всей видимости, хорошо осведомлен. Так, в своем письме к М.С. Мильруду, редактору рижской газеты «Сегодня», он пишет²¹⁶:

И еще очень прошу справочку: хотелось бы мне запросить кой о чем Вашего интересного сотрудника И. Троцкого (северные страны), как его имя-отчество, фамилия и адрес. Вы подумаете, должно быть, что Шмелев интересуется «нобелевскими теснинами»? Нет, я интересуюсь северными издательствами <...>. А впрочем — почему бы мне не интересоваться и нобелевскими теснинами? Плох тот солдат, который и т.д. А говоря серьезно — помощь советом северного собрата для меня очень серьезна.

Сегодня, когда жаркие страсти «нобелианы» И.А. Бунина превратились в холодный пепел воспоминаний, видно, что Нобелевский комитет, выбрав его кандидатуру, принял единственно верное решение. Максим Горький — наиболее известный после Льва Толстого и востребованный в мире русский писатель первой половины XX в. — стал жертвой своего собственного политического выбора и вместо последнего классика русской литературы занял в культурологическом табеле о рангах место «основоположника соцреализма». До Нобелевской премии эта новая литература должна была еще созреть. Датой зрелости советской литературы, когда она в глазах Нобелевского комитета стала феноменом общемировой культуры, можно считать 1965 г. — тогда лауреатом Нобелевской премии стал Шолохов.

Таким образом, Бунин оказался последним классиком великой русской литературы.

Первым, кто сообщил Бунину о косвенных свидетельствах того, что ему будет присуждена Нобелевская премии, был Борис Зайцев. В своем взволнованном письме от 4 ноября 1933 г. он информировал своего друга, что его лично запрашивали из Шведской академии о гражданстве И. Бунина. А 1о ноября 1933 г. уже И.М. Троцкий писал И.А. Бунину:

Дорогой Иван Алексеевич! Вы себе приблизительно представляете обуявшую нас радость, когда Сергею Борисовичу по телефону сообщили о присуждении Вам Нобелевской премии. Сергей Борисович <имеется в виду Серж де Шессен — М. У.> впал от радости в неистовство. Бушевал от счастья. <Сейчас> Сергею Борисовичу и мне приходится принимать за Вас поздравления. Поздравляют и шведы, и немцы, и русские. И вообще, кто вас читал, и кто даже не читал. <...> Большевики негодуют. Еще бы! Не Горький, а Бунин удостоен премии. Есть от чего приходить в раж! Три года мы ждали этого праздника и, наконец, он пришел! Еще раз от души и искреннее Вас поздравляю. Счастлив за Вас, дорогой Иван Алексеевич, и горд за русскую литературу, давшую и нам своего лауреата. Крепко жму руку и до скорого свидания. Ваш И. Троцкий²¹⁷.