Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны)

Уральский Марк Леонович

Когда стало известно, что Нобелевским лауреатом по литературе за 1933 г. объявлен Иван Бунин, редакция «Сегодня» приняла эту весть с явным воодушевлением. Писателю тотчас была отправлена поздравительная телеграмма. На страницах «Сегодня» и ее «дочерних» изданий — газет «Сегодня вечером» и «Сегодня в Латгалии» — в ноябре-декабре 1933 г. было напечатано более 50 разных материалов (статей, заметок, отчетов, очерков, корреспонденций, объявлений), так или иначе связанных с присуждением писателю Нобелевской премии²¹⁸.

Первая статья И.М. Троцкого, в которой сообщалось о реальных шансах Бунина на Нобелевскую премию,

появилась в парижской газете «Последние новости»²¹⁹ 8 ноября 1933 г. Затем, 7 декабря, уже постфактум, И.М. Троцкий публикует в рижской газете «Сегодня» статью с многозначительным названием «Присуждением премии Бунину шведская академия искупила грех перед русской литературой. В ней автор, рассказывая читателям об истории основания шведской Академии, работе Нобелевского комитета, дает также подробную характеристику личности его докладчика по славянским литературам А. Карлгрена²²⁰, который долгие годы занимался публицистической деятельностью и возглавлял в течение нескольких лет очень влиятельную в Сток-гольме демократическую газету «Dagens Nyheter»²²¹. Его очерки о советской России, которую он исколесил вдоль и поперек, закрепили за ним авторитет непревзойденного аналитика советского быта и создали ему немало врагов в Кремле. Русский язык и русскую литературу Антон Карлгрен прекрасно знает и любит. Русская проза и поэзия им изучены не в переводах, а в подлинниках.

Весьма показателен — в контексте утверждения об обширных связях И.М. Троцкого в скандинавском литературном мире — такой пассаж из этой статьи:

Меня связывает с профессором Карлгреном давнишнее знакомство. Это он ввел меня в шведские литературные круги и познакомил с новейшей шведской литературой. Естественно, что, будучи в Копенгагене, я не преминул <...> навестить друга и поборника русской литературы.

Этот визит И. Троцкого к А. Карлгрену был по сути своей «итоговым». Шведский профессор, расточая славословия в адрес первого русского лауреата Нобелевской премии по литературе, не преминул подчеркнуть свою роль в ее успешном завершении «нобелианы» 1933 г.: «я боролся за Бунина несколько лет». Далее И.М. Троцкий задает своим читателям риторический вопрос:

Вы спрашиваете, были ли другие нобелевские кандидаты? — Разумеется, были. Их имена и вам хорошо известны. Но к чему их называть? Может быть, один из них через несколько лет тоже окажется в рядах носителей венка лауреата. Русская литература столь богата талантами, что она вправе рассчитывать на эту честь.

Следующий венок достался русской литературе только через четверть века, но сам лауреат 1958-го — Борис Пастернак — под нажимом советских властей и в немалой степени из-за завистливого недоброжелательства своих коллег, маститых советских писателей, был вынужден отказаться от своей медали. Но в счастливом для русской литературы 1933 г. «спор славян между собою» на суде у «варягов» решило «еврейское лобби».

Absit invidia verbo!²²² — однако, в первую очередь из-за постоянной юдофобской риторики отечественных «патриотов» всех мастей, автору настоящей книги представляется важным подчеркнуть, что входившие в состав «еврейского лобби» интеллектуалы (М. Алданов, С. Поляков-Литовцев,

А. Седых и И. Троцкий²²³), как «истинно» русские и при этом «достойные» люди, боролись за идею «подлинной России, бессмертно запечатленной в ее литературе».

Нельзя,

однако, не учитывать при этом и тот факт, что «чистокровный русак» Бунин²²⁴, происходивший из старого дворянского рода, имел в эмигрантских кругах стойкую репутацию «юдофила», о чем, например, свидетельствует Александр Бахрах²²⁵:

Парижские антисемиты из «Возрождения», по его словам, прозвали его «жидовский батько» за его дружбу с евреями, за то, что в личных отношениях у него подлинно «несть эллина, ни иудея».

Что же касается эмиграции первой волны в целом, то царившее во всех ее слоях настроение адекватно выразил Дон Аминадо в своем стихотворении «Праздничные строчки»²²⁶:

Была наша жизнь без истории,

С одной только географией.

Нельзя было даже в теории

Назвать ее биографией.

<...>

...Кому мы могли рассказывать

О нашей печальной повести?

И что, и кому доказывать,

И к чьей обращаться совести?

И вдруг из пучин незнания,

Равнодушья... — в окошко узкое,

На пятнадцатый год изгнания

Улыбнулось нам солнце русское!

Итак, в 1933 г. Иван Бунин стал первым русским лауреатом Нобелевской премии по литературе и одновременно первым человеком без гражданства из числа удостоенных этой высокой награды.

Подчеркнутое шведской газетой «Dagens Nyheter» глубоко символическое значение награждения Бунина:

Эта Нобелевская премия стала не просто заслуженной наградой большому мастеру слова, но оказалась поддержкой, вниманием к целому народу в рассеянии²²⁷,

— вполне может быть распространено и на последующих русских лауреатов-изгнанников, Солженицына и Бродского.

В знаменательном для русской литературы 1933 году шведы всячески и повсеместно демонстрировали свою симпатию по отношению к новоиспеченному лауреату и в его лице к русской эмиграции в целом.

Когда Бунин в сопровождении друзей, встречавших его на лионском вокзале, явился в отель, он скромно попросил комнату во внутреннем дворе. Директор отеля возразил, что готов предоставить нобелевскому лауреату роскошные апартаменты по цене комнаты во внутреннем дворике. То же самое и в русском ресторане <Корнилова> вечером: простой ужин, который заказал Бунину старый друг, вылился в настоящий банкет²²⁸.

Невиданные по своему размаху торжества по случаю награждения Бунина и то внимание, что оказывала его персоне шведская общественность, камня на камне не оставляют от стереотипного культурологического представления «об извечной русофобии шведов». Все события, связанные с «бунинианой», полностью подтвердили правоту И.М. Троцкого, горячо выступавшего против подобной точки зрения: см. эпизод в Гл. 8. «Максим Горький» о дискуссии на эту тему И.М. Троцкого с Луначарским, имевшей место в 1913 г. в доме Горького на Капри²²⁹.