Необыкновенные собеседники
Шрифт:
Издательские увлечения Дуниного мужа вскоре разорили его гастрономию. Магазин закрылся. Еще раньше закрылось и издательство «Время». Лет десять спустя я встретил Ярославцева на Большой Дмитровке. Он постарел, поседел, но голову держал прямо, как в лучшие свои годы. Одет был в серую толстовку, на голове — кепочка. Сняв ее и обтирая платком лысину, стал рассказывать, что служит на мясокомбинате и что столовка там просто «ешь — не хочу». О том, как кормят
его в столовке, рассказывал топом человека, которому в жизни здорово повезло,..
Открывались издательства и со старыми, знакомыми еще до революции, названиями. На короткое время вернулся к жизни популярный когда-то «Шиповник». Первый сборник «Шиповника» вышел под редакцией Федора Степуна. В нем, кажется, впервые напечатался Леонид Леонов. В отделе «философии и искусства» были помещены статьи Степуна «Трагедия и современность» и две статьи Николая Бердяева «Воля и культура» и «Воля к жизни». Об этих статьях много говорили и спорили.
Отдельными изданиями «Шиповник» успел выпустить книги М. Гершензона «Гольфстрем» (Гераклит и Пушкин) и В. Волькенштейна о Станиславском.
Образовалось интересное новое издательство «Круг». Во главе его — Борис Пильняк и Николай Асеев. «Круг» печатал Лескова, Вс. Иванова, Еф. Зозулю, Б. Пильняка, Асеева.
«Северные дни» продолжали выпускать свои сборники, печатали книги Андрея Соболя, Белого, Анатоля Франса.
Особняком стояло издательство «Маф»: «Московская, а в будущем международная ассоциация футуристов». В «Мафе» вышли «Сатиры» Владимира Маяковского, его поэма «Люблю», «Сдвигология» Алексея Крученых, книга стихов Асеева «Стальной соловей».
В Москве было не менее 25 более или менее крупных книжных издательств. И существовало, вероятно, еще такое же количество мелких издательств, выпустивших каждое до десятка названий. Большинство из них было издательствами поэтов. Они выпускали стихи или книги о стихах.
Новая русская проза еще только рождалась. О ней мало писали и еще меньше спорили. К ней только присматривались, прислушивались. Она вызывала интерес, но еще не споры.
Еще не звучали имена Либединского и Фадеева. Только что появился «Бронепоезд» Всеволода Иванова. Поговаривали, что любопытен рассказ «Бурыга» какого-то Леонида Леонова, будто бы очень молодого писателя. Был слух в литературных кругах: объявился и вот-вот обнародует свои удивительные рассказы Исаак Бабель, беллетрист из Одессы, уже печатавшийся в «Летописи» Максима Горького...
Всероссийский союз писателей объединял старые и до революции известные имена. В 1922 году председателем союза был Борис Зайцев, товарищами председателя Николай Бердяев и Михаил Осоргин (все трое в скором времени стали эмигранта-
Мй, так й не вернулись в Россию). В правление были избраны Ю. Айхенвальд (также будущий эмигрант), И. Жилкин, Н. Те-лешев, А. Эфрос, Г. Шпет, И. Новиков, С. Поляков, В. Львов-Рогачевский. В. Г. Лидин — едва ли не самый молодой из всех тогдашних членов правления Всероссийского союза писателей.
Совнарком передал Союзу писателей дом № 25 по Тверскому бульвару, и поныне известный всей литературной Москве как «Дом Герцена». Ныне здесь разместился Литературный институт имени Горького. В двадцатые годы Всероссийскому союзу писателей еще приходилось делить это здание с бывшим Акцизным управлением. В течение многих лет соседом Союза писателей был пресловутый «Рауспирт», и вывеска этого «спиртоводочного» учреждения на дверях «Дома Герцена» смущала (а может быть, и не смущала!) приходивших сюда писателей.
В «Доме Герцена» собирались также члены литературных обществ «Звено», «Лирический круг», «Литературный особняк» (первоначально «Литературный особняк» имел особое помещение на Арбате). Во флигелях «Дома Герцена» жили писатели. Ведал жилым фондом Алексей Иванович Свирский. В дни моей бездомной жизни в Москве давал он и мне приют в одной из пустынных комнат флигелька во дворе. Позднее, когда «Рауспирт» был уже выселен, при «Доме Герцена» долгое время работал писательский ресторан с открытой верандой, примыкавшей к фасаду главного корпуса. А в тридцатые годы — время пайков и закрытых распределителей — здесь же в полуподвале герценовского дома писателям выдавались какие-то дополнительные пайки...
В начале двадцатых годов на собраниях «Литературного особняка» уже звучали голоса новых, позднее прославившихся поэтов. Помню первые выступления молодого Сельвинского. Но вечера молодых прозаиков бывали еще редчайшим явлением. Шел 1922 год. В течение четырех предшествовавших лет, когда говорили о литературной Москве, имели в виду почти исключительно стихописательскую Москву. Невообразимое количество признанных, но гораздо больше не признанных поэтов наводнили голодную и холодную столицу РСФСР (СССР не был еще образован). Москва кишела десятками поэтических школ. Поэтические пророки объявлялись внезапно: на бульварах, в кафе, на Хитровке у водогрейни (ничевоки), в литературных особняках, на обдуваемых зимними ветрами московских площадях под агитационными плакатами. Где только не объявлялись они!
Множественность поэтических школ и школок — явление чисто московское. Петроград не принимал участия в бешеной и беспрерывной смене литературных вех, но оставался верен, в сущности, одной только школе, одному направлению — петербургскому, петроградскому. Сказать о поэте «петроградский» — значило не только назвать его местожительство, но и определить его «направление», стиль, склад, характер.
Завсегдатаи московских кафе поэтов не любили поэтического Петрограда, и поэтический Петроград свысока относился к поэтам Москвы.
В Москве как-то был даже устроен диспут во Всероссийском союзе поэтов под демонстративным названием: «Петербургское сукинсынство».
Армия московских поэтов и поэтессенок (как говаривал Маяковский), несмотря на тяжкие экономические условия, на полнейший упадок полиграфического производства, умудрялась выпускать множество книжечек стихов. Теперь эти сборнички стали продаваться на вес. Москва пресытилась плохими стихами. Читатель затосковал по прозе. Реакция началась прежде всего у читателей. Еще вернее сказать — у слушателей стихов. И наконец, у стихописателей.