Необыкновенные собеседники
Шрифт:
В то время он заканчивал свою первую пьесу «Растратчики». Но отдал ее не Мейерхольду, а Художественному театру, Там она и прошла с успехом.
6. Правая, левая, где сторона? «Драменмахеры».— Ле-видов предлагает «Скок блох».— «Организованное снижение культуры».
Не раз уже говорилось и писалось в воспоминаниях современников, что уже с двадцатых годов начался удивительный расцвет искусства театра в нашей стране. Диву даешься, когда вспоминаешь множество разнообразных театров еще «молодой» советской столицы, каждый с «лица необщим выраженьем», каждый со своим отличимым от прочих характером. Мы восторгались
Но ни в театрах, которые ты считал «своими», ни в театрах, которые считал «чужими», ни друзьям, ни противникам никогда не бывало скучно. Страсти кипели везде — в зрительном зале не меньше, а зачастую больше, чем на сцене театра — в спектакле!
Вспоминаешь ту театральную пору, и память подсказывает имена актеров, режиссеров, художников-декораторов, или, как чаще говорили тогда, «конструкторов оформления». Но драматургия играла подсобную роль в тогдашнем искусстве театра. Диспуты о театре были диспутами о методах режиссера, о поведении актера на сцене, о творчестве театральных художников, но только не о драматургах. Зритель шел смотреть не пьесу, а режиссерскую работу над пьесой. Зрителя интересовало то, что сделал режиссер в данном спектакле. Зритель, попросту говоря, привык интересоваться прежде всего тем, как поставил режиссер и как играют актеры пьесу в том или ином театре, а не тем, о ч е м эта пьеса, что происходит в ней и что играют в пьесе актеры.
Необычайно изощрилось, разнообразилось, развилось мастерство, техника постановки и техника актерской игры, техника оформления, вся театральная режиссерская, актерская, художническая техника. Но за очень редкими исключениями драматургия тех лет развивалась вне общей жизни большой литературы.
Примерно с сезона 1923 года журнальная критика как бы спохватилась: а где же большая драматургия, достойная большого искусства современного советского театра?
Кампанию открыл журнал «Театр». Название его редакционной статьи «Правая, левая где сторона?» вскоре стало повторяться на всех театральных диспутах и на страницах других журналов. Да, впрочем, и в спорах, беседах не только в фойе театров, но в частных домах.
«После 4-х лет всяческих деклараций, резолюций,— писал автор статьи,—после беспримерного хаоса, внесенного в идеологическую работу нашего времени потрясениями войны и революции, мы на поприще искусства очутились перед пустым местом...
В равной степени направо и налево одна и та же безотрадная картина. В области репертуара совершенное оскудение. Эти годы не дали нам ни одного драматурга, ни одного драматического произведения, созвучного — как у нас теперь любят говорить — эпохе».
С легкой руки этого автора пошло гулять словечко «дра-менмахеры».
Он писал в журнале «Театр и музыка»:
«Жуток, поистине жуток контраст между драматургией и жизнью нашего сегодня. Наша драма, по крайней мере, на двести лет отстала от нашей жизни. И если в живой жизни все насыщено борьбой за осуществление величайших идеалов социализма, перестройки всего мира сверху донизу, то в драматургии — либо кунштючные пустячки, либо беззубое копанье в исторической пыли. Что делали бы 90% наших дра-менмахеров без ослепительного окружения макетов, декораций, костюмов, музыки и т. д. ...Лучшие, блестящие постановки сегодняшней сцены «Жирофле», «Турандот», «Перикола», «Колдунья» — что стоят они вне и без Таирова, Вахтангова, Грановского, Немировича-Данченко? Ведь в них нет и проблеска художественной идеи... Современной драме недостает четкого мировоззрения. Она зовет «в никуда» или вообще никуда не зовет».
В том же журнале я напечатал статью «Об авторе и режиссерской мерочке». В ней говорилось:
«Театр без драматурга становится театром» «режиссерской мерочки» — формалистским театром без души. Это порыв — лететь при отсутствии крыльев, говорить, не имея слов...»
Боже, что поднялось в ответ на эти статьи в журнале «Театр». Драматург Николай Лернер, автор бульварных пьес из жизни русских царей, публично заявил, будто статьи написаны с целью вымогательства — ни больше ни меньше! Через две недели он вынужден был опубликовать в журнале «Новый зритель» письмо с отказом от своих обвинений. Драматурги Василий Каменский (известный поэт-футурист) и С. Шаманский (автор нашумевшей до революции пьесы «Кровь») разразились ругательными статьями. Вот что, пренебрегая скромностью, писал Василий Каменский:
«Мы — драматурги, создающие театр! Они — щелкоперы, разрушающие и драматургию, и театр, и актеров, и зрителей, и себя. Мы, драматурги, мы не унываем: пишем пьесу за пьесой, работаем, затеваем, изображаем. А тут еще — успех и успех. Да еще успех. Да плюс впереди — бесконечность перспектив Шекспира! Р-р-работаем! Они — щелкоперы — пишут: драматургов у нас нет, пьес нет, театров нет!»
В таком тоне, довольно типичном для той поры, велась в журналах эта полемика.
Но, раз вспыхнув, спор о месте драматургии в театре не утихал. Спор этот происходил уже не между представителями разных «фронтов», но — что гораздо важнее — перекинулся вовнутрь лагерей искусства. Единство многих вчерашних единомышленников было нарушено.
Да и так ли были едины эти единомышленники? Дискутировал не только журнал с журналом, то есть «фронт» с «фронтом». Дискуссии разгорались и внутри журналов, то есть внутри «фронтов». В этом отношении театральный журнал «левого фронта» «Зрелища», редактируемый Львом Владимировичем Колпакчи, бывал довольно терпим. «Зрелища» были рупором «Театрального Октября», но редактор журнала Л. В. Колпакчи охотно предоставил страницы для дискуссионной статьи Михаила Левидова «Скок блох». Правда, Михаил Юльевич Левидов считался одним из сторонников «левого фронта», дружил с Маяковским и сотрудничал в толстом журнале «Леф».
Левидов всегда любил эпатировать. Эпатировать не только противников, но и друзей. Это был увлекательный собеседник, остроумный, эрудированный и... парадоксальный. Парадоксы были его любимым приемом и в устных беседах и в писаниях о литературе или театре.
Но статья Левидова «Скок блох» могла показаться парадоксальной только потому, что появилась на страницах «Зре-
дцщ». Появись эта статья в журнале противников «левого фронта», она нисколько не показалась бы странной. Странным было, что «Зрелища» ее поместили. Но в том-то и суть, что «левый фронт» вообще любил парадоксы.
Правда, статью напечатали с примечанием:
«В дискуссионном порядке».
В «дискуссионном порядке» Левидов обращался к виднейшему деятелю «левого фронта» Николаю Форрегеру — режиссеру и руководителю одного из левых театров.
Левидов писал в саркастическом тоне:
«Хорошо, «конструктивно» оголялись в последней постановке Форрегера «Шарлатаны». Прекрасный спектакль: на диво слажена машина, на местах все винтики работают. Я слышал: кто-то из жителей сетовал, что Форрегер не дал совре-ценности в этом спектакле, воспроизводившем какие-то французские постановки какого-то среднего века! Чудак! В плане «левизны» разве не все равно, что сделано! Важно, как сделано... О, Форрегер, вы вот ставите — изумительно ставите, прекрасно ставите «Танец машин», ход паровоза, но не нужно притворяться, что машины, мол, это пролетариат, а там — и мостик к «левому фронту». Вы и шансонетки прекрасно ставите... Поставьте, например... «Скок блох». Обыкновенных, знаете — блох. Чудесно выйдет... О, конечно, Форрегер полагает, что «Танец машин» чуть-чуть пугает нэпмана. Но нэпман, пугаясь в меру, все же соображает: вот ведь шумовой оркестр и Интернационал играет и польку-мазурку. Пусть сегодня «Танец машин» — завтра, посмотришь, будет и «Скок блох». Потому что «не что, а как».