Непобедимый эллин
Шрифт:
– Полагаю, своими идиотскими на первый взгляд заданиями он старается усыпить твое внимание, – выдвинул довольно оригинальную теорию Софоклюс. – Хочет, чтобы ты, Геракл, расслабился, потерял бдительность. Знать бы заранее, какой из девяти оставшихся подвигов самый опасный. Эх…
– Да не переживай ты так, – попытался утешить историка великий герой. – Отец на Олимпе ни за что не позволит, чтобы со мной случилось что-то уж очень плохое.
– С тобой-то оно, может, и не случится, – буркнул Софоклюс, – а вот за меня вряд ли даже кто из смертных
– Я заступлюсь! – великодушно пообещал Геракл.
– В таком случае, – усмехнулся историк, – я буду писать эпос о твоих подвигах всю свою жизнь…
– А-а, хитрюга… – И сын Зевса дружески погрозил хронисту пальцем.
– Эй, а что это там в кустах блестит? – испуганно закричал Софоклюс, на всякий случай пропуская Геракла немного вперед.
– Ага! – обрадовался великий герой. Достав меч, он принялся нещадно рубить густую растительность.
Через пару минут они с Софоклюсом выбрались на небольшую выгоревшую проплешину, посередине которой лежала огромная стимфалийская птица, мертвая.
– Вот она, родимая!
Довольный Геракл похлопал птицу по гигантскому железному клюву, зарывшемуся в землю.
– Софоклюс, да не трясись ты так, она не кусается…
Историк недоверчиво потрогал смятое при падений крыло чудовища.
– Что же с ней, интересно, произошло? – Пожав плечами, сын Зевса заглянул под прозрачный, откинутый назад колпак на голове монстра.
– Во всяком случае, тот, кто ею некогда управлял, сбежал, – ответил великий герой, ощупывая рубчатое, странной формы кресло.
– Геракл, гляди… – Софоклюс ткнул пальцем в хвостовое оперение железной птицы, в котором застряла обломившаяся часть огромной шипастой дубины.
– Циклопы! – знающе пояснил сын Зевса и весело рассмеялся.
Глава восьмая
ПОДВИГ ЧЕТВЕРТЫЙ: КЕРИНЕЙСКИЙ БАРАН
Эврисфей поручил Гераклу перебить стимфалийских птиц , – с большим воодушевлением строчил неугомонный Софоклюс. – Птицы за короткое время обратили в безлюдную пустыню окрестности аркадского города Стимфала. Они были на редкость кровожадны и плевались преимущественно горячими сгустками смертоносного железа.
Что и говорить, нелегко было Гераклу выполнить новое поручение Эврисфея. Но Геракл не был бы Гераклом, если бы не придумал хитроумный способ решения возникшей проблемы.
На рынке у одного подозрительного эфиопа герой приобрел народный эфиопский инструмент под названием тамтам. Ну, это что-то вроде…
– Арфы! – догадался правивший колесницей Геракл.
– Ну да… – отмахнулся Софоклюс.
…что-то вроде бубна, на котором часто играют фавны и прочие бездельники из шумной разношерстной свиты бога Диониса.
Взобрался, значит, Геракл на высокий холм рядом с тем лесом, в котором гнездились стимфалийские птицы, и, ударив в тамтам, стал петь ужасно тоскливую песню.
– Добавь, что при этом герой вспоминал свой злополучный брачный союз! – посоветовал сын Зевса.
Никто в Греции не знал, что стимфалийские птицы обладали очень тонким музыкальным слухом. Геракл всё пел и пел, и вот первая птица, не вынеся такого музыкального издевательства, издохла, упав прямо с толстой дубовой ветки.
– А что, у нас в Греции растут разве дубы?
– Не только растут, но и совершают героические подвиги, – огрызнулся хронист, не выносивший, когда ему мешали сосредоточиться на работе.
Поющий Геракл приободрился и стал даже выплясывать на плоской вершине холма, нелепо дрыгая конечностями и выделывая ножищами воистину неописуемые кренделя и пируэты.
Ведь никто в Греции не знал, что стимфалийские птицы высоко ценили красивые брачные танцы своих пернатых сородичей. Геракл всё выделывал свои ужасные кренделя, и вот еще одна птица, не вынеся такого танцевального издевательства…
– Хорош врать! – хмуро бросил историку сын Зевса. – Мы уже подъезжаем к Тиринфу.
– Но ведь не все птицы еще издохли, а их, извиняюсь, по моему творческому замыслу где-то около тридцати, – сердито проворчал Софоклюс, недовольный тем, что его опять грубо прервали. – Дальше по сюжету после пения и танца Геракл сочинит стихотворение, что послужит причиной мучительной гибели еще одного чудовища. Затем великий герой что-нибудь нарисует, а после…
– Напишет исторический трактат, – язвительно добавил Геракл, – и все птицы от ужаса издохнут. Думаю, какой-нибудь пациент Фрейдиуса описал бы мой третий подвиг намного лучше, с большей выдумкой и динамизмом.
– Эй! – завопил Софоклюс, когда великий герой вырвал у него из рук свежую дощечку и зашвырнул ее в придорожные кусты. – Какого сатира ты разбрасываешься своим героическим эпосом?!
– Мой эпос! – огрызнулся сын Зевса. – Что хочу, то с ним и делаю. Потом перепишешь, и чтобы никаких танцев!
Софоклюс послушно кивнул.
В тот момент, когда Геракл вместе со своим личным хронистом в очередной (четвертый) раз подъезжал к городу Тиринфу, в другой части Греции, а именно на острове Аргосе произошли прелюбопытнейшие события…
– Мой друг, – сказал Зигмундис Фрейдиус, с умилением глядя на сидящего в клетке Херакла, – со вчерашнего дня ты больше ни разу не буянил. Неужели так благотворно на тебя повлияла встреча с великим Гераклом?
– Это я великий, – спокойно возразил сумасшедший, – а Геракл вонючка, проклятый самозванец.
– Значит, ты хорошо запомнил вашу встречу?
– Как и он, – парировал Херакл, задумчиво ковыряя в носу.
– Может, настал момент, когда нам стоит постепенно вернуться к воспоминаниям о твоем детстве? – осторожно предложил Фрейдиус.