Непобежденные
Шрифт:
А сводки – как горн пионерский. Пробуждают.
«Маршал Тимошенко взял Елец. Немцы потеряли убитыми двенадцать тысяч солдат и офицеров. Разгромлены 45-я, 134-я, 95-я дивизии вермахта. Трофеев: 246 орудий, 319 пулеметов, 907 автомашин.
Линия обороны 4-й армии генерал-фельдмаршала Клюге прорвана сразу в нескольких пунктах. 30 декабря Калуга стала нашей. Разбиты: 19-я танковая дивизия и 2-я бригада СС, прилетевшая на самолетах из Кракова.
Освобождены города: Таруса, Алексин, Щекино, Перемышль, Лихвин, Козельск.
Брянский
Войска генерала армии Мерецкова объединились в Волховский фронт.
Освобожден город Тихвин.
Южный фронт отбил у группы армий «Юг» Ростов-на-Дону.
Советские войска освободили города Керчь и Феодосию».
3 января Гитлер отдал приказ: «Цепляться за каждый населенный пункт, не отступать ни на шаг, обороняться до последнего солдата, до последней гранаты».
«Если все же по приказу вышестоящего начальства данный пункт должен быть нами оставлен, необходимо все сжигать дотла, печи взрывать».
Зачитаешься!
А по горизонту – канонада. С востока и с севера. Но у Шумавцова сердце ныло.
Тоня и Шура Хотеевы, Оля Мартынова, Мария Михайловна Саутина-Лясоцкая стали красивыми, как невесты.
У Апатьевых, Толи и Витьки, глаза сумасшедшие. Саша Лясоцкий на работу ходит с прискокочкой. Будто весна на дворе. А ведь – январь, морозы жарят те еще!
Страшно за ребят! Конечно, все очень здорово, только ведь Двоенко, как бешеная собака, набрасывается на людей.
Казанского собора прихожане, женщины и девушки, ходили к Бенкендорфу, подали на Двоенко жалобу: насильник, мучитель, убивец невинных. В переводчиках был Митька Иванов. Уж чего напереводил – неведомо, но Бенкендорф по-русски хорошо умеет, это в Людинове известно.
Рождество пришло. Рождественскую службу отец Викторин совершил днем. Ночью нельзя: комендантский час.
Мартыновы были в храме всем семейством: Анастасия Петровна, Маша, Лена, Аня, Нина, Люся, Лидочка. Одна Ольга домоседничала. Листовки переписывала. Жили опять в закутке, но солдаты после боев даже днем отсыпались.
Анастасия Петровна вернулась со службы радостная:
– Оленька! Жалко, что ты не была с нами. Батюшка сказал нынче самую лучшую проповедь. Поздравил с праздником, вздохнул хорошо, так вздохнул и говорит: «Совсем чуточку осталось подождать».
Порадовалась матушка на своих девочек:
– Господи! Живы, здоровы. Бог милостив.
И верно! В четыре утра загрохотали сапоги. Анастасия Петровна лежала на печи, затаившись. Девочки спали. Раздались команды, загудели моторы – и всё. Тишина разразилась такая, будто война дверь за собой захлопнула.
– Ольга! – позвала Анастасия Петровна.
– Сейчас встану, погляжу, – пообещала старшая дочь. – Ты слышишь? Ночью земля дрожала. Танки шли. На фронт погнали. Ой! Плитка шоколада на столе.
– Хельмут оставил. Он и дрова рубил, и воду носил.
– Лучше
– Он бы сидел… – вздохнула Анастасия Петровна. – Ты, как хочешь, а я помолюсь.
Спела «Рождество Твое, Христе Боже наш», «Дева днесь Пресущественнаго раждает». Лампаду зажгла.
Прошли с Ольгой по дому. Только дух солдатский, тяжелый, остался от немцев. Ничего не брошено, ничего не взято.
– Аккуратный народ! – сказала Анастасия Петровна.
– Брать у нас нечего, мама! – Ольга принесла шубу, постелила на кровать. – Посплю на просторе.
Анастасия Петровна затопила печь, намыла картошек и – на противень:
– Испечь ради праздника. – Порадоваться успела. – Так бы и жить всегда!
И – ба-бах! Дверь – наотмашь.
В дверном проеме Двоенко:
– Где твоя партизанка, баба?!
Прошел через дом, заглянул в спальню.
– Почиваешь?
Ольга опустила ноги с кровати.
– Одевайся! – показал тетрадный листок. – Узнаёшь? Не отрекайся от своего геройства. Я твой почерк знаю. Три года в моих ученицах была.
Анастасия Петровна, окруженная малыми девочками, спросила из своего закутка:
– Александр Петрович, куда вы Олю забираете?
– На тот свет. Сама небось девок не воспитывала, советской власти доверилась. А советская власть из твоей красавицы бандитку воспитала. Так что прощайся!
– Александр Петрович! Пожалей! Молодая. У нее и жизни-то еще не было.
– Молись! Может, чего и вымолишь! – схватил Ольгу за косы, потащил.
На Ольге сорочка. Перед Рождеством на снегу выбеливала. Успела босые ноги в валенки сунуть.
– Пальто! Платок! – Анастасия Петровна кинулась к вешалке, всё в охапку, выскочила на улицу, а грузовик взревел мотором и помчался рывком с места.
Оделась, собрала вещи Олины, побежала в полицейское управление. Ничего не приняли.
Один из полицейских, совсем молоденький, помог Анастасии Петровне с крыльца сойти: в глазах темно было. Проводил через центр. Расставаясь, сказал:
– Немедленно сообщите партизанам!
Каким партизанам? Где их взять? Анастасия Петровна знала: Ольга с Ящерицыным в Заболотье встречалась, с комсомольским начальником. Но до Заболотья далеко, а Ящерицын в лесах прячется.
Куда идти? Кому кинуться в ноги?
Собралась Анастасия Петровна – к батюшке. Больше некуда.
И тут в дверь постучались. Женщина. Как зовут – не вспомнила, но людиновская.
– Я в Вербежичи к своим ходила. На Вербицкой станции Ольга твоя лежит. Убитая.
Не закричала Анастасия Петровна, слез не пролила. Сказала Маше:
– Отведи девок к соседям. Не дай Бог, нагрянут.
Сама – к людям на соседней улице. У них лошадь. Мужчина не испугался. Запряг коняшку в сани, сена побольше положили, Анастасия Петровна две простыни взяла. До Вербицкой не больно далеко…